Судя по выражению лица, Миккельсен думал, что Луве явился на короткую вводную встречу.

– Сколько выдержите. Или сколько он выдержит.

В коридоре им встретилась надзирательница, и Олунд представил ее как человека, который первым проявил заботу о Каспаре.

И, насколько Луве понял, эта же женщина первой заметила, что он не девочка, как поначалу считали следователи.

Точнее, они были уверены, что перед ними девочка. Но потом девочка, ко всеобщему изумлению, внезапно обернулась мальчиком.

Луве взялся за предложенное Миккельсеном задание еще и по этой причине.

Во взгляде надзирательницы Луве увидел то, что видел уже много раз. Женщина не знала, кем его считать. Его нередко принимали за женщину, особенно когда волосы у него немного отрастали, как сейчас.

– Меня зовут Луве, – сказал он и протянул руку. – Это я буду беседовать с мальчиком.

– Значит, вы тот самый приглашенный психолог?

– В общем, да.

– Я хочу кое-что рассказать, – начала женщина. – Пару дней назад я видела, как Каспар в прогулочном дворике схватил и сунул в рот какое-то насекомое. А сегодня утром в коридоре подобрал с пола паука и тоже съел.

Луве вспомнил: в материалах расследования упоминалось, что в тюрьме мальчика в первый день пытались накормить фрикадельками, но запах заставил его отдернуться, а потом мальчик с отвращением оттолкнул тарелку. И похоже, что такую реакцию вызывало у него любое мясо, а также рыба и курица. С вегетарианской едой – фасолью, горохом, овощами – дело обстояло получше, но, по словам тюремного персонала, Каспар чаще всего отказывался от пищи.

– Иррациональное поведение – частый ответ на стресс, – заметил Луве.

– Здесь люди часто едут головой, а то и вовсе такими сюда попадают, – сказала надзирательница. – Но мне лично кажется, что он не настолько чокнутый.

Стояло холодное сентябрьское утро. В шесть часов Стина покинула Стокгольм и пешком направилась в Сёдертелье. Она никогда не сможет сесть на поезд или в тарантас: ее сильно укачивает, к тому же слишком многие норовят заглянуть ей под юбку, ища благодарности за проезд. Если ноги принесли ее в Стокгольм из самого Витваттнета, то унесут и дальше. После Сёдертелье ей остается только идти на запад, пока земля не оборвется в пролив Скагеррак.

У почтового столба в Норсборге, откуда дорога вела к замку Стурехув, Стина присела в канаву, чтобы отдохнуть. На гранитном столбе было выбито: “До Стокгольма 2 мили”.

Кузен Аксель в последнем письме написал, что увел лошадь с какого-то двора неподалеку от Стурехува. Может быть, Аксель даже добрался до Гётеборга и успел подняться на борт почтового парохода. Или он и вовсе уже в Англии.

Несколько дней назад Стина заночевала в леске под Тивиденом. Она достала книгу и осторожно стряхнула паука, который заполз на обложку. Единственная книга, которая сопровождала ее по пути из Витваттнета, сначала обреталась в стокгольмской ночлежке под матрасом, лежала на ночном столике в госпитале и наконец оказалась на шерстяном одеяле в вестерготландском лесу.

“Драгоценности королевы” пообтрепались, переплет наполовину отстал, обложка повисла, некоторые страницы порвались, их покрывали пятна сырости. Стина гадала, переживет ли книга путешествие в Миннесоту.

Стина устроилась под лапами пихты и раскрыла книгу наугад. В леске царил сумрак, и Стина с трудом различала слова. Лунный свет едва просачивался сквозь густые кроны елей, но Стине это не мешало: она знала книгу почти наизусть.

Разобрав номер страницы, она поняла, что читает четвертую часть – ту, где полиция пытается дознаться, кто Тинтомара: мужчина или женщина. Осмотр производят два хирурга; первый вообще отказывается видеть в Тинтомаре человека. Андрогин для него – просто животное. Но второй врач не склонен к простым толкованиям. Он спрашивает себя, не является ли это существо небесным животным, animal coeleste.

В юности Стина часто не спала ночами, размышляя, что это за animal coeleste. Слова и фразы, написанные в книге, ей ничего не объясняли.

Но чем усерднее она перечитывала “Драгоценности королевы”, от первой до последней страницы, тем яснее осознавала: истина, содержавшаяся в книге, была в ненаписанных словах, между строк.

“Как будто за пределами языка есть еще один язык”, – думала Стина. Уже написанное словно продолжает писать себя само, в душе того, кто читает.

Поистине божественно.

И пусть ночная темнота скрыла слова и фразы; книга уже научила Стину, что живущему на земле не дано постичь великую тайну жизни, смерти и человека.

Книга научила ее, что animal coeleste есть изначальное творение. Мы все были такими, пока не разделились на мужчин и женщин и не оказались на земле.

Тинтомара ходит по земле, но словно бы продолжает жить на небесах. Ни одному мужчине, ни одной женщине не дано понять Тинтомару до конца, пока они сами не увидят небо снова, пока не вернутся в изначальное состояние. Лишь смерть может даровать им понимание.

Поступки Тинтомары безгрешны, думала Стина. Сон уже начал подкрадываться к ней; ее окутывал запах хвои. Никакой закон, никакая мораль не в силах помешать Тинтомаре следовать своей воле, своим инстинктам.

Она может украсть, даже убить – и останется невинной.

Стина закрыла книгу, уложила ее в котомку и закуталась в одеяло. Она еще достаточно молода, чтобы верить в мир лучший, нежели покинутая скотобойня. Мысли уплывали, возвышались, оборачивались грезами.

Луве сразу понял, почему мальчика, сидевшего в допросной, принимали за девочку.

Длинные вьющиеся волосы обрамляли овальное лицо с высокими скулами. Четко очерченные губы, маленький нос, а щетины и признака нет. Унылая серая роба из тех, что делали большинство заключенных безликими, в случае Каспара, наоборот, лишь подчеркивала черты лица.

Фотомодель, подумал Луве. Одна из тех девушек, которых время от времени выхватывают из толпы модельные дома и чью молодость крадет подиум. Или женский вариант… Как же его звали?

Луве помнил тот итальянский фильм семидесятых, в нем еще играл шведский мальчик, которого внешность и привела в жернова киноиндустрии.

“Смерь в Венеции”? Да, точно.

Луве с Лассе и Олундом стоял в звукоизолированном помещении с односторонним зеркалом и смотрел на допросную, где он собирался беседовать с Каспаром.

– Пауков, видите ли, он ест, – сказал Олунд. – А от запаха фрикаделек его, видите ли, чуть не рвет.

Каспар никак не соответствовал представлениям Луве о Маугли. В нем, конечно, было что-то дикое и необузданное, но в то же время он выглядел невинным, неиспорченным.

Мальчик сидел в допросной совершенно спокойно и ничего не предпринимал.

– Все зависит от того, в какой культуре живешь, – заметил Лассе. – Каждому же свое. В насекомых полно белка и других полезных веществ.

Мальчик смотрел перед собой пустым взглядом, и все же в темных глазах, которые казались Луве враждебными и в то же время манящими, была странная тоска.

– Я сам лет семь-восемь был вегетарианцем, – продолжал Лассе. – Бывшая жена настояла. Поначалу мяса хотелось, но года через два я начал по-другому воспринимать его запах. Свинина пахла особенно противно. Почти как дерьмо.

Олунд поморщился, взглянул на Луве и кивнул на зеркало, за которым была допросная.

Луве вдруг усомнился, что готов к обычному собеседованию. Нет, опыт у него имелся: разговорить некоторых девушек из “Ведьмина котла” было, мягко говоря, нелегко. Почему от этой беседы надо ждать чего-то другого? Луве надеялся, что содержимое портфеля, который он сейчас держал в руке, ему поможет.

От Каспара трудно было отвести взгляд; у Луве из головы не шел тот мальчик из фильма.