Был уже вечер. Катя посмотрела в небо. Потемневшую голубизну купола прошили звезды. По западному склону плыли, напоминая гробы, обрывки кучевых облаков. Кате вспомнился разлив, плывущие по нему два убитых в черных мундирах, один косматый, рыжий... Нет, сейчас у нее на душе стало как-то легко и даже радостно. А почему — она сама себе не могла объяснить.

— Что ты небу улыбаешься? — спросила ее Маша.

— Я не улыбаюсь, просто так смотрю.

— И про него думаешь?

— Не думаю, а вижу его глаза — голубые, усталые, — созналась Катя.

— А ты знаешь, кто он такой?

— Вроде догадываюсь.

— В медсанбате его называют «бессмертным». Комдив, вот он кто.

— Теперь понятно, — сказала Катя. — Ему, кажется, полегче стало. Завтра еще чаем из березовицы напоим, и, даст бог, все обойдется хорошо.

— Обойдется, — согласилась Маша. — Я ему еще лекарство принесла. Сам начальник передал. Там ведь все знают, что ты его к нам привела.

— Ну и пусть знают!

— Надеешься его вылечить?

— Надеюсь.

Катя готова была обнять сестру и кружиться с ней, но удержалась: ведь она не знала, могут ли такие люди, про которых говорят, будто они с того света вернулись, быть простыми, земными...

Третий раз разведчики капитана Писарева возвращались в часть пустыми, без «языка». Подавленные очередной неудачей, они шли понуро, еле переставляя ноги. Сам капитан, замыкая шествие, лишь изредка поднимал голову. Ему не верилось, что сегодня возвращается семь, а не девять. И среди них нет командира первого взвода и его помощника.

И снова, как при первом и втором возвращении по этой тропинке, капитан заметил, что возле брода через речку их встречает человек с костылем. Стоит на той стороне, облокотившись на изгородь. Выбрал такое место — не обойдешь, не объедешь: выходи из воды и встречайся с ним, как говорят, с глазу на глаз. По всему видно — свой человек, и повадки разведчиков для него не новость, но как не хочется разговаривать с ним, когда на душе такая досада: двоих потеряли безвозвратно. «Языка» требует штаб армии, штаб фронта, сам Рокоссовский, а взять не удается. Причин много, но ни одна из них не будет принята в оправдание.

Предгрозовая тишина для разведчиков почти никогда не обходится без потерь: разведчики умирают в одиночку, часто неизвестно где, зато память о них имеет постоянный адрес — она живет в сердцах фронтовиков, оставшихся в живых. Но если разведчики не выполнили задачу и возвращаются ни с чем, то любой может ткнуть в них пальцем — эх вы, глаза и уши командира, с вами только на погост! Потому и шагали они как на скамью подсудимых. И суд-то какой — легче сразу к стенке! Досадно, а тут еще этот, с костылем, третий раз встречается. И все на одном и том же месте. Вроде хочет помочь, но ведет себя странно.

Первый раз, встретив разведчиков, человек с костылем попросил у них закурить, как бы проверяя, выполняют ли они железный закон: «Пошел в разведку — про курево забудь». Второй раз — перекинул через тропку тонкую спиральную проволоку в репейных колючках, Дескать, проверка внимательности и осмотрительности. Но попробую перешагнуть через нее и не зацепиться, если она лежит на скользком повороте! Справа и слева крутой яр. Устроил вроде экзамена. Почти все прошли без зацепки, кроме самого командира взвода. Опытный разведчик, просмотрел или не захотел экзаменоваться перед незнакомым человеком? Зацепился — и сегодня его нет, не вернулся и не вернется.

Какую же сегодня устроит проверку этот человек с костылем?

Капитан Писарев вышел вперед и готов был дать команду «Шире шаг», как тот опередил его:

— Не спеши, командир, покажи своим ребятам вот эту штуку. — Он держал на ладони что-то вроде ржавой консервной банки, наполненной металлическими шариками чуть крупнее гороха. И пояснил: — «Шпринген-мина», точнее — составная часть нового вида немецких прыгающих мин.

Разведчики остановились без команды и тем выдали свое затаенное внимание к нему.

Капитану Писареву ничего не оставалось делать, как сердитым взглядом окинуть остановившихся.

— Привал! — дал он команду довольным голосом, как бы найдя в этом слове счастливый выход из той неловкости, в какой оказался перед человеком, властный и взыскательный взгляд которого настораживал — это не просто любопытствующий зевака или посторонний наблюдатель. — Привал, — повторил капитан, — садитесь...

Разведчики продолжали стоять, глядя на металлические горошины в чугунном стакане «шпринген-мины». Кажется, именно такой стакан попался сегодня ночью на пути разведчиков, когда они подползали к немецким окопам.

— Проглядели, значит, такую новинку, и смотрите, как дорого обошелся вам этот прогляд, — упрекнул разведчиков человек с костылем. Он будто знал, где и как потеряли они двоих товарищей.

Увесистый стакан уже лежал в руках капитана Писарева.

— Смотрите, изучайте...

Прошло еще несколько минут, и разведчики, забыв про усталость, разбирали и собирали обезвреженную «шпринген-мину». Один за другим отползали в кусты, зарывали ее в землю, оставляя на поверхности три еле заметных усика, затем находили ее с закрытыми глазами, на ощупь, снова прятали. Каждый проделал эту операцию по три-четыре раза. Человек с костылем внимательно следил за ними, возмущался по поводу малейшей ошибки и даже грозился ударить костылем с такой яростью, будто в самом деле ему и всем окружающим угрожала смерть. Кричал, но никто не обижался на него.

Наконец в мину был заложен заряд взрывчатки, вставлены взрыватели.

— Ну, а теперь кто возьмется вынуть ее из земли и обезвредить?

Все семь человек, кроме капитана Писарева, сделали по шагу вперед, но тут же последовала дополнительная вводная:

— ...С завязанными глазами...

И разведчики заколебались.

— Тогда завязывайте мои гляделки.

Он приложил к своим глазам свернутую в пирожок пилотку, туго привязал ее носовым платком и, прижавшись к земле, пополз. Полз довольно быстро, сноровисто к заряженной мине, но ни один из разведчиков и шагу не отступил от него.

— Чьи ноги мешают мне справа?

— Вы слишком влево берете.

— Молчи, уйди назад... Проводник нашелся! Без тебя обойдусь.

До мины осталось не больше метра. Ее усики торчали вровень со стебельками прошлогоднего пырея. Эти усики сами собой слились с травой. У них, как у пожухлых стебельков, на вершинках куделька, мягкая и ласковая. Как сурово и жестоко она может обмануть даже самые чуткие пальцы! Потрогал — и дальше... Нет, он не ощупывал, а опознавал каждую травинку, каждый стебелек легким прикосновением пальцев — ложные они или естественные. Но вот, кажется, промахнулся. Продвинулся вперед, и мина оказалась у него уже под локтем.

— Ложись!.. — крикнул капитан Писарев, чуть пригнувшись.

Падать раньше подчиненных командиру не положено, он должен видеть, как выполняется его команда. Но, к его удивлению, ни один разведчик не припал к земле. Чем околдовал, привязал их этот человек? Они с ним даже смертельной опасности не страшатся.

— Ага, вот ты где, под локоть подкралась, — заговорил вдруг тот и, помолчав, вспомнил пушкинские строки о вещем Олеге: — «Так вот где таилась погибель моя!»

Из утробы мины показались два синих с желтыми головками стержня взрывателей.

Передохнув и скинув повязку, он стал рассказывать:

— Чувствительность пальцев надо готовить хлебным мякишем. Садишься за стол, бери свою хлебную пайку и начинай работать. Корочки на зубы, а мякиш на пальцы. Ничего, что в брюхе будет пустовато, зато в пальцах дополнительное чутье появится, как у скрипача. Не сразу, конечно, недели через две или позже...

— Но вы чуть не промазали, — заметил кто-то из разведчиков, — усики-то уже под локоть прошли.

— Не промазал, а локти проверял, ослепли они у меня или не ослепли.

В голубизне его глаз играли чертенята — одержал все-таки победу над капитаном, добился доверия у разведчиков! И хоть трудно было капитану Писареву смириться со своим поражением перед лицом подчиненных, но он вынужден был признаться — нужен «язык».