Здесь дороги заканчивались, дальше до Витваттнета предстояло идти пешком, и физически это был самый сложный отрезок пути. От вида на почти девственный лес, который потом сменит бесплодная Овиксфьеллен, ему многие годы делалось тепло на душе.

Но в последнее время все изменилось, и теперь вид с холма вселял тревогу, как в прошлом году. Горные хребты после долгой засухи приобрели ржавый оттенок, дым пожаров беспокойно колыхался над верхушками деревьев. Кое-где горел подлесок; там дым был чернее, а земля мерцала оранжевым.

Камилла обняла его.

– Это ведь не у нас горит?

– Не знаю, – сказал Пер.

В лесу возле домов тоже висел неотвязный дым, но там, похоже, ничего не горит.

“Пока не горит”, – подумал Пер. Камилла теснее прижалась к нему и спросила:

– Что теперь делать?

Пер подумал.

– Если Валле и Аста еще не увели детей на хутор, мы должны их туда увести.

Камилла громко вздохнула и оттолкнула его.

– Проклятый, проклятый Валле.

Они спускались с холма другой дорогой; путь, как всегда, требовал осторожности. Камни скатывались по крутому склону на опушку.

Камилла на пару шагов опережала Пера, и он знал: они думают об одном и том же. Валле сошел с ума. Валле перешел границу.

– Если мы не хотим столкнуться с пожарными, придется сделать приличный крюк, – сказал Пер, когда они огибали выступ скалы.

– Значит, сделаем крюк, – согласилась Камилла. – Придется идти через Тоссосен.

Обычно они ходили вдоль ручья, который убегал в лес метрах в пятидесяти от них, но теперь пошли по каменистому склону дальше.

Через несколько минут Камилла остановилась, шумно выдохнула и вытерла лоб рукой.

– Не могу больше.

Пер и Камилла смотрели на охваченный огнем лес. Пролетели два вертолета и два самолета.

– А вдруг все вышло бы иначе? – спросил Пер, глядя на хаос внизу. – Так хорошо все начиналось… Как будто все кто-то решил заранее.

Пер знал, что они опять думают об одном и том же. О ночи, когда он стал Пе, а Камилла – Эм. Милла.

Пока он спал в кельнском отеле после выступления на теплоходе, сделавшем рейс в Дюссельдорф и обратно, Мелисса Юнгстранд стала Стиной Квидинг.

В начале двенадцатого ночи Камилла, дрожа, вошла в многоквартирный дом в Бергсхамре и стряхнула снег с обуви.

Она ненавидела этот дом. Хорошо бы все наладилось, если только Пер найдет в себе силы подать на развод. Тогда они смогут купить что-нибудь свое.

Ей надоело таиться, надоело срываться с места, чтобы заменить некомпетентных коллег-анестезистов, как вот сегодня вечером, ей надоело начальство, надоела Бергсхамра, да и весь Стокгольм и вообще все, что имеет отношение к этому проклятому городу.

В лифте, как всегда, пахло мочой, и до четвертого этажа Камилла доехала, зажав нос.

Двери лифта открылись, являя Камилле зрелище, которое ее не удивило, потому что соседи, живущие напротив, ее вообще ничем больше не смогли бы удивить, но в душе Камилла охнула.

Возле лифта топталась девочка соседей, Мелисса. Хромая, носки сползли и волочатся по каменному полу, как тряпки.

Из белой пижамы девочка явно выросла. На спине серый рюкзачок, с которым она не расставалась.

“Сколько ей лет?” – подумала Камилла. Не меньше трех, но она и на два не выглядит.

– Ты чего, малыш? – Камилла присела перед девочкой на корточки и подтянула ей носки. Пахло от Мелиссы так же, как в лифте.

Дверь у Юнгстрандов была открыта настежь. Сегодня, в пять часов дня, такое уже было, да и раньше случалось.

“Вот придурки, – подумала Камилла. – Что вытворяют, а?”

В любом случае дверь была распахнута не по случаю вечеринки – из квартиры не доносилось ни звука.

Камилла взяла девочку за руку и повела к открытой двери. В прихожей Мелисса вцепилась в нее, и Камилла испугалась, что произошло что-то непоправимое.

– Можешь больше не держаться, – прошептала она. В горле стоял ком. – Побудь пока здесь, а я проверю, как мама.

Лола Юнгстранд развалилась на кухонном столе. Камилла насчитала четыре бутылки из-под вина: две на столе и две возле раковины.

Еще на столе лежала упаковка, в которой не осталось ни одной таблетки, и Камилла встревожилась.

Она подошла к столу и положила руку Лоле на плечо.

– Эй? – позвала она и несколько раз встряхнула молодую женщину.

Тело было неестественно вялым. Голова мотнулась взад-вперед и с глухим стуком ткнулась в стол.

Камилла уже собиралась проверить, дышит ли Лола, как вдруг та захрапела, и в Камилле тут же вскипел гнев. Она с трудом удержалась, чтобы не влепить пьяной затрещину.

Мелисса, так и стоявшая в прихожей, смотрела на мать широко открытыми глазами. Здесь, в тускло освещенной прихожей, девочка казалась совсем тощенькой: тени на плечах стали глубже, а рука, которая должна быть по-детски мягкой и пухлой, выглядела костлявой.

От этого зрелища у Камиллы навернулись слезы, в глазах все расплылось, но она попыталась улыбнуться.

– Если хочешь, можешь заночевать у меня. А с мамой поговорим завтра, ладно?

Глядя на Камиллу все так же широко раскрытыми глазами, Мелисса кивнула, и Камилла сказала:

– Я хочу помочь тебе.

Она достала из сумочки “нокию”, которую купил ей Пер, современную штучку со встроенной камерой.

– Подождешь в прихожей еще немного? Я только пару фотографий сделаю.

“Чтобы ни у кого сомнений не осталось”, – думала Камилла, фотографируя мать девочки, развалившуюся на кухонном столе, пустые пузыри и упаковку из-под таблеток. Потом настал черед мойки, грязной до ужаса и заваленной немытой посудой.

Камилла улыбнулась Мелиссе, которая послушно ждала в прихожей.

– Давай я и тебя сфотографирую?

Девочка улыбнулась в ответ и снова кивнула.

– Встань у стены, рядом с туалетом.

Такой негостеприимной прихожей, как у Юнгстрандов, Камилла еще никогда не видела. Все было настолько убогим и потрепанным, что яркая картина, висевшая у двери ванной, казалась насмешкой.

“На этой картине есть все, чего нет в жизни Мелиссы, – подумала Камилла. – Солнечная деревенская идиллия, где дети могут быть детьми”.

Утром следующего дня Камилла Юльберг проснулась рано, уже в половине шестого. Рядом в кровати сидела Мелисса с книгой в руках.

Это было немецкое издание “Дороги жизни” Пера, лежавшее на ночном столике. Девочка, конечно, ничего в нем не поняла – она поворачивала книгу в руках бережно, словно сокровище. Пижаму, в которой спала сегодня Мелисса, Камилла достала из детского приданого, которым запаслась, когда начала всерьез верить обещаниям Пера. Он говорил, что скоро подаст на развод и начнет новую жизнь с ней, Камиллой.

Новая жизнь с любимым ребенком, которого Камилла так надеялась подарить ему. Но оказалось, что она едва ли в состоянии выносить и родить.

По словам врача, она вряд ли когда-нибудь забеременеет.

И вот в кровати рядом с ней сидит маленькая девочка. На полу под кроватью валяются красные сабо – единственное, что Мелисса сунула в свой рюкзачок.

– Завтракать будешь? – спросила Камилла. – У меня есть яйца, простокваша, яблочный сок, хлеб для тостов и сыр. А мяса, к сожалению, нет.

Мелисса не ответила. Она осторожно положила книгу на столик и посмотрела на Камиллу. На несколько долгих секунд Камилле казалось, что ее буквально засасывает в глаза девочки. Таким же взглядом Мелисса смотрела на нее, когда Камилла помогала ей отмыть с себя недельную грязь отмыть, когда тщательно расчесывала девочке спутанные волосы и когда, наконец, надела на нее чистую одежду. Мелисса смотрела на нее глазами человека, которого никто не замечал; в них была тоска по теплу и поддержке, которых она не нашла в объятиях холодной потерянной матери.

Не было ничего естественнее, чем обнять Мелиссу, обнять ее, как положено обнимать всех детей. Они долго лежали обнявшись. Камилла плакала и слушала спокойное дыхание Мелиссы.