Впервые в жизни на вопрос, о чем я думаю, я ответил правду:

— Я думал о том, нравится ли тебе Человек-Паук…

— Да меня от него просто тошнит!

— ???!!!

— Я и фильм смотрела, вконец разочаровалась… А что, тебе он нравится?

— Да нет, Джулия, это я так… Спросил из любопытства.

— Единственный супергерой, которого я люблю, — это Супермен! Он крутой любовник, правда?

— Ага.

Ну почему когда люди влюбляются, то становятся такими дураками, мягкими, покладистыми, и готовы говорить совершенно невозможные вещи, лишь бы угодить своей пассии? Это и вправду любовь, если люди так себя ведут? Это любовь. Для меня это любовь. Потому что, когда любишь, твой избранник становится единственным хранилищем истины, и ты обязан верить ему, просто доверять, потому что в эту секунду мозги отключаются, хотя мои-то в отключке уже бог знает сколько времени.

Я пересказал Виктории всю эту сцену вплоть до малейших деталей, а она слушала с искренним интересом. Я пытался передать ей все бушевавшие во мне чувства, а она не прерывала меня, хотя у нее было до хрена чего еще делать — дрожжи там какие-то или закваску заложить, фиг его знает.

Холодок нашей первой встречи мало-помалу растаял, рассеялся. Первый раз женщина слушала меня и при этом не давала повода думать, что хочет заниматься любовью, а может, я просто никогда не разговаривал с женщинами, которые не хотели спать со мной. В этом месте все правила казались необязательными, даже мои, за исключением ужина ровно в восемь у мадам. Время от времени Виттория адресовала мне улыбку, хотя, как мне кажется, она не понимала некоторых моих миланских оборотов или просто ее очаровала моя речь с грассирующим «р». Или мои точеные руки. Или моя обезоруживающая улыбка. Как истинная жительница Трекуанды, она сообщила мне главные сведения, касающиеся Джулии:

она закончила курсы по гостиничному бизнесу в Монтепульчано три года тому назад;

она и Барабара — две самые красивые девушки Трекуанды;

у нее две старшие сестры, но гораздо менее симпатичные, чем Джулия;

по вечерам она работает в баре своих родителей — «Ла Сиеста»;

в баре висит ее фотография, где ее, сразу после рождения, держит на руках Рафаелла Карра;

у нее аллергия на кошек;

она недавно разошлась со своим парнем, десантником, родом из Апулии, чья часть располагалась в Сиене;

она ненавидит сырую ветчину и жареные артишоки;

она приходится ей двоюродной сестрой.

Меня сильно потрясло последнее заявление. Виттория казалась женщиной экстравагантной, и она, судя по всему, все более проникалась ко мне симпатией, иначе мне трудно объяснить ее поведение. Наверное, тут сработало, в качестве бонуса, пресловутое «чувство вины» — это когда отношения налаживаются после ссоры: мы оба согрешили, хотим забыть это и потому становимся более симпатичными друг другу.

Виттория не искала кайфа. И, наверное, не хотела даже соблазнить меня, иначе бы не заявила бы так откровенно о своем родстве с Джулией. Я не понимал до конца ее позиции, но в целом мне это нравилось. Я готов был ответить еще на тысячу вопросов о Джулии, как вдруг острая боль запульсировала в моем животе, сначала мелкими уколами, а потом все более бурно и настоятельно. Существовал единственный вариант положить конец этой мучительной атаке: срочно бежать в сортир.

Я не имел никакой возможности даже сказать Виттории «до свидания», поскольку мысленно уже был на «очке», вернее, бежал к нему, бежал, изо всех сил сжимая ягодицы и не думая ни о чем другом, кроме как о жизни и смерти: единственный способ не навалить в штаны — это переключить мысли на что-нибудь трагичное и попутно надеяться не встретить случайных зубоскалов. Я бегом поднялся по лестницам около винного цеха, миновал домик Рикардо, потом преодолел еще не менее десятка лестниц и, наконец, уже не помню как, ворвался в столь непотребный клозет Грандуки.

Освободившись от пищеварительных тягот, я принял самый чудесный душ в моей жизни. О да, я заслужил этот душ, эти струи горячей воды, которые пробуждали мои мускулы, массировали спину, освежали лицо. Я почувствовал себя живым, и никакая дрянь не могла отравить это мое ощущение. Я выздоравливал и, наверное, уже выздоровел. А может, просто у меня никогда не было того, от чего надо выздоравливать.

Стаи птиц в предзакатных сумерках вызвали у меня желание пойти побродить: в комнате их крики вызывали труднообъяснимое беспокойство. Я выглянул в окно, чтобы узнать, на месте ли Виттория, но ее малолитражки уже не было. Из чанов доносились неясные шумы и время от времени даже какое-то бульканье. Слева в кипарисовой рощице виднелся один из двух бассейнов. Я надел новые плавки, чистые джинсы, красную футболку, запачканные землей ботинки, ай-под в уши, и вперед — бултыхаться в бассейне, один на один с природой.

Под дверью я обнаружил записку от донны Лавинии, которая писала, что если я пожелаю поужинать с ней, то могу явиться в столовую в восемь. Либо я мог пойти покушать в известную остерию. Я решил, что приму решение попозже, хотя особых альтернатив у меня не было, и пошел к бассейну, любуясь резко очерченными контурами холмов Крете. Растянувшись на шезлонге, до которого еще доставало солнце, я врубил на полную громкость Brown Sugar[23]. По спине мурашки побежали.

Мало что меня так реально заводило, помимо кокса, как рифф Кейта Ричардса. Я живу, черт возьми! Идите все в задницу. В задницу Милан. В задницу дивиденды. В задницу хлеб с маслом. В задницу девочки из разряда «иметь». В задницу все шлюхи. Я уже было собрался послать туда же и свою матушку, как мобильник разразился унитазным водопадом, означавшим, что пришла мессага. Вовремя. Наконец кто-то вспомнил обо мне, никаких сомнений: кому-то понадобилась еще одна пара туфель. Или же это был Дука, обеспокоенный снижением спроса. Нет, это оказалась Анита: «Ты где? Ани».

Где ты? Где ты? А ты где, грязная сука? Мне хватило силы воли не отвечать, однако выполнить команду «Удалить сообщение», которую, с услужливой провокационностью предложил мне мобильник, я так и не решился. Мужества грохнуть сообщение у меня не нашлось. Мне хотелось чуть посмаковать ситуацию, поскольку это послание, по сути, было маленьким чудесным реваншем. Анита все еще меня вспоминала. Наверное, это мой братец запустил пару слухов, и она всполошилась. В общем, правило подтверждается: женщины всегда возвращаются. Особенно если они шлюхи.

Я еще немного насладился моментом, перечитывая это «Ани», которое ждал целое лето, и решил, что в такой особенный вечер могу позволить себе раздавить бутылочку вдалеке от всех. Прослушав еще пару песен, я направился, весь такой торжественный, в остерию. Войдя внутрь, я остолбенел от страха: за огромным столом сидели байкерши. Опаньки!

Трекуанда казалась городком, забытым в морозильнике средних веков. Приземистая величественная башня, деревце, выросшее на стене замка, мощенные булыжником дороги, сложенные из камней дома, церкви из массивных каменных блоков. Похоже, городишко никогда не испытывал дефицита в камнях.

Хоть местечко и было микроскопическим, центральную площадь мне найти никак не удавалось. Проделав третий безуспешный круг, проехав опять мимо такой знакомой заправки «Петрол-Транс», я наконец заметил домишко на крутом склоне, который мог сойти за ресторан.

Я постучался, вошел и оказался во дворике, где сидела молодая женщина и кормила девочку кашкой. Похоже, это был частный дом. Я отступил на пару шагов, сконфуженный своим незваным вторжением, и тут появился улыбающийся молодой человек в белой рубашке:

— Желаете поужинать?

— Попозже… Вообще-то я искал бар «Ла Сиеста».

— Барре? Вам нужно проехать туда, под арку, и чуть выше, справа, увидите площадь.

— Я там уже проезжал и никакой площади не видел. Там такая церковь в клеточку, газетный киоск и аптека.

— Так это и есть площадь. Площадь Гарибальди. А напротив аптеки как раз бар.