Ладно, эту тему в нескольких строках не исчерпать, тем более я собирался рассказать о категории девиц «на равных» и о методике их завоевания. Несомненно, эти девушки самые «сложные», потому что ты должен чем-нибудь их поразить. Таким образом «Нобу» явно недостаточно, ты их должен затащить в какой-нибудь «Буддакан» аж в Нью-Йорке, и я постоянно изворачиваюсь, чтобы нафантазировать что-нибудь этакое.

Лучше всего у меня получается с девицами, которые изображают из себя коммунисток: теми, что испытывают чувство вины, родившись в семьях миллионеров, теми, что используют малейшее цунами, чтобы немедленно организовать благотворительный вечер. Такие никогда не ходят за покупками на улицу Спига, однако летать предпочитают непременно первым классом. Этих девиц я вожу на площадь Капуцинов, где за двадцать евро угощаю их нюрнбергскими колбасками, кислой капустой и сидром. За ужином я их успокаиваю относительно отсутствия у меня материальных проблем, и к концу вечера мой язык проникает им в рот, поскольку иного они и не ожидают.

Анита тоже считалась девушкой «на равных», правда, с остальными ни в какое сравнение не шла, настолько была неординарной. Никогда не понимал, что такого она во мне нашла, просто встречался с нею, не задумываясь о причинах высочайшей привилегии.

Я должен был найти решение проблемы, и тут же мой братец, как и большинство отпрысков приличных семей, пытавшийся играть заметную социальную роль, вскочил по стойке смирно и одарил меня жемчужинами бытовой мудрости.

— Я бы подарил ей туфельки. Ты ей туфли уже покупал?

— Нет.

— Вот и чудесно! Отправь ей домой пару от Маноло Бланик, и завтра она тебе позвонит, вот увидишь. Перед туфельками на каблуках устелется любая, верь мне.

— Умница, Пьер.

Неожиданно на моем лице вновь заиграла улыбка, а бедняжка Лола приняла это на свой счет — типа знак восхищения ее безобразной божьей коровкой, и всем ее классом, таким фальшиво политкорректным.

Маман тем временем успела-таки отчекрыжить полторы тысячи евро за какую-то непонятную акварельку в абстрактном стиле и теперь ерзала в нетерпении, а Амедео ворчал, что, мол, и благотворительность должна иметь какие-то границы. Под предлогом важной деловой встречи я смылся, предоставив их своим важным дискуссиям.

Я приехал на проспект Комо, дом 10, как раз вовремя, до закрытия, и приобрел самые фешенебельные туфельки, которые Анита могла бы пожелать: Маноло Бланик, 37 размер, каблук, 10 530 евро. Я спрашивал, есть ли что-нибудь подороже, но из всех туфелек этого размера выбранная пара была, несомненно, самая крутая.

Я рассматривал эти туфельки, обнюхивал их со всех сторон, будто юный фетишист. Я самолично привез их на улицу Каппуччио, а потом долго писал записку прямо на капоте своего «мадджолино» в надежде, что Анита узрит из своего окошка, как я в обожании простираюсь у ее ног.

Кто заставил променять ее Лондон на Милан? Я, блин, это был я. После получения диплома в католическом университете она проходила годовую практику в Великобритании, в штаб-квартире аукциона «Сотби», куда ее пристроил отец. Так она проработала полгода на Нью-Бонд-стрит, а потом я начал наседать, чтобы она вернулась, так что она в конце концов перевелась в филиал на улицу Бродджи. Анита выполняла работу, на мой взгляд, скучнейшую — впрочем, не веселее моей жизни — оценивала картины, которые должны были выставляться на аукцион: фиксировала размеры, определяла состояние, писала экспертное заключение, которое потом помещалось в каталоге. Каждый раз, приходя к нам домой, она рассматривала эскизы Фонтана, как если бы должна была составить официальный релиз. Н-да. Как же она могла оставить меня из-за кокса?

Возможно, я недооценил серьезность ситуации, как и в большинстве случаев. Как-то раз мой друг Джанмария спалил меня в постели со своей девушкой. Нас колбасило от экстази и кокса, и мы там больше кувыркались, нежели действительно занимались сексом, тем более что когда я раскумарюсь, мне это дело вообще по фигу. Так вот, едва Джанмария нас увидел, так помчался в ванную и там проблевался на славу, а с тех пор вовсе перестал со мной разговаривать. В конце-то концов, у меня был день рождения, мне исполнилось двадцать два года, и я имел право оттянуться круче остальных. Более того, я сослужил другу добрую службу, открыв ему глаза на то, что его телка была всего лишь жадной давалкой, типичной девочкой категории «иметь», готовой растопыриться в любом месте, где пахло деньгами.

Что касается Аниты, то мои бесчисленные хождения по другим девицам ее как-то не цепляли. Она делала вид, что ничего не произошло, когда я грохнулся у всех на виду во время Бала Розы. Она совершенно спокойно перенесла мою придурь во время празднования еврейской пасхи у нее дома. Анита весьма привязана к своей религии, и я, в знак любви и духовной близости, испросил у нее позволения присутствовать на семейном ужине, в компании многочисленных бабушек, дедушек, троюродных теток и прочих удивительных предков. Мне казалось, что это будет весьма полезно для меня, а кроме того, учтивым поступком в отношении семьи, которая относилась ко мне крайне предвзято, особенно ее сестра Джиневра. Вся семья Аниты традиционно собирается в пасхальный вечер за столом в большой столовой — они называют ее «зал Уорхолла» — и читают по очереди эту священную еврейскую книгу, забыл, как она называется, не то Кошер, не то Каббала. В общем, в этом семейном чтении должен был принять участие и я. Бабушка Аниты решила, что Писание они будут читать на иврите, и этот ход стал для меня роковым. Может, из-за двух порций водки, которые я с трудом заглотил, может, из-за бурной вечеринки накануне, но, когда до меня дошла очередь читать, я спал, упершись башкой в стол. О, мне трудно передать мое смущение, и смущение окружающих! Меня лишь участливо спросили:

«Ой, Леонардо, сколько же ты выпил?»

Мне пришлось прошерстить весь свой репертуар, на манер Гарибальди, чтобы пробить несокрушимые оборонительные рубежи Аниты. Вот какая это была девушка, Анита. Девушка, которая продолжала почему-то любить меня беззаветно, даже когда я заслуживал плевков и пощечин.

Я не умею любить. Я суечусь, ору, обманываюсь сам и обманываю других, как обычно, бестолково и непоследовательно. Я — дикарь с дипломом Боккони.

Вот о чем я размышлял, паля сигарету за сигаретой. Потом я перечитал письмо, прислонившись к машине, а «Стоунз» пели She’s my little rock and roll.

Я знаю, что я не сказочный принц, но много ли ты знаешь сказочных принцев, кроме того самого, голубого? Идеальных людей не существует, есть только добрые намерения. Иногда мне кажется, что решения принимаю вовсе не я сам, а мною движет некое смутное предопределение. Ты единственная, способная понять это, ты единственная, способная осветить мой путь, когда разум мне изменяет и мир населяется призраками. Я знаю, ты уже давала мне тысячу шансов, но когда любишь, пределов не существует, так ведь? Разве это не твои слова? Эти туфельки для тебя. Извини, хрустальных башмачков не было… Ты так спешила убежать сегодня утром, ты потеряла сразу оба… и помни, что даже если башмачки окажутся тебе не в пору, ты по-прежнему останешься моей Анитой. Не могу гарантировать, что больше никогда никакого кокса под твоими каблучками не обнаружится, но знай, это дело, возможно, единственное, что примиряет меня с миром. Примерь туфельки — и позвони мне. Делай со мной, что хочешь, только не исчезай. We are One, but we are not the Same. Разве не эту песенку ты столько раз напевала?

Я люблю тебя, как никто больше тебя не будет любить.

Леон

Я нарисовал Человека-Паука, оплетающего сердце паутиной. Рисунок получился, прямо скажу, дерьмовый, но по крайней мере гасил излишнюю приторность письма. Я был чертовски неуверен, все ли я делаю правильно. Как я обычно поступаю в подобных случаях? Названиваю ей на мобильник, нажираюсь, заваливаю бесполезными SMSками, караулю ее у конторы «Сотби», посылаю сотню роз. Чересчур предсказуемо, разумеется, но каждый раз во мне пробуждается ужасное беспокойство, потому что я не умею ждать. Ожидание меня просто убивает.