«Ага, наверное, у тебя не было возможности, ты ушла очень давно. В общем, я хожу в этот ресторанчик в центре города. Он там уже много лет. Может, открылся первым в Чикаго, не знаю. Сажусь за стол с тремя посетителями и становлюсь четвертым, понимаешь? Я не ем в одиночестве. Никогда. Только с друзьями. Говорю на их языке. Ты тоже можешь, если постараешься и захочешь. Это как другой вид музыки: подбираешь мелодию и играешь».

Я искоса посмотрела на него, элегантного молодого человека, в хорошей, очень хорошей одежде и с ножом в шее, но опять промолчала.

Он продолжал: «Когда подходит официант, я прошу фирменное блюдо. Никаких дерьмовых чоп-суи[9]. Это для тех, кто не знает ничего лучше. Я хочу настоящей китайской еды, острой и горячей. Еды, от которой у тебя внутри все горит. Пока другие за столом едят свои блюда, я ем свое – палочками. Я умею ими пользоваться. Главное – ничего ими не проколоть».

Он помолчал с закрытыми глазами. «Ем до отвала. Почти так же вкусно, как я помню».

«А что еще ты помнишь?» – поинтересовалась я.

«Что?»

«Ты помнишь попкорн?»

Он моргнул, бездумно потрогав рукоятку ножа.

«Конечно».

«А кофейные пирожные?»

«Все бы отдал за чашечку кофе. И немного цикория».

«Нет, не кофе. Кофейное пирожное с крупными крошками, которые прилипают к губам, как поцелуй».

Пришла его очередь не отвечать. Он глянул на русалок, почесывая место, где клинок проткнул кожу. Я собиралась спросить, откуда он знает, что меня убило, как он так легко это определил. И собиралась спросить, что сделали с ним и кто был так силен и настолько жесток. Но по его лицу пробежали такие печаль и удивление, что я не стала задавать вопросы. Может, он помнит и другое, то, чего не хочет помнить. Может, он думает, что было бы лучше попасть в бесконечную петлю, утратив все воспоминания, кроме одного.

Все, кроме одного. Маленького и драгоценного. Жемчужины, которую можно держать на ладони…

«Перл», – сказала я.

«Жемчужина?[10] – Его голос внезапно стал прерывистым. – Ты теперь ищешь сокровища?»

«Что мне делать с сокровищами?» – спросила я.

«Сначала русалки, потом сокровища. – Он сильнее почесал кожу рядом с ножом, царапая ее ногтями. – Ты чокнутая».

«Тогда и ты тоже. Все мы такие».

Он не хотел это слышать и пошел прочь, размахивая тростью. Его ботинки так сильно давили на снег, что он оставил следы по всему пляжу.

«Если хочешь, можешь звать меня Бледной Девушкой», – сказала я, и мои слова потонули в криках чаек и плеске воды.

В последнем письме Вито мало писал о тете Марион, только то, что она собирается повидать Фрэнки и Тони. Но он писал об этом так часто, что Фрэнки надоело читать о ней. Тем не менее после каждого такого упоминания они в очередное воскресенье плелись в комнату для посещений и сидели там как дуры. В конце концов какая-нибудь монахиня замечала, что к ним никто не пришел, и отсылала их в коттеджи.

Поэтому Фрэнки часто плохо думала о тете Марион. Так плохо, что иногда несколько раз читала «Аве, Мария» по собственному почину, на всякий случай.

Как раз этим она и занималась, сидя рядом с Тони, – шептала «Аве, Мария».

– Ты молишься? – спросила Тони.

– Нет.

– Да, молишься.

– Молюсь о том, чтобы ты перебралась в Англию.

– С чего бы мне перебираться в Англию? Разве ты не знаешь, что там идет война?

Фрэнки не ответила, просто закончила «Аве, Мария» и перешла к «Отче наш», главным образом потому, что у нее опять возникли греховные мысли о Тони, а Тони и самой не помешало бы помолиться.

– Ты в самом деле так сильно хочешь, чтобы она пришла? – спросила Тони.

– Нет.

– Да, хочешь.

– Зачем задавать вопросы, если сама лучше знаешь?

Тони вздохнула и принялась теребить подол платья. Сегодня она меньше подпрыгивала, и Фрэнки не приходилось класть руку на колено сестры, чтобы та не раскачивала скамейку. Тони выглядела старше, чем в день, когда отец их покинул. Фрэнки – тоже. Наверное, так и бывает, когда уезжает отец. Ты взрослеешь. Не потому что хочешь, а потому что иначе нельзя.

– В том-то и дело, что не знаю, – ответила Тони. – Когда ты в последний раз видела тетю Марион?

– Тогда же, когда и ты: в День благодарения пару лет назад.

– Я этого не помню.

– Помнишь. Мы ходили в квартиру на Ирвинг-авеню. Папа нафаршировал индейку спагетти. Тетя Марион была там. Она мало разговаривала, но была там.

– Индейку не полагается фаршировать спагетти, – сказала Тони.

– Это ты так думаешь.

– Когда я буду отмечать День благодарения в собственном доме, я буду набивать индейку настоящим фаршем.

– Рада слышать, – отозвалась Фрэнки.

– Ты мне не веришь?

– Мне все равно.

У Тони хватило нахальства принять обиженный вид.

– Ты не будешь приходить в мой дом на День благодарения?

Фрэнки вздохнула.

– Зачем вообще об этом говорить? У тебя нет дома. У тебя нет индейки. И сейчас не День благодарения.

– И нечего об этом напоминать. – Тони схватилась за живот, словно он болел. – Когда ты дашь мне работу на кухне?

– Не дам.

– Почему?

– Потому что от тебя и так полно неприятностей.

– Я ничего такого не делаю.

– Сегодня, – уточнила Фрэнки.

– Фрэнки, тебе надо стать монашкой. Ты говоришь прямо как они.

– Прикуси язык.

– И ты такая же симпатичная, как они.

Фрэнки подняла кулак. В этот момент кто-то прокашлялся. Сестры подняли головы и увидели ее. Низенькая и круглая, как поется в песенке про чайник; с густыми темными волосами и лицом, похожим на полную луну. Она держала огромную сумку и хмурилась.

Фрэнки опустила кулак.

– Тетя Марион?

– Надеюсь, ты не собиралась ударить сестру? – спросила тетя Марион.

Как и отец девочек, она говорила с итальянским акцентом, только не таким сильным. И она не пропускала слов, как делал он.

У Фрэнки кровь прилила к лицу, потому что взрослые не бьют своих сестер.

– Я просто дурачилась.

Тетя Марион хмыкнула и сказала:

– Тогда идемте.

– Куда?

– Не хотите на свежий воздух?

Они всегда хотели на свежий воздух, но их никто об этом не спрашивал. Переглянувшись, Тони и Фрэнки пошли за тетей Марион через толпу воскресных посетителей. Одна из монахинь напомнила:

– Время посещений заканчивается ровно в четыре.

Тетя Марион только кивнула и пошла дальше, ее каблучки звонко стучали по начищенному полу. Фрэнки обрадовалась, что она выше тети, хотя та на каблуках, а Тони ниже их обеих.

Подойдя к двери, тетя Марион распахнула ее и устремилась наружу. Она шла так быстро, что девочкам пришлось бежать за ней вприпрыжку. У них даже не было времени надеть пальто.

– Отец передает вам привет, – сказала тетя Марион через плечо.

Фрэнки казалось, что единственные люди, кто передает приветы от других, – это Вито и тетя Марион. А на самом деле кто знает, что сказал отец? Но от мыслей о нем у Фрэнки начинала болеть голова, поэтому она перестала о нем думать.

Небо было голубым, как яйцо дрозда. Холод покусывал, но Фрэнки чувствовала себя нормально. Хорошо прогуляться по морозу: он создает ощущение чистоты.

– Я замерзла, – захныкала Тони.

– Тогда пойдем быстрее, – предложила тетя Марион. – Так вы согреетесь.

Тони это не понравилось, но она больше не стала жаловаться. Может, еще надеялась, что у тети Марион в ее большой сумке трясутся какие-нибудь угощения. А может, решила, что тетя Марион вела их прямиком в шикарный ресторан, где подадут правильно нафаршированную индейку. Но тетя Марион все шла и шла и остановилась, только когда они добрались до ангела во дворе.

– Bella, – сказала тетя Марион, и Фрэнки опять ощутила боль.

Но тетя Марион смотрела на каменного ангела, а не на племянницу. И каменный ангел был прекрасен, любой бы так отреагировал.