Слеза скатилась по щеке Анн, стекла по морщинке у рта и повисла на подбородке.

– То есть Томми был в Швеции? – уточнила Жанетт. – Вы можете объяснить, почему он солгал насчет алиби?

Нильса Олунда подташнивало. Не из-за гриппа, грипп уже проходил, и не от похмелья; три порции пива и шнапс, выпитые накануне вечером, выветрились, пока он спал. Его мучила тревога – тревога, которая всегда стучится в дверь, когда она нужна меньше всего.

Утром Олунд наблюдал за Оливией, но не увидел никаких признаков того, что она тоже переживает какие-то неприятные чувства. Напротив, Оливия выглядела спокойной и умиротворенной.

На Жанетт Олунд смотреть не решался. Взгляни он ей в глаза – и она увидит его насквозь, сразу поймет, про произошло. А может, уже поняла.

Поездка между двумя южными окраинами, Хёкарэнгеном и Губбэнгеном, заняла не больше пяти минут. Олунд знал эти места не хуже, чем западную окраину, где прошло его детство. Он рос на границе между Фруэнгеном и Херрэнгеном, и воспоминания его юности были связаны с южными районами города. Он ездил на велосипеде и на многочисленные тренировки по легкой атлетике, и на местные соревнования; он много лет впахивал как проклятый, но в конце концов осознал, что спортсмен из него средний, что он никогда не сможет дотренироваться до медали, даже если речь идет о чемпионате районного масштаба.

Многоквартирный дом его детства казался родным братом дома в Губбэнгене, на Кнектвеген, где отсиживался Томми Юнгстранд: такой же трехэтажный типовой дом без излишеств. Единственная разница заключалась в том, что его дом был белым, а этот – цвета ржавчины.

Припарковавшись, Жанетт предложила подождать в машине (дождь так и не кончился), а она пока позвонит тому полицейскому, ныне пенсионеру, который расследовал исчезновение Мелиссы.

Когда Жанетт, хлопнув дверцей, вышла из машины, в голове у Олунда пронеслись воспоминания о вчерашнем вечере. Они с Оливией заработались до половины одиннадцатого; наконец Жанетт погнала их домой. Но домой они поехали не сразу, а сначала завернули в одно заведение на Цинкен, где любила посидеть Оливия. После трех кружек пива, усиленных шнапсом, Олунд необычайно взбодрился и вместо того, чтобы расстаться с Оливией у ее подъезда (уже в начале первого ночи), ответил на ее поцелуй.

Олунд чувствовал себя каким-то падким на молоденьких стариком, хотя и понимал, что несправедлив к себе. Он никогда еще не спал с женщиной на десять лет моложе себя. И, если честно, инициатива этой ночью исходила в основном от нее. Олунд старался не отставать, и по причине одной только скорости за ночь вышло три раза, последний раз уже утром. Вот почему Олунд так спешил, что одолжил у нее сначала шампунь, а потом зонтик, который все равно не спас его от проливного дождя. Их разделял добрый километр, и к тому времени, как подъехала Жанетт, Олунд едва успел добежать до своего дома. Когда он сел в машину, мокрый как мышь, выйдя при этом из собственного подъезда, начальница окинула его скептическим взглядом.

– Слушай. – Оливия положила руку ему на плечо. – По-моему, ты какой-то расстроенный.

– Все в порядке, – соврал Олунд.

Оливия потянулась к нему с заднего сиденья, и он почувствовал ее дыхание. Пахло кофе и немного мятой. Краем глаза Олунд увидел, что Оливия улыбается.

– Вчера все было здорово, – сказала она. – Но это же на одну ночь, да? Нам обоим этого хотелось. – И Оливия провела пальцами по его шее. Движение было легким, но Олунду все-таки стало жарко.

Обоим хотелось, подумал он. В последний раз он спал не один несколько лет назад.

– Спасибо… Ну, тогда… тогда…

Олунд мельком глянул в зеркало заднего вида и увидел, что она улыбается.

– Ну ты и зануда, – сказала Оливия. Жанетт уже бежала к машине. Когда дверца открылась, рука, лежавшая на плече Олунда, исчезла.

Уже в подъезде было слышно, что на втором этаже праздник в разгаре. Гремел хард-рок семидесятых. Когда следователи постучали, в квартире чем-то брякнули. Наверное, пустые банки со стола убирают, подумал Олунд. У человека, открывшего дверь, мусорный мешок словно был набит крупными шишками, и Олунд понял, что угадал насчет банок.

– Томми в душе, – сообщил мужик со скучающим лицом. – Можете подождать на кухне. – Он поставил мешок с банками в прихожей и сунулся в гостиную: – Легавые пришли… Да выключи ты.

В гостиной висел застоявшийся запах сигаретного дыма и пива. Такая вечеринка может продолжаться по несколько дней кряду с одной-единственной целью: отсрочить похмелье. Когда музыка стихла, Жанетт попросила двух оставшихся участников празднества пойти прогуляться.

Пока мужчины разбирали с испачканного чайного столика телефоны и сигареты, дверь ванной открылась.

Бывший муж Лолы Юнгстранд вышел в коридор в одном полотенце, обмотанном вокруг бедер.

– Оденьтесь, – попросила Жанетт.

Двое парней неуклюже протиснулись мимо Оливии, которая так и стояла в прихожей, уперев руки в бока. Судя по позе, Оливия держалась спокойно, без малейшего напряжения; пока мужчины выходили из квартиры, Олунду вдруг пришло в голову, что он даже не подумал о возможной опасности. Трое полицейских, из них две женщины, против четверых пьяных, которые пьют уже не первый день. И все же именно в компании этих двух женщин Олунд чувствовал себя в безопасности. Жанетт, конечно, никого не могла напугать, но держалась так, что в ее присутствии быковатые мужики мгновенно превращались в послушных мальчиков.

Жанетт и Оливия прошли на кухню; Олунд последовал за ними. Утром Оливия расхаживала по своей маленькой двушке, а Олунд лежал в кровати, делая вид, что дремлет. Оливия запустила кофеварку, достала одежду и отправилась чистить зубы; одета она при этом была в одну майку, которая заканчивалась чуть ниже пупка. Именно эта маечка почему-то подчеркивала ее наготу, и Олунд старался не смотреть, пока Оливия, нагнувшись, искала трусы и носки в ящике комода, стоявшего в изножье кровати. Ее, казалось, вовсе не заботило его присутствие, хотя Олунд был уверен: она отлично знает, что он не спит и тайком наблюдает за ней.

Оливия, а за ней и Жанетт выдвинули по стулу с реечной спинкой, стоявших у кухонного стола, и уселись друг против друга. Олунду вспомнилось, как трудно было сохранить невозмутимый вид, когда они с Жанетт обыскивали жилище Лолы Юнгстранд и обнаружили вибратор. Его грела мысль, что благодаря ему Жанетт избежала неловкой необходимости брать вибратор в руки.

Олунд сел в торце стола, спиной к окну. Не быть ему героем в глазах двух этих женщин. Их, в отличие от него, мелочи не смущали и не пугали.

– Сядь лучше с другой стороны, – тихо попросила Жанетт. – Пусть у Томми за спиной будет свободно. Хочу, чтобы он вел себя понаглее.

Олунд послушался. Вошел Томми, и Жанетт попросила его закрыть дверь кухни.

– Когда вы узнали об исчезновении Мелиссы? – начала она, когда Томми сел на свободный стул у окна.

– Утром пятнадцатого декабря две тысячи четвертого года, – быстро ответил он.

– Где вы находились, когда Лола позвонила вам?

Томми вздохнул.

– В аэропорту Гардермуэн. Отработал на месторождении Тролль двадцать одну двенадцатичасовую смену и летел домой. Устал как собака.

– Что вы почувствовали, когда узнали, что ваша дочь пропала?

Томми подозрительно взглянул на нее.

– К чему вы клоните?

– Вам стало стыдно?

Олунд уловил секундную растерянность в налитых кровью глазах Томми.

– С чего это я должен стыдиться? – спросил он, явно раздраженный.

– Вам стало стыдно, что вас не было дома и вы не смогли защитить Мелиссу?

– Я… – Томми не закончил. Он закрыл глаза и беззвучно побарабанил пальцами по столу. Мускулы на могучих предплечьях напряглись, и Олунд понял, что Томми сдерживает злость. Томми снова открыл глаза. – Я нормальный отец, мне нечего стыдиться, – подчеркнуто спокойно объяснил он. – Был бы дома – конечно, смог бы защитить. Но меня дома не было.