Дочка слишком крохотная. Я и не ожидал, что она будет сразу размером с пятилетнего ребёнка. Но никак не могу свыкнуться с её габаритами.

Медсестра не сводит с меня взгляда. Больше ничего не говорит, только хмыкает.

Я жадно всматриваюсь в малюсенькое личико. Это – моя дочь! Моя красавица, моя маленькая королева. У малышки закрыты глаза, и я совершенно не понимаю, на кого она похожа. Да и какая разница, если она – моя дочь?!

А то, что такая маленькая, – может, и хорошо. Вон, Зоя тоже мелкая, в отличие от всей её родни. Надеюсь, наша малышка пойдёт в маму – будет такой же красивой и изящной. Было бы замечательно!

Но всё это ерунда. Главное – чтобы была здорова. Врачи молчат, ничего не говорят, всё ли с ней в порядке. Но и не высказывают никаких сомнений. Значит, всё хорошо?

Два девятьсот пятьдесят и сорок девять сантиметров – это много или мало? Кто его знает… Я не помню, с каким весом родились мы с сестрой. Эта информация никогда не казалась мне важной, хотя мама неоднократно об этом говорила. Теперь очень жалею, что не запомнил.

– Ну что вы как неживой? Отомрите уже, папаша! Всё хорошо! – тормошит меня акушерка, которая рычала на меня во время родов.

Потом малышку куда-то забирают, а меня выгоняют в коридор. Только я собираюсь залезть в интернет и поискать информацию о новорожденных младенцах, как меня подзывает дама в белом халате и начинает втирать что-то о благотворительном взносе… Я сейчас готов отдать всё, что у меня есть, лишь бы с Зоей и нашей дочерью было всё хорошо.

В голове – кисель. Эмоции, переполнявшие меня во время родов, стихают, и я словно проваливаюсь в безэмоциональную пропасть, вакуум. Мне нужна подзарядка, чтобы снова стать нормальным человеком. Болтаюсь в коридоре как неприкаянный. Туда-сюда ходят врачи. Никому нет до меня дела, будто я – призрак-невидимка.

Я не знаю, что мне делать дальше. Как долго Зоя будет оставаться в родзале? Всё ли с ней в порядке? Или мне уже стоит начинать паниковать?

– Молодой человек! Молодой человек! – возле меня возникает та же дама. – Платную палату будете брать?

Я не сразу понимаю, о чём она спрашивает. Ей приходит повторить мне как несмышлёному ребёнку.

– Да-да, конечно, платную…

Пока совершаю привычные манипуляции с оплатой, мозг постепенно встаёт на место и возвращается к своему привычному состоянию. Когда в коридор на каталке вывозят Зою, я уже не чувствую себя беспомощным дурачком. Роды стали для меня катастрофической эмоциональной мясорубкой. Но, кажется, я справился, пусть и не на все сто. Как бы там ни было, я – снова мужчина, готовый нести ответственность за свою женщину и ребёнка.

Пока Зою устраивают в одноместной палате, я беседую с врачом, он заверяет меня, что роды прошли хорошо, всё в штатном режиме, осложнений не было. С ребёнком тоже, на первый взгляд, порядок. Обещает прислать медсестру, которая покажет, что и как делать с малышкой.

Контроль за ситуацией возвращается ко мне. Значит, всё и вправду в штатном режиме.

Зоя

– Я не знала, что ты собираешься приехать. Если бы ты заранее сказал, я бы договорилась или хотя бы узнала, какие требования… – оправдываюсь в ответ на рассказ Вадима о том, c каким трудом он пробился ко мне в родзал.

Он смеётся, а мне немного не по себе. Он ведь проехал такое огромное расстояние, наверняка спешил, чтобы не пропустить первые минуты дочери после появления на свет, а тут его так неприветливо встретили и пытались не пустить. Повезло, что в итоге он успел и смог договориться.

– Думаешь, я собирался? Когда ты первый раз написала, что едешь в роддом, я ещё был полон решимости продолжать работать, периодически интересуясь у тебя как дела. Но после второго сообщения я понял, что ни фига. Все мысли были с тобой. Какая там работа? Пришлось выпроводить клиентку, отменить все запланированные встречи и мчаться.

– Боже… – мне неловко, что он вынужден был выбирать между мной и работой. – У тебя точно не будет неприятностей?

– Что-то ты поздно задумалась о моих неприятностях, – он продолжает говорить с улыбкой, в его тоне нет ни капли укора, но я всё равно чувствую себя неуютно. – Пару штрафов за превышение скорости наверняка придётся заплатить. Ты же не захотела рожать в столице, где я мог бы навещать тебя до или после работы, не устраивая гонок по трассе.

Вадим подаётся вперёд и целует меня в нос.

– Я… Не знаю. Сглупила? Честно говоря, я не думала, что ты будешь…

Оправдываюсь. Разве я могла предположить, что для Вадима мы с дочерью окажемся столь значимыми персонами? Если бы знала, что он собирается нас опекать, а не просто помогать деньгами, я бы, конечно, не стала настаивать на родах здесь, а согласилась на любые его предложения. Ведь очевидно, что в первые месяцы жизни дочери работать я не смогу. Так какая разница, где при этом находиться?

– Зайчонок, не грузись. Врач говорит, что если всё будет хорошо, то долго вас тут не задержат, – он обнимает меня и торопливо покрывает поцелуями голову, лоб, щеки, задерживается на губах.

Я не понимаю, к чему он клонит… А переспросить боязно. Да и мысли улетучиваются, когда он так близко…

Вадим встаёт и наклоняется над корзинкой с дочерью. Его глаза сияют счастьем. Смотрел ли на меня когда-нибудь таким взглядом мой папа? Или это счастье всегда достаётся только первенцам?

Мне бы очень хотелось, чтобы мою малышку любила не только я. Чтобы она была кому-то нужна не потому, что с ней связаны коммерческие схемы или она талантлива в математике, а безусловно, просто потому что она есть.

– Она настоящая красавица, – делится Вадим эмоциями от дочери. – Кажется, она на тебя будет похожа.

Вадим это говорит с улыбкой, без малейшей тени негативных эмоций. Он и вправду отпустил свою ненависть к Мезецким? Или просто перестал распространять её на меня?

– Назовём её Катюшей? – предлагает и смотрит на меня светящимися восторгом глазами. – Как мою маму. Она была очень хорошим человеком.

Я уже придумала дочери другое имя. Но не вижу смысла спорить. Зачем? Если Вадим готов дать нашей малышке имя своей мамы, то это замечательно и означает высшую степень признания.

– Екатерина – красивое имя, мне нравится, – соглашаюсь без раздумий.

Поначалу я планировала родить ребёнка исключительно для себя. Чтобы рядом с нами не было никаких мужчин. Максимально обезопасить нас с дочерью от того, с чем я столкнулась в браке. Да и отношение папы ко мне в детстве было скорее отрицательным примером, чем положительным. Но Вадим ввалился в нашу жизнь как слон в посудную лавку и настойчиво вынуждает пересмотреть все планы…

Не знаю, что будет дальше, но пока он покоряет меня своей заботой. Даже в детстве от родных я не получала столько участия и душевного тепла, сколько сейчас даёт мне он.

Мне очень неловко, что Вадим видит мне в непривлекательном виде. Я боюсь, что он потеряет ко мне интерес и наши отношения закончатся не начавшись.

– Зайчонок, ты помнишь, что в двенадцать тебя ждёт молочная сестра? – напоминает Вадим, когда на его телефоне звучит напоминание.

Он даже это внёс себе в календарь? Кажется, я краснею. Не привыкла к такому вниманию со стороны мужчины. Массаж и расцеживание груди – это очень интимный процесс. И посвящать в него кого-то постороннего кажется противоестественным и стыдным.

– Не бойся, я с Катюшей побуду. Я справлюсь, – по-своему трактует мою реакцию Вадим.

Не сомневаюсь, что он справится. Утром в палату приходила медсестра, и он устроил ей настоящую головомойку на тему, как ухаживать за младенцем, как будто эти навыки ему понадобятся в дальнейшем. В итоге Вадим сам помыл доченьку и поменял ей памперс, причём сделал это довольно ловко.

– Если она будет плакать, я возьму её на ручки, – произносит мечтательно.

Я просила его не злоупотреблять и не баловать без необходимости дочь, потому что детки быстро привыкают к рукам – и потом их тяжело приучить лежать в кроватке или коляске. А когда я останусь одна, у меня будет всего две руки на дочку и домашние дела.