В моей постели лежит дочь человека, хладнокровно убившего мою маму. И я сегодня ночью сбился со счёта от количества наших общих оргазмов с ней…

Чувствую себя как минимум предателем. Чудовищем, осквернившим память о самом дорогом для меня человеке…

Душ помогает собраться с мыслями лишь частично. Желание всё крушить и сделать Мезецкой очень больно никуда не уходит. Возвращаюсь в комнату с чёрными мыслями. На улице уже светло. Сдёргиваю с девицы одеяло. Первые солнечные лучи освещают белоснежную кожу. Задерживаю взгляд на розовых сосках, которые даже во сне призывно торчат и будят неуместные сейчас желания.

Я должен немедленно разбудить её и выставить из квартиры. Но вместо этого переворачиваю на живот и резко тяну аппетитную попку вверх. Мгновение – и я заполняю лоно в который раз за ночь. Делаю это нарочно грубо. Зоя вскрикивает – то ли от неожиданности, то ли от боли. А я, не обращая на неё внимания, сразу беру максимальный темп.

После ночного марафона быстро кончить оказывается непростой задачей. И злость меня никак не стимулирует. Наоборот, она постепенно растворяется, уступая место непозволительным мыслям и неправильным ощущениям.

Наклоняюсь, обхватываю Зоин тонкий стан и слегка надавливаю пальцем на клитор. Она стонет, и я, не сбавляя темпа, ласкаю чувствительную точку. Объяснить, какого чёрта меня волнует, что она чувствует, – не могу и даже не пытаюсь. Довожу её до пика и кончаю вслед за ней сам.

Больше не целую. Не говорю никаких нежных глупостей. Отталкиваю и произношу коротко:

– Одевайся, я тороплюсь на работу.

Мезецкая вскакивает, начинает суетиться в поисках белья и одежды.

– Я сейчас, быстро, только в душ…

– Нет времени, дома в душ сходишь, мне срочно нужно ехать, – прерываю её лепет без малейшего зазрения совести.

Её присутствие ужасно раздражает. Я хочу, чтобы она немедленно ушла!

– Я вам больше ничего не должна? – задаёт дурацкий вопрос и останавливается в ожидании ответа.

Видеть её не могу, а она будто намеренно тянет время.

– Мы в расчёте, – рявкаю и, чтобы не видеть её и не продолжать этот разговор, прячусь в душе.

Выхожу, услышав хлопок двери. Но вместо столь необходимой сейчас тишины, до меня доносится возмущённый голос Арины.

– Какого чёрта ты тут делаешь? Какая неимоверная наглость припереться в мой дом! Ещё шлюх мне тут не хватало!

Мезецкая не отвечает. Арина продолжает кричать, поливая её последними словами. Перегибает…

Зоя хватает туфли и босиком выскакивает на лестничную площадку, захлопывая за собой дверь.

Сестра оборачивается ко мне и набрасывается теперь на меня.

---------------------------

[1] Бог Петбе – бог мести (отмщения) в древнеегипетской мифологии.

Зоя

Возле лифта торопливо обуваю босоножки. Не прислушиваюсь специально, но истерику Филипповой-младшей наверняка слышит весь подъезд. После моего ухода она мечет молнии в брата.

– Вадик, какого чёрта ты притащил эту шмару в наш дом? Совсем из ума выжил? Если чешется одно место, то для этого в городе полно гостиниц! Да и как вообще у тебя на неё встал? Ты совсем беспринципный?

Филиппов что-то ей негромко рявкает, и сестра тут же снижает напор и громкость.

– Да кто угодно, только не она! – тянет как будто плаксиво.

Ответа Вадима снова не слышно. Но после этого наступает тишина.

Вылетаю из подъезда. У меня реально трясутся руки. Конечно, сама виновата. Разомлела, расслабилась, всю ночь раз за разом летала на бешеных облаках удовольствия.

Решила, что я ему и вправду нравлюсь? Поверила глупостям, которые он мне шептал? Дура… Трижды дура. Снова на те же грабли!

Вот тебе и сказка о Золушке. Бал был шикарный, а утром часы пробили – и нежный, страстный и горячий Филиппов превратился в ледяного высокомерного козла.

Зарекалась ведь…

– … я тебя не обижу.

Конечно, в его понимании он меня вовсе не обидел. Не избил и даже не оскорбил. Просто грубо выставил за дверь как надоевшую шлюху. Ещё и сестра его психованная…

Я переживу. Ничего страшного не произошло. Всего лишь мужчина, который казался мне симпатичным, порядочным и благородным, вытер о меня ноги. Это обидно, неприятно, но не смертельно.

Почему же тогда трясутся руки, а в глазах стоит вода?

Вызываю такси. Денег у меня в обрез, но ехать в таком состоянии в общественном транспорте я не могу. Мне необходимо как можно скорее добраться до своей кровати, чтобы зарыться носом в подушку и вдоволь порыдать. Обычно это помогает.

Такси довозит меня быстро. Водитель поначалу пытается шутить, но потом улавливает моё настроение и умолкает. И без его болтовни салон наполнен звуками с улицы, которые сейчас действуют на нервы.

Двор встречает тишиной. Визги малышни на детской площадке и окрики мамаш обычно начинаются чуть позже. Бабульки ещё не заняли свои посты на лавочках возле подъездов. Не оглядываясь по сторонам, выскакиваю из машины и тороплюсь в квартиру.

Наверное, мне нужен был сегодняшний опыт, чтобы окончательно распрощаться с иллюзиями и розовыми очками. Ещё одна набитая шишка. Я сложу её в копилку и буду помнить в новой жизни, которую построю себе с нуля сама.

Хозяйка снова за городом – никто не будет приставать с глупыми вопросами, увидев мои слёзы. Мне остро необходимо уединение, чтобы поплакаться, посетовать на жизнь и пожалеть себя.

Открываю дверь и слышу тихие голоса. Поначалу думаю, что хозяйка вернулась и принимает гостей. Эта мысль кажется странной, поэтому направляюсь на звуки и обмираю. На диване в гостиной, куда я никогда не захожу, развалился мой отец. Мама сидит в кресле рядом ним. В другом кресле расположился мужчина. Он смутно мне знаком – видимо, один из папиных людей.

Зачем они приехали и как сюда попали? Ни за что не поверю, что просто соскучились и решили проведать. Тем более, что лица родителей не отражают ни малейшей радости от встречи.

– И на эту конуру ты променяла нормальный дом? – с презрением говорит отец, пропуская приветствие. – Я давно говорил, что ты ненормальная.

– Здравствуйте, – стараюсь звучать как можно нейтральнее, но слёзы, которые всю дорогу копились в глазах, рвутся на волю, и голос подрагивает.

Папа поднимается с дивана и нависает надо мной. Он выше и крупнее. В нашем роду все высокие и ширококостные. Одна я пошла в мамину родню и при среднем для женщины росте выгляжу рядом с папой Дюймовочкой.

– Ты хоть понимаешь, как подставила меня? – ревёт отец, повышая голос. – Хотя куда там… Ты ж непроходимая дура! Как знал, что с тобой проблем не оберёшься. Тебе сказано было вернуться к мужу! Какого чёрта ты устроила?

– Папа, это моя жизнь! – выкрикиваю истерично. – И я вправе…

Договорить не успеваю. Словно в замедленной съёмке сознание фиксирует движение папиной руки. Я дёргаюсь, пытаясь уклониться от удара, но всё равно щёку обжигает боль. Теряю равновесие и лечу назад, больно ударяясь затылком о стену.

Как там говорят – небо в алмазах? Не знаю, как насчёт неба и тем более алмазов. Но в глазах темнеет и все ресурсы организма устремляются к месту удара, чтобы хоть немного подавить разливающуюся боль и головокружение.

– Витя! Я же тебя просила! – откуда-то издали доносится голос мамы.

– Заткнись! Её убить мало, – рявкает он в ответ.

Я лежу на полу тряпичной куклой. Не способна ни встать, ни даже сесть. Сильные руки подхватывают меня и куда-то волокут. От боли теряю ориентацию в пространстве.

– Подписывай! – командует отец, опуская меня на стул.

Я почти ничего не вижу. О том, чтобы прочитать текст на разложенных передо мной листах, и речи нет. Я едва удерживаю ручку и что-то коряво чёркаю там, куда мне тычут пальцем.

Сразу после этого отец отпускает меня, и тело, потеряв поддержку, валится на пол.

– Зоя… – прорывается в сознание мамин голос.

– Тебя долго ждать? Ещё сопли ей подотри… – раздражённо кричит отец.