— Да, там рядом есть маленькое кладбище. Мне хотелось, чтобы меня именно там похоронили. Либо там, либо в у церкви Святой Анны в Кампрене, недалеко от Кастелло, я еще не решила.

— …

— Только я не хочу фотографию.

— Почему?

— Фото стареет, а вместе с фото стареет и воспоминание о тебе. А вот имя не стареет. Имя остается. Имя ничем не запачкаешь: Джулия Доминичи… Правда, красиво звучит?

— А я к смерти вообще никак не отношусь.

— Наверное, потому что ты не живешь. Ты себя оберегаешь и все, себя со своими масками. Наши родители подарили нам жизнь, а смерть мы должны заслужить… А этого можно добиться, если только не идти в разрез с собственными словами и мыслями. Иначе не победить.

— Что ты такого сегодня положила в сандвичи?

— Ой, не знаю, боюсь, я нарезки слишком много добавила… Я скучная, да? Но у меня эта история с могилами и фото почему-то никак не идет из головы.

— Когда мы займемся с тобой любовью?

Мое беспардонное нахальство вызвало в глазах Джулии улыбку, однако солнце угасало, и день неотвратимо катился к финишу. Времени на учтивости не оставалось. Я не решался предпринимать новую атаку, но мой «дружок» за себя больше не отвечал.

— Я к девяти должна быть в баре, потому что моя сестра хотела пойти на свидание с одним парнем… В общем, у меня, ну…

Я не дал ей договорить, ай-подовский наушник вылетел из ее уха, потому что я уже тащил Джулию вдоль по дорожке через лимонный сад, и там она вдруг уже сама остановила меня и стала искать мои губы.

— Значит, это я ничего не понял, да, Джулия?

— Нет, это я…

— …что?

— …не сумела…

— …

— правильно…

— …

— все…

— …

— объяснить…

Мы целовались медленно, а потом все быстрее и быстрее, а потом опять тихонько, а потом просто бешено, прервались на секунду и вновь бросились в набегающую волну. Это был один из тех поцелуев, которые заставляют тебя забыть про время. Которые заставляют тебя забыть даже про секс.

Деликатно, даже не спрашивая, я повел Джулию в свою комнату. Солнце зашло прямо на наших ничего не соображающих глазах. В комнате у меня был вселенский бардак, но нам не было до этого дела. Мы слились, не снимая одежды, страстно и нежно, забыв про запахи, не задумываясь о будущем, позабыв про размолвку, которая на краткий миг разъединила нас.

Джулия позволяла вертеть себя, как куклу, но секс с ней напоминал больше танец, нежели соитие. Я открыл самую нежную часть своей души, доселе мне неведомую, зачем же я ее все время прятал, зачем давил? Джулия получала наслаждение, как ребенок, который дорвался до мороженого, с одним только вкусом, зато вволю. Мне снова и снова хотелось слышать, как ее стоны переходят в прерывистое дыхание, чувствовать ее ногти на моем плече, ладонь на моем лице.

Потом я поднял ее на руки и отнес, как была, полураздетую, в ванную комнату. Джулия беспомощно и счастливо болтала ногами, а я, невзирая на протесты, уложил ее в ванну. Вода моментально потемнела от грязи, а потом еще и поголубела из-за ее футболки. Я раздел ее догола, я стаскивал с нее мокрую одежду, и это были одни из лучших минут в моей жизни. А потом я намыливал ее тело, и это развлечение дорого мне обошлось, потому что Джулия обрушила меня самого в воду, а вместе со мной и все мои кредитные карточки.

Потом я надел на нее мои джинсы, в которых она утонула, и рубашку, в которой она тоже утонула — инициалы тоже утонули — я просто тащился, видя, как девушка буквально пропала в комке из моих шмоток. Джулия кинула беглый взгляд на свои Swatch, и я не осмелился больше произнести ни слова, впрочем, я совершенно не знал, что ей сказать. Я даже не сумел признаться, как мне было с ней хорошо и что я с удовольствием побыл бы с ней еще немного.

Без лишних разговоров я подвез Джулию до бара. Из-за опасения все тех же злобных взглядов она вышла из машины и пошла, даже не посмотрев в мою сторону, будто путана.

Крепкая дружба — это всегда недополученная любовь, хотя кто-то, может, так и не считает.

Вот что пришло мне в голову, пока я смотрел на безмятежно спящего возле меня Рикардо. Дыхание его было ровное, и казалось, что он улыбается даже во сне, пытаясь вселить безмятежность и в меня. У него это получилось превосходно. Получается, что он тоже оказался каким-то образом привязан ко мне, что он по-своему любил меня, а я так ничего и не сделал для него. Потому что это был я.

Я всегда считал себя от кого-то зависимым, потому что ощущал свою слабость и неприспособленность, но вот сегодня ночью я пришел к противоположному мнению о себе, и это принесло облегчение.

После страстного секса с Джулией провести ночь в камере Грандуки было бы для меня невыносимо, мне требовалась компания, и я постучался в комнату к Рикардо.

Рикардо сидел за бутылкой Bucanero и слушал Te tomare’ una foto, и я решил свой последний вечер в Колле провести в его компании. В комнате не было жарко, зато у нас было темное пиво — это все оно, кощунственно, по-сектантски вновь погнало горючку по моим жилам. Мы болтали про все на свете, в основном про наши семьи, но только не про мои безумные романы, хотя Рикардо был в курсе. Он говорил, что в мире есть только один народ, который может соперничать по темпераменту кубинцам: это неаполитанцы. Потом поинтересовался у меня относительно моих отношений с кокой, эта тема его явно беспокоила, ему необходимо было составить для себя ясное представление, так он выразился. Я же со своей стороны хранил молчание, ибо нечего мне было сказать, мне оставалось лишь констатировать эту беду, которую даже любовь, боюсь, не сможет пересилить. «Тебе бы надо в наркологический центр обратиться», — тихо сказал Рикардо, но я сделал вид, что не расслышал.

На самом деле я и сам не знал, достанет ли у меня когда-нибудь сил завязать, хватит ли мне вообще мужества. Мне сейчас опять предстояло общаться со своей мамой, которая обязательно впадет в депрессию. Потом мне придется сменить друзей, потому что кроме как о кайфе поговорить с ними больше не о чем. Мой брат будет крайне разочарован, потому что только кокс реально держал нас вместе. Но были ли мы с ним близкими?

Мне оставалось разве что уцепиться за Аниту, но я бы и ее утащил на дно. Если я сумел продержаться двадцать дней на плантациях, то, наверное, и клинику где-нибудь в Аризоне перенес бы без труда. Может быть. Не найдя ничего в холодильнике, мы с Рикардо отправились завтракать к Мене на кухню, которая быстренько сварганила нам закусон. Донна Лавиния ускакала в Монтальчино, потому что в цеху лопнула труба, и там затопило половину подвала, так что попрощаться с ней у меня не получилось. Может, пожалуй, и к лучшему, расставания всегда приводили меня в неловкость. Несколько раз, когда мне не хотелось ни с кем прощаться, я приходил в такое замешательство, что людям казалось, будто мне вообще все по фигу.

Когда я протянул Мене на прощание руку, у нее на глаза навернулись слезы, поэтому я растаял и два раза неловко поцеловал ее, добавив, что ее виноградный пирог — это что-то. Мена, правда, поняла так, что мне помимо виноградного пирога захотелось покушать еще что-то. Ладно, Бог с ней, обычные трудности перевода.

Рикардо помог мне собрать то, что когда-то называлось Louis Vuitton. Парень складывал одежду как-то по-особому, а я так вообще никогда ничего не умел складывать, короче, каждый собирал вещи на свой манер, я пытался подражать Рикардо и немало позабавился при этом. Наши физические действия, казалось, восполняют недостаток слов, хотя все самое важное мы уже высказали друг другу ночью, слова эти труднопереводимы и не поддаются интерпретации.

Я покинул свою комнату быстро и решительно, не имея желания похныкать, как это принято у постромантиков перед отбытием домой в конце путешествия. Но при всей моей ненависти к церемониям я все же не мог не спуститься к винному цеху и не сказать пару слов Виттории, поэтому я попросил Рикардо проводить меня, не посвящая его, впрочем, ни в какие подробности.