– Ребра, – сказала она. – Ребра какого-то животного.

– Наверное, северного оленя, – предположил Шварц.

К одному стулу была прислонена длинная кочерга, и пока Жанетт обдумывала увиденное, Шварц покачал кочергу в руке.

– Тяжелая…

Жанетт припомнила, что говорилось о Старейшинах в “Жизни и смерти Стины”. Да, дом Старейшин описан довольно точно. А вот сами Старейшины, непрочные куклы из веток и костей животных, сильно проигрывали в подлинности священнослужителям из романа, которые выслушивали свидетельства и накладывали епитимью.

Пока Шварц орудовал кочергой в очаге, Жанетт подошла к низкому шкафу у стены. Плотницкая работа была грубой, и ей пришлось потрудиться, чтобы выдвинуть верхний ящик.

В нем обнаружились две стопки запыленной фарфоровой посуды и несколько связок столового серебра. Еще там нашлась стеклянная баночка с чем-то жирным; еще не успев открутить крышечку, Жанетт поняла, что это.

“Мята”, – подумала она, учуяв свежий аромат. Жанетт сунула палец в банку, зачерпнула немного и помазала себе под носом, как сделала Эм перед тем, как вести Стину к погребальному костру. В этом очаге и были сожжены останки тела, на которое Стина и Видар наткнулись в камышах на озере.

– Нашел что-нибудь? – спросила она Шварца, который все еще ворошил золу.

– Да. Слушай… Тут какая-то плата, что ли. Еще вижу комочки расплавленного черного пластика.

– Мобильный телефон, – определила Жанетт и процитировала место из книги, которое подчеркнула Лола Юнгстранд: – “…коробочку размером с ладонь. С одной стороны она была черная, блестящая, с другой крепилась прозрачная крышечка”.

Шварц посмотрел на нее.

– Там еще осколки стекла, – сказал он.

– Попробуй найти металлический браслет. Он должен хорошо сохраниться.

– Металлический браслет… Откуда ты знаешь?

– О нем Квидинг писал. Только он не упомянул, что браслет – это часы, и я подозреваю, что эти часы принадлежали человеку, которого звали Маркус Альбелин.

Из дома они вышли с черными от копоти руками.

Криминалисты были уже в пути, и Жанетт знала, что ей грозит выговор. Дом Старейшин – место преступления, а они с Шварцем там похозяйничали.

В руке Жанетт несла пластиковый пакет с обугленными остатками сотового телефона, сим-картой и батарейкой. В руках у Шварца был пакет с тяжелым серебристым браслетом. Браслет окислился до черного, и, хотя они так и не нашли циферблата, Шварц уверено опознал “омегу”.

Когда они спустились из дома, Жанетт проверила в телефоне приложение для отслеживания. Обе красные точки вернулись.

Они светились ярче прежнего. Пер и Камилла спускались с горы.

Пожарные, работавшие возле домов, собирались уезжать. Оба трупа предстояло доставить в Эстерсунд, как и металлические ящики.

То и дело на горе слышался грохот – это взрывались водяные бомбы. Жанетт посмотрела вверх, на склон за одним из домов. Настоящая противопожарная полоса из черных стволов, голых, как корабельные мачты. Кое-где еще поднимался дым, и одинокий пожарный обходил участок с парой огнетушителей на тележке. На склоне шипела белая пена, в долине стоял резкий запах.

Жанетт знала, что спокойствие после утихшего лесного пожара бывает обманчивым. Под землей, в корнях деревьев, под лишайниками и мхами могут затаиться невидимые очаги, и они заполыхают снова, как только высохнет вода, которой их заливали.

– Смотри… – Шварц указал на склон, и Жанетт обернулась.

Сначала она видела только разоренный лес, залитые водой скелеты деревьев. А потом Жанетт увидела их. Увидела, как два сломленных существа направляются к домам.

Женщина с прилипшими к лицу мокрыми прядями поддерживала рыжеволосого мужчину, у которого из раны на голове сочилась кровь.

Стина никогда еще не видела столько воды, как у западных берегов Швеции, в могучем Скагерраке. И столько черного, вонючего дыма, как на палубе парохода “Орландо”, она тоже еще никогда не видела.

Юнец, перегнувшийся через перила рядом с ней, сплюнул; ветер подхватил плевок, унес по широкой дуге, и плевок канул в воду за кормой парохода.

– А ведь вон там – Стюршё, – сказал юнец. – Это последнее, что вы видите в землях короля-прелюбодея. Вы же не собираетесь возвращаться?

Стина покачала головой. Швеция? “Никогда, ни за что”, – подумала она. Никакого Витваттнета, никакого больше супа в доме Старейшин.

Она смотрела на последние валуны, край земли ее предков, на скалистый остров с бело-красными домиками, на которые с востока наползал осенний туман. Затем прозвенел звонок на обед, и она ушла.

Ей дали кофе с сахаром в жестяной кружке и кусок ноздреватого ржаного хлеба, солдатского хлеба, смазанного молочным жиром, и кусочек селедки. Потом она долго стояла на палубе, утопавшей в дыму из пароходной трубы: к бочке с водой выстроилась очередь.

Предполагалось, что вода на зеленом пароходе компании Вильсона чистая, но они отплыли из Гётеборга всего два часа назад, а на поверхности уже плавал слой копоти.

– Одна мерка на билет, – объявил раздатчик, указывая на деревянный ковш, привязанный к бочке.

Стина быстро выпила воду, и если у кофе хотя бы не было вкуса, то вода отдавала затхлостью, а сажа липким налетом осела на языке и нёбе. Но Стина, в отличие от соседей по очереди за водой, не жаловалась. Она никогда больше не будет жаловаться. Никогда и ни на что.

Она поселится в Миннесоте, станет жить тем, что дает земля, и найдет человека с добрым сердцем, состарится с ним, а когда все это исполнится, она простится с Богом.

– А ведь Америка – она большая…

Снова юнец с кормы, который плевал в Швецию на прощанье.

Тогда Стина не разглядела его как следует, но теперь увидела, что этот поганец похож на кузена Акселя: голубые глаза с по-девичьи длинными ресницами, а сам веснушчатый и огненно-рыжий.

В последнюю пятницу июля солнце вернулось – по крайней мере в Вингокер, ради народных гонок в Троллосене. Нильс Олунд стоял у ближайших к трассе перил и наблюдал за дебютом человека, служившего в Крунуберге.

В начале лета надзирательница Ольга Свитолина взяла под опеку Нино Ховланда, имени которого тогда еще никто не знал. Пока Нино находился в Крунуберге, она несколько раз разговаривала с Олундом, но ни словом не обмолвилась, что записалась на свои первые гонки. Оба несколько лет мечтали восстановить старый “сааб”. И вот Ольга осуществила мечту, а Олунд стоял и смотрел.

“Для автомобиля смерть в народной гонке все равно что смерть в бою”, – думал Олунд, глядя, как три помятые машины в облаке пыли закладывают вираж. В их числе был и выкрашенный в черный цвет “сааб-99” с красной молнией на крыше, за рулем которого сидела Ольга.

Нет, он не заржавеет на заднем дворе, его не расплющат на свалке; автомобиль, который принял участие в народной гонке, погибнет на поле боя. “Как в скандинавских мифах”, – подумал Олунд. Воинов, которым не посчастливилось умереть в бою, в наказание отправляли к богине смерти Хель в Нифльхейм. Отважных же ждет пир в Вальхалле, а также в месте, которое по странному стечению обстоятельств называется Фолькванг.

Шел четвертый заезд третьего отборочного раунда. Ольга дышала в затылок желтому “опелю”, который то и дело порывался нарушить правила.

Когда “сааб” подло толкнули в левый бок, Олунд громко выругался.

– Почему судьи не дисквалифицируют “опель”, – пробормотал он, наблюдая, как Ольга с честью выходит из положения.

Хлыстовая травма – не шутка.

Это было хорошо известно и Перу Квидингу, который все еще носил воротник Шанца, хотя прошел уже месяц с того дня, как пара тысяч литров воды смыла его с горного склона.

Олунд вздохнул и прислонился к металлическим перилам. Просто ужас, что люди способны вытворять друг с другом, даже не сознавая этого.