Пе не испугался Голема. Он сказал, что мертвец был просто человеком и что его надо похоронить. Похороны взяли на себя Пе и Старейшины.

Я уверена: никто не знает, что у меня есть дневник. Пусть и впредь об этом никто не узнает.

Я кладу между обложкой и первой страницей тонкую, почти невидимую ниточку. Если, когда я открою дневник в следующий раз, нитка окажется не на месте – я буду знать, что в дневник кто-то заглядывал.

Поэтому я молюсь за нас и за тебя, Ингар:

Миг нашей земной жизни есть вдох в забытьи.

Держи голову высоко, как подобает главной из Божьих тварей.

Мы – возлюбленные, и нам нечего бояться.

Ибо всё есть Любовь!

Троим парням, сидевшим по ту сторону стола в душной допросной, было по восемнадцать лет; все они учились в гимназии на севере Центрального Стокгольма. Их приятеля срочно доставили в Каролинскую больницу. Рана на животе была опасной, парень потерял много крови, но он выживет. Разорванную печень удалось восстановить, а поврежденную часть тонкого кишечника врачи удалили.

Один из парней снимал произошедшее в Васапарке на телефон, который сейчас лежал на столе.

На экране застыла картинка: девушка с ножом в руке, лицо перекошено от гнева.

Парни оказались не особо разговорчивыми, но хуже всего было то, что, пока Олунд помогал Оливии не дать их товарищу истечь кровью, они успели залить видеозапись нападения на несколько сетевых площадок.

“Обычный день в Васапарке”, гласил комментарий, приправленный тридцатью восклицательными знаками.

Оливия покачала головой и уперлась взглядом в страницу блокнота. Олунд понимал, каких трудов ей стоит не сорваться.

Старуха и санитар не пострадали, хотя и пережили шок. По словам санитара, девушка погладила старуху по щеке – “даже нежно, как будто хотела утешить или успокоить”. Самой ссоры санитар почти не видел, но Олунд понимал, что его свидетельство может оказаться важным.

– Когда мы беседовали с вами по отдельности, вы по-разному описали, что происходило до того, как девушка вытащила нож. – Олунд посмотрел на каждого из парней по очереди и рукавом вытер потный лоб. Интересно, почему он так потеет? Жара и неважный кондиционер? Или он заболевает?

Один из парней заявил, что наркоманка накинулась на них без всякой причины. Сначала несколько раз толкнула, а потом набросилась с ножом.

По словам другого, девушка подошла к ним и стала выпрашивать сигареты. Сигарет у парней не оказалось, девица вышла из себя и напала на них.

Третий сказал, что девушка лежала в беседке, пряталась, а когда они ее обнаружили, словно взбесилась.

Все, как всегда, решили детали. Войди нож на несколько сантиметров глубже, девушку объявили бы в розыск за убийство. А теперь ее разыскивают всего лишь за покушение на убийство.

Телефонам парней предстояло отправиться на экспертизу. Техники сумеют восстановить удаленные видеофайлы, из которых станет ясно, что именно произошло. А короткий обзор их интернет-привычек продемонстрирует, что все трое имеют обыкновение не только приставать к девушкам, но и записывать свои домогательства на видео.

Когда парни покинули полицейское управление, Олунд еще раз просмотрел заявления о пропавших людях. Наверняка какое-нибудь заявление имеет отношение к девушке, чье имя они пока не установили. В Сольне имела место кража в магазине, причем приметы воровки напоминали приметы безымянной девушки, а на сортировочной в Томтебуде машинист локомотива обнаружил безбилетницу, чьи приметы также совпадали с приметами девушки. Олунд начал прикидывать ее маршрут от сортировочной в Томтебуде до Васапарка, однако вопросы, кто она и откуда явилась, все еще оставались без ответа.

В заявлении был телефонный номер машиниста, который из-за своей находки свалился с вагона-платформы, и Олунд решил позвонить ему.

– Компрессионный перелом позвоночника, – ответил машинист на вопрос Олунда о травме. – Больно черт знает как, но меня отправили домой. Таблеток вот дали.

Финский акцент звучал далеко не так красиво, как обычно; машинист выговаривал слова невнятно и как-то растянуто – вероятно, виной тому были сильные обезболивающие.

Олунд принялся делать записи, одновременно поедая бутерброд.

– Она столкнула вас с платформы вагона? – спросил он и потянулся за стаканом воды, однако витаминная таблетка еще не разошлась, и Олунд помешал мутноватую жидкость ручкой.

– Ну… не то чтобы прямо толкнула. Схватила за руку так, что ногти впились, я вырвался, завалился назад, упал на рельсы, да неудачно… А она сбежала, как дух лесной… Маахинен.

Олунд дожевал бутерброд и выбросил целлофановую обертку в мусорную корзину.

– Маахинен?

– Да… Когда я был маленьким, а рос я в Карлебю, отец ушел в лес и снес себе полголовы гранатой. Память о Двадцать втором пехотном полке. И я, понимаете, в детстве боялся леса. Я думал, это с ним маахинен сделала. А это с ним сделала война. Девица, которую я нашел, была вылитая виттра лесная.

– Еще что-нибудь можете вспомнить?

Олунду показалось, что он слышит глухое мычание.

– Да… – через пару секунд ответил машинист. – Вы нашли ее рюкзак? Он остался в вагоне.

Олунд быстро поискал в базе, но ничего похожего на рюкзак не обнаружил.

– Где этот рюкзак?

– Не знаю… Его пока забрал на хранение один мой товарищ по работе.

Олунд снова помешал ручкой в стакане. У него были только растворимые таблетки, но он сомневался, что витамины его взбодрят. В голове стоял все тот же туман. Пиво на балконе помогло бы лучше, хотя теперь ему светит двойная смена с перерывом всего в несколько часов.

– Вы сказали, что поезд вышел из Свега. Можете описать маршрут?

Машинист откашлялся.

– Так-то да… Только он сложный получился.

Пер Квидинг чувствовал себя в телевизоре исключительно хорошо. Он удобно откинулся на спинку кресла и, улыбаясь, адресовался к собравшейся в студии публике:

– Хватит разграничивать духовное и научное. Разве не глупость – не изучать непонятное? Предположим, что мы точно так же смотрели бы, например, на микробиологию… Насколько ограниченнее и невежественнее мы были бы! К откровениям людей вроде Стины стоит отнестись серьезнее, а не объявлять их сумасшедшими или одержимыми. Давайте извлекать уроки из опыта этих людей, а не упрятывать их в лечебницу…

Хорошо, что все так просто, подумал Луве.

Вскоре объявили следующего гостя программы, и Луве сделал погромче.

Все последние годы он, соблюдая дистанцию, следил, как живет и что делает Мерси, однако решил не напоминать ей о себе. Пройдя курс лечения, она вполне справлялась с жизнью, и Луве не хотелось бередить раны, которые ей, похоже, удалось залечить самостоятельно. Она сильная девушка.

Для начала ведущий объявил, что согласен с восторженными отзывами критиков.

– На днях из печати выходит ваша автобиография, “No Mercy: без пощады”. Книга уже снискала высокую оценку рецензентов, которые назвали ее “бесконечно прекрасной и жестокой”, “будущей классикой”; прозвучали и другие похвалы.

Луве уловил нотку скепсиса: этот матерый альфа-самец словно не верил, что двадцатитрехлетняя чернокожая нигерийка в состоянии соответствовать шведскому литературному канону.

– Вы, как и Пер, описываете пограничье между жизнью и смертью и… да, даже утверждаете, что состоите в ментальной связи со своей умершей подругой.

Мерси казалась абсолютно спокойной, но Луве знал, что она чувствует себя не в своей тарелке. Во всяком случае, та Мерси, которую он знал.

– Я бы не назвала это ментальной связью. Общение, подобие общения, происходит у меня в голове. Она где-то рядом со мной, она помогает мне выстоять.

– В каком смысле выстоять?

Мерси пожала плечами, и Луве невольно улыбнулся. Именно такой вид у нее бывал, когда ей становилось скучно во время сессии.