Что-то подобное пережил в это утро майор Григорьев. Прошел час, второй, третий... И комбат готов был докладывать командованию горестно, но честно о том, что, по существу, остался без батальона. Но именно в этот момент перед ним предстал высокий белокурый капитан с артиллерийскими эмблемами на погонах.

— Идет дело, майор! — сказал он. — Пора докладывать: занято шесть кварталов, выходим к железнодорожному полотну, что огибает аэродром Темпельхоф с юго-запада...

Вслед за ним пришли с докладами командиры рот и отдельных штурмовых отрядов.

Майор Григорьев сделал пометки на карте, затем поднялся на самый верхний этаж полуразрушенного дома. Он был убежден — батальон действует успешно.

Тотчас же сюда прибыл представитель штаба дивизии, затем — батальон за батальоном, полк за полком — вся дивизия, а за ней и весь корпус, переправившись через канал, устремились в узкую горловину прорыва. Устремились вперед вслед за батальоном Григорьева.

Нет, что и говорить, майор Григорьев по-прежнему не видел батальона, но, побывав в отдельных подразделениях, он не узнавал своих подчиненных командиров и солдат. Их будто подменили: они самостоятельно принимали разумные решения, ставили перед собой задачи и выполняли их. Казалось, каждый солдат и офицер батальона хочет сбить с себя то пламя, которым был охвачен капитан. Что он сделал с людьми батальона и кто теперь вел батальон и присоединившиеся к нему штурмовые танки, майора Григорьева не волновало. Он сам как бы подчинил свою волю тому, что происходило на его глазах, и старался всеми силами быть там, где решались самые трудные задачи.

Пять дней и пять ночей батальон Григорьева шел впереди дивизии. Он, точно маленький ручеек из огромного водоема, проделывал в оборонительных плотинах узкие промоины, через которые потом устремлялись все силы, взламывая и сметая на своем пути все преграды.

На шестые сутки, в ночь на 30 апреля, батальон остановился. Люди устали, измучились. Сон сваливал их буквально на каждом шагу. Была дана команда — восемь часов отдыха.

Штабы батальона и артиллерийского дивизиона разместились на линии переднего края перед парком Тиргартен, в подвале здания с толстыми бетонными стенами и не менее прочными потолками.

Подвал имел несколько бетонированных отсеков и ходов в подземелье через люки, закрытые чугунными плитами с загадочными замками. Пахло гарью, дымом, жженой бумагой и взрывчаткой. На стенах остались образцы денежных знаков, кое-где сохранились камуфляжи золотых медалей с гербами различных стран и портретами каких-то деятелей. Был тут и узел телефонной связи, а также несколько разбитых раций. Что это за учреждение и кто тут находился до того, как сюда ворвались штурмовые группы, трудно сказать. Кто-то предположил, что это чуть ли не филиал какого-то международного банка. Кому-то в голову пришла мысль, что это бывшее хранилище ценностей самого Германа Геринга, покинувшего Берлин и теперь уже проклятого Гитлером за измену немецкой нации.

Майор Григорьев пропустил все это мимо ушей, считая, что узел телефонной связи и разбитая рация есть верный признак того, что здесь, под надежными укрытиями от ударов авиации, размещался какой-то штаб, скорее всего — противовоздушной обороны. Такого же мнения придерживался командир артиллерийского дивизиона. Они пришли к заключению, что более подходящего укрытия для отдыха людей не найти — можно уснуть, не опасаясь прямого попадания снаряда или бомбы.

После команды «Привал» солдаты быстро устроились, и казалось — не было и нет во всем Берлине более уютного помещения для солдатского сна. Свернувшись в клубок или растянувшись на цементном полу, как на мягкой перине, они спали мертвым сном. У каждого под рукой автомат, карабин, пулемет; под головами противогазные сумки или вещевые мешки с гранатами. Обросшие, запыленные, в бинтах, они дышали глубоко, хмуро пошевеливая бровями или улыбаясь. Какие сны видели солдаты в этот час, угадать не трудно: они жили тем, что было наяву, — победными боями.

Но именно в этот час в подвале произошло то, чего не мог даже предположить предусмотрительный майор Григорьев. Развернув свой походный столик к дальнему углу подвала, он собрался подписывать наградные листы, заполненные писарем на отличившихся воинов, в том числе и на командира артиллерийского дивизиона, как вдруг услышал, что в подвал пришли какие-то незнакомые люди. По тону разговора можно было подумать, что они если не личные представители Верховного Главнокомандующего, то генералы из штаба фронта.

— Кто тут старший?

— Могу ответить за него, — отозвался командир дивизиона кочующих орудий.

— Кто вам разрешил? — перебил его нетерпеливый, с начальствующим тоном, голос. — Кто вам разрешил занимать это помещение?

— Сами себе разрешили, — ответил капитан. — Выбили фашистов, разумеется, с вашего позволения, и решили здесь отдохнуть.

— Найдите другое помещение для отдыха.

— Почему? Извольте объяснить.

Капитан был сегодня раздражен: погиб его верный ординарец, но сейчас он разговаривал подчеркнуто вежливо, видимо, для того, чтобы подавить в себе гнетущую грусть.

— Это особо важный объект.

— Ну и что же?

— Мы из особого полка по обеспечению охраны таких объектов. Поэтому предлагаем сейчас же освободить это помещение.

— Отдохнут люди — и освободим, — ответил капитан уже другим тоном.

— Не разрешаем.

— Что?! А где вы были, когда мы брали этот дом?.. — голос капитана начал срываться.

— Не ваше дело, — послышался ответ.

Это возмутило и майора Григорьева. Он отложил наградные листы в сторону и направился к выходу, чтобы посмотреть, с кем разговаривает командир дивизиона.

Но оттуда уже неслось:

— Ах, так... Кругом! Шагом марш!..

Каждое слово этой команды прозвучало так внушительно и с такой властью, что майор Григорьев успел увидеть только спины тех, кто приходил сюда с таким требованием.

Не прошло и часа, как сюда пришел целый взвод во главе с полковником. Все с автоматами, в касках, в новом обмундировании, свежие, стройные, в суконных брюках. В сравнении с обросшими, усталыми, запыленными солдатами, разбросавшимися во сне по углам и посреди подвала, эти выглядели так, что их не стыдно было провести по центральным улицам Берлина и там сказать — смотрите, други и недруги, вот какая армия, какие бойцы пришли сюда!

Разговор с полковником продолжал капитан. Он начал, он и должен кончать, назвав себя, старшим. К тому же кто-то из тех, что пришли сюда с полковником, показал на него, поэтому майор Григорьев не стал вмешиваться в разговор.

— Почему до сих пор не освободили помещение? — спросил полковник.

— С какой стати? — вопросом на вопрос ответил капитан.

— С кем вы разговариваете?! — возмутился полковник.

— С вами, — ответил капитан.

— Извольте держать себя как полагается. Я командир полка по обеспечению охраны особо важных объектов.

— Очень приятно! Охраняйте, мы не будем вам мешать.

— Я требую немедленно освободить это помещение.

— Ваше требование будет выполнено через семь часов. Возобновим штурм и освободим. Видите, люди отдыхают...

— Значит, вы не подчиняетесь законному требованию? — заключил полковник.

— Насчет законных требований — надо разобраться, — возразил капитан.

— До свидания, — сказал полковник.

— Счастливого возвращения, — сказал капитан.

Полковник и сопровождающий его взвод автоматчиков повернулись и зашагали к выходу.

В полночь майора Григорьева вызвали в штаб дивизии, затем в штаб корпуса.

— Где вы были, когда в расположение вашего батальона пришли товарищи из особого полка? — спросил прокурор армии.

— В батальоне, — ответил майор Григорьев.

— Чем вы занимались?

— Писал наградные реляции.

— На кого? — спросил присутствующий при этом начальник штаба корпуса.

— Вот, пожалуйста, посмотрите. — Майор Григорьев передал пачку наградных листов.