Наверное, я плакала, или ударила в окно своим «не-кулаком», или схватилась за грудь, пытаясь дышать, – точно не знаю. Только что я стояла в чужом дворе – и вот уже сижу у ног ангела и рассказываю ей о лисе, этом глупом и прекрасном создании.

«Он от меня не отстает, – пожаловалась я. – Когда-нибудь его увидят, и что тогда будет?»

«Ты знаешь ответ», – произнес ангел.

«Что?»

«То, что происходит со всеми вами. Кровь – в камень, камень – в прах».

«Я не прах», – возразила я.

Она по-доброму рассмеялась: «Разве? Ты то, что не сгорело в огне».

«Я не помню огня», – сказала я.

Опять добрый смех: «Огонь есть всегда».

Фрэнки призналась во всем. Не отцу Полу, а Лоретте и Гекль. Как впервые увидела Сэма, когда он скользил по полу кухни. Как он топтался за спинами других старших мальчиков, теребя в руках кепку, но не произнося ни слова. А потом ни с того ни с сего «Привет, Фрэнки», словно они сто лет знакомы.

Все девочки коттеджа выстроились в очередь к сестре Берт, которая проверяла у них волосы на вши. Лоретта, Гекль и Фрэнки стояли в самом конце очереди и шептались.

– Почему ты не сказала, что у тебя есть парень? – настойчиво спросила Гекль.

– Ш-ш-ш! – отозвалась Фрэнки.

– Так почему не сказала?

– Потому что у меня его нет.

– А говоришь так, будто есть.

– Нет, – возразила Фрэнки и добавила: – Пока что.

– О-ла-ла! – воскликнула Гекль.

– Ш-ш-ш! – Фрэнки погрозила хихикающей подруге кулаком.

– Франческа, пожалуйста, не тряси так кулаком, меня это пугает, – сказала сестра Берт, исследуя голову Джоани Макнейлли. В коттедже появились две новые девочки, а вместе с новенькими обычно появлялись и вши.

– Да ладно, сестра Берт. Вас ничто не пугает, – произнесла Джоани Макнейлли. Она так сильно наклонилась, что чуть не падала. – Вы могли бы выйти против самого Гитлера!

Сестра Берт поджала губы, держа что-то в щепоти.

– Я так и думала. Вошь. Наверное, ее можно назвать Гитлером. – Она сжала насекомое в пальцах. – Ладно, Джоани, выпрямись, если не хочешь всю жизнь смотреть на свои коленки.

Все поняли, что последует дальше, и застонали еще до того, как сестра Берт ушла за керосином. Если вши есть у одной, то обычно это означает: они есть у всех. У Фрэнки вдруг начала зудеть голова, и она почесалась. Вскоре им всем намочили волосы керосином и обмотали полотенцами.

– Ой, мы воняем! – воскликнула Гекль.

– Ты всегда воняешь, – заметила Стелла и ойкнула, когда Гекль ударила ее по руке.

Стелла сразу заныла:

– Сестра Берт! Гекль дерется!

– О, это ужасно, – ответила сестра Берт, отвинчивая крышку очередной канистры керосина. – Гекль, пожалуйста, не бей Стеллу. Она от этого кричит так, что у меня болит голова.

Стелла перестала хныкать и печально посмотрела на сестру Берт. Фрэнки видела, что это не притворство. Хотя она терпеть не могла мисс Мое-Имя-На-Итальянском-Означает-Звезда-И-У-Меня-Роскошные-Светлые-Волосы, хотя ей нравилось, как сестра Берт осаживала девочку, Фрэнки не могла ничего поделать с тем, что ей было немного жаль Стеллу. Похоже, сестра Берт любила ее не больше, чем другие девочки. Фрэнки подумала: есть ли вообще человек, которому бы нравилась Стелла?

Когда-то такие люди были. Стелла была единственным ребенком женщины – серебристой сильфиды, еще более прекрасной, чем ее дочь, и такого привлекательного мужчины, что прохожие женщины и мужчины останавливались на улице поглазеть. Родители знали о собственной красоте и о красоте своего ребенка, поэтому потратили все сбережения на семейный портрет. Они неделями позировали художнику, и маленькая Стелла сидела на коленях матери, тихо и неподвижно, как фарфоровая куколка. Готовый портрет повесили над камином и вечерами любовались им и друг другом. Потом серебристая сильфида подхватила странный кашель и стала худеть, пока от нее не остались только кожа да кости. Денег на лечение у семьи не было. В последние месяцы жизни мать Стеллы пристрастилась спать во дворе, чтобы смягчить жар, и на ее ресницах собирались снежинки. Однажды утром она ушла к ангелам. Отец Стеллы сидел у камина, пил и смотрел на семейный портрет, слишком прекрасный для этой жизни. И хотя его не менее прекрасная дочь была голодна и жаждала утешения, хотя она расчесала волосы так, что они блестели, и приоделась как можно лучше, все свое внимание он отдавал бутылке, пока тоже не сошел в могилу.

Теперь, в пятнадцать лет, Стелла нравилась самой себе и любила сама себя, потому что больше никто этого не делал. И когда-нибудь усилием воли она убедит кого-то еще взвалить на себя эту работу.

На самом деле понадобится очень много этих кого-то еще, чтобы возместить ей то, что она потеряла.

Посидев с керосином достаточно долго, Лоретта размотала полотенце и плюхнулась на пол передо мной. Фрэнки принялась расчесывать ей волосы густой расческой, выискивая вшей и их яйца. Находя, девочка давила их пальцами.

– Только посмотрите на нас! Мы как стадо ловцов блох, – сказала Джоани Макнейлли.

– Смешно, – подхватила Лоретта.

Фрэнки знала, что терпеть не может вшей и запах керосина.

– Мы похожи не на людей, а на обезьян, – добавила Лоретта.

Ее слова заставили Фрэнки вспомнить о мальчишках и их обезьяньих выходках, от них ее мысли перескочили на мытье посуды в столовой старших мальчиков, а оттуда – на того мальчика, ее мальчика, Сэма. Она вздохнула.

– Эй! Ты ищешь вшей или что? – воскликнула Лоретта.

– Нет, она замечталась об этом, как там его… – ответила Гекль.

Она сказала бы больше, но Фрэнки пнула ее.

– О ком? – спросила Стелла. – О ком размечталась Фрэнки?

– О, уверена, Гекль говорит об Иисусе, – вмешалась сестра Берт. – Наверняка Франческа молится Спасителю, чтобы у нас больше никогда не завелись вши.

Она открыла ящик стола и достала ножницы.

– А теперь самое время всем подстричься. Когда вы закончите вычесывать друг дружке волосы, я вас подстригу. А потом мы пойдем в душ и смоем керосин.

Фрэнки плакала очень редко, но сейчас ей очень хотелось разреветься. Никто, кроме сирот, не носил короткие стрижки. А у нее волосы по-прежнему были такими короткими, что она не могла вынести даже малейшей их потери.

– Ой! – воскликнула Лоретта. – Не дергай!

– Прости. Не понимаю, почему мы должны стричься так коротко.

– Чтобы вши не заводились, – резонно ответила Лоретта.

– Это не очень-то помогает. – Фрэнки вытащила из волос Лоретты серое насекомое и раздавила. – Парни даже не глянут на нас с такими сиротскими волосами.

– Наверное, в этом и смысл, – фыркнула Гекль.

Когда сестра всех подстригла, пропитанные керосином полотенца собрали и отнесли в прачечную. Фрэнки не жаловалась, да и никто не жаловался. Чем бы это помогло? Фрэнки решила: когда выйдет из приюта, она отрастит волосы, как у Ланы Тернер, и будет каждую ночь завивать их так, чтобы те так же падали на глаза. Такие волосы привлекут внимание любого парня. Потом она подумала о том, что в воскресенье придется исповедаться в греховных мыслях.

На дорогу из коттеджа к душевой ушло минут пять. В раздевалках девочки переоделись в свободные рубашки для купания и все сорок толпой ввалились в душевую. Сестра Берт раздала мыло, и все выбрали себе места. Большинство девочек старались занять угловые, более уединенные, как им казалось. Но, по правде говоря, никакое уединение невозможно, когда моешься вместе с сорока другими девочками. Рубашки, по словам монахинь, помогали соблюсти приличия. Девочки поворачивались друг к дружке спиной, залезали под рубашку и старались мыться, как получится. Если бы спросили меня, то я бы сказала, что засовывать руку под мокрую одежду более непристойно и менее эффективно, чем просто мыть голое тело, но меня – возмутительную, бесстыдную и недостаточно мертвую девчонку – никто не спрашивал.

Искупавшись, они этим же грубым коричневым мылом вымыли волосы, стараясь избавиться от запаха керосина. На самом деле они просто заменяли одну вонь другой – запах керосина на запах коричневого мыла. Зимой у Фрэнки всегда зудела кожа то от одного, то от другого.