— Извини, что я сразу начал называть тебя на «ты», Леонардо, но мы с тобой вроде бы одного возраста…

— Да ладно, я и сам хотел тебе предложить. Знаешь, только не зови меня Леонардо, как моя мать. Мое имя Леон.

— Представляешь, а моя продолжает называть меня Рикардито, хотя мне уже двадцать восемь.

— А откуда твоя мать?

— Из Санкти-Спиритус, это в центре Кубы.

Блин, Куба! Мне говорили, что там можно… что там полно шлюх, которые дают за копейки, потому что они все там дохнут с голоду из-за этого гребанного коммунизма.

— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Не знаю, с чего это Рикардо вдруг перешел со мной на «вы», капризы прислуги с каждым разом мне становятся все более непонятными. Он поднял мой чемодан, как пушинку, и я последовал за ним. Мы поднялись по лестнице, прошли коридором и вошли в гостиную, посреди которой возвышался огромный бильярдный стол. Кубинец остановился.

— Mira[13]… Эта гостиная к услугам всех гостей Колле, но донна Лавинья говорит, что если вы пожелаете, то мы ее закроем и оставим в полном вашем распоряжении, entiendes[14]?

— Почему ты обращаешься ко мне на «вы»?

— Извините, я плохо говорю по-итальянски. Сейчас я отведу тебя в комнату Грандуки.

Мы миновали пару дверей, запертых на шпингалеты, и оказались в предназначенной для меня комнате. Это была огромная старинная зала, на потолке — фрески с изображением замков и птиц, а еще — тяжелая кровать со стеганым покрывалом, массивный платяной шкаф, письменный стол, трюмо и кувшин для умывания, будто мне придется мыть голову самой Мерил Стрип.

— Те gusta[15], Леон?

— Да, очень мило. Не пойму, а где телевизор?

— Ни в одной из комнат для агротуристов нет телевизора. Ни телефона. Ни даже Интернета. Это решение донны Лавинии. Кто приезжает сюда, должен на несколько дней отсоединиться от всего мира. Так говорят по-итальянски — «отсоединиться»?

Я посмотрел на него так, будто он меня классно разыграл, а потом, чтобы понять, нравиться мне это место или нет, распахнул окно в глубине комнаты и выглянул наружу.

Я увидел красное заходящее солнце, будто на картине, которую, возможно, купила бы моя мать, если бы ее нарисовали. Но не я. Мне нравятся вещи грубые, экспрессионизм, неопределенность. «Крик» того норвежца[16], как его? Или шведа? Ну того, знаменитого, вот это был для меня пик счастья.

На горизонте, справа, виднелись множество маленьких огоньков, которые сверкали и переливались в закатных сумерках.

— Там внизу — Сиена. Если внимательно приглядитесь, увидите даже башню дель Манджа и колокольню собора…

— Эта вон та, что ли?

— Нет, это Монтальчино.

— Город вина?

— Город донны Лавинии. У нее там есть свой маленький виноградник, Казато.

— Большое спасибо, Рикардо. Можешь идти.

Рикардо стоял молча, чего-то ожидая, как обычно бывает, когда люди спрашивают у тебя, как, мол, дела. Затем в течение двадцати минут выслушивают твои истории, а потом наконец выкладывают истинную причину, чего они от тебя на самом деле хотят.

— Донна Лавиния просила узнать, сможешь ли ты завтра помочь со сбором винограда… Поскольку ситуация сложилась критическая, у нас возникли проблемы с набором людей в бригаду, в последнюю минуту.

— Не понял?

— Мы тебя просим помочь нам на виноградниках. Прямо с завтрашнего утра. Только на первые дни…

— Я не понимаю.

Уста мои были закрыты, но глаза высказали все, что я думал. Я положил Рикардо руку на плечо и проводил до двери. Он вышел, и я резко захлопнул за ним дверь. В отчаянии я бросился на кровать, спрашивая себя, зачем я сюда приехал.

Я увидел ее первый раз за ужином.

Помимо того, что я чувствовал необходимость откликнуться на приглашение, мне еще было жутко любопытно познакомиться с дедовой наследницей, которая сумела вывести из себя моего отца. Кроме того я хотел есть, и мысль о том, что сейчас я могу чего-нибудь покушать в кухне рядом с моей комнатой, прогоняла всякое желание разбирать чемодан.

Я, непререкаемый властелин мира, двигался через все эти комнаты в странном смущении. Но за спиной я ощущал своего деда, и это наполняло меня легкостью. В этот момент нарисовался этот Рикардо с напоминанием, что меня ждут, и еще раз извинился за несуразную просьбу помочь им со сбором, но когда положение отчаянное, добавил он, никогда не следишь за своими словами.

Я никак это не прокомментировал по одной простой причине: я не мог дождаться момента положить что-нибудь на зубок. По дороге я купил всего-навсего пару бутербродов, мусс в шоколаде, двойной кофе и колу. А нет, я потом еще купил пару килограммов чипсов — снэк с холестеринчиком никогда не помешает, когда ты за рулем. Более того, он необходим.

Зайдя на кухню, я увидел, что мадам уже сидела за столом и кушала. За ее спиной во всю стену возвышался неразожженный камин. Ощущение было такое, будто попал в шестнадцатый век.

— Извини, Леонардо, я сажусь ужинать всегда ровно в восемь и не терплю опозданий. Надеюсь, ты не обидишься, что я начала без тебя…

— Это вы меня простите, синьора. Мое опоздание непростительно, но я был в плену очарования этого места.

Она не улыбнулась. Видимо, я ее не убедил, а значит, знак ее был не Лев, и не Близнецы. Я решил применить искренность.

— Я никогда не являюсь к ужину вовремя, если только это не ужин дома.

Ну что я за дурак, как можно такое сказать? Мадам посмотрела на меня, не меняя выражения лица, и кивком пригласила присесть. Стол был громадный, но без скатерти. На нем были лишь прямоугольные подложки из пеньки, белые тарелки, большие и маленькие рюмки и столовые приборы с деревянными ручками. А еще блюда с кушаньями, которых я в жизни не видел и не нюхал. Я потянулся было к еде, но синьора остановила меня. В ее решительном голосе звучал сильный тосканский акцент.

— Я пригласила тебя не есть, а выпить.

— Выпить?

Мне не хватало только нажраться в компании пожилой синьоры.

— Я хочу, что бы ты узнал причину, по которой мы с тобой встретились здесь, сегодня, через столько лет. Благодаря этому вину мы с твоим дедушкой познакомились много лет тому назад. Оно называется Cenerentola[17].

— CENERENTOLA?

— Наконец-то я смогу увидеть на твоем лице то же самое выражение, какое было на лице Эдуардо, когда он впервые попробовал это вино. Он был во Флоренции на конференции и заехал в Борго, в энотеку, чтобы попробовать что-нибудь новенькое. Глаз его зацепился на этом названии, я тебе как-нибудь расскажу историю, почему вино так назвали. И на следующий же день Эдуардо был уже здесь. Он хотел узнать все и всех, как любопытный птенец…

— Как кто?

— Птенец. Ну, ребенок… И с тех пор его жизнь навсегда оказалась связанной с Колле. Если ты не против, этот тост мы поднимем за него.

Я поднял бокал и внимательно поглядел на синьору. Я пытался имитировать ее манеры, хотя все это мне казалось каким-то несерьезным. Вино я всегда заказывал, ориентируясь на цену, проверять его качество не было никакой необходимости. Особенно после рекомендации сомелье, вино хорошее, и точка.

Я вдохнул аромат, повращал бокал, медленно пригубил, а потом сделал мощный большой глоток, будто я не вино пил, а воду. Странно, я как-то сразу хорошо себя почувствовал, в груди разлилось тепло, и первоначальный лед нашей беседы начал таять. Хотя обстановка, прямо скажем, не располагала к этому — суровость крестьянского стола, развешанные на стенах ружья и голова кабана, которая, признаюсь, вселяла в меня некоторый ужас.

Казалась, синьора прочитала мои мысли, и рассказала, что этот кабан был последней добычей ее мужа, который вскоре погиб на охоте. Фразы она произносила сухо, в телеграфном стиле, не оставляя мне возможности углубляться в тему, хотя любопытство мне и несвойственно.