— Шампанского?

Оба испуганно уставились на меня, но мой миролюбивый вид их успокоил.

— Да, нет, Леон, спасибо… Ты так любезен. Ты же знаешь, я не люблю шампанское.

— Да знаю, блин… Так сказал, по привычке.

— Ничего. Как у тебя дела?

— Все в ажуре, Ани. Ну а, ты, Беттега, как поживаешь?

— Нормально… Извините, мне надо в туалет.

Беттега в замешательстве выпустил руку Аниты, и в мгновение ока испарился, я же с резкостью невежи оттолкнул Фернанду. Я весь светился любезностью, но за этим скрывалась лишь смятение, бешеный стук сердца, слепая ярость и отчаяние. Держать себя в руках. Не повышать голоса. Держать себя в руках. Не повышать голоса. Забудь промах с шампанским. Очаруй ее своим вниманием. Задави ее волей, убей чистой любовью. Пронзи ее стрелами, из тех, что еще остались у тебя, давай, Леон, если любишь, пара острых стрел всегда отыщется в сердце.

У Фернанды хватило ума не убежать, и она терлась рядом, под масляными взглядами моих приятелей. На мгновение я подумал, насколько менее любопытны консьержи в наших подъездах, нежели эти гребаные лицемеры, мои друзья.

— Как дела на работе, Ани? Разрываешься между Майами, Нью-Йорком и Бразилией?

— Но это же все обычные командировки! В последние дни, в основном, в Милане, аукционы один за другим… Ты знаешь, я открыла одного молодого китайского художника, он недавно выставлялся в Шанхае. Твоим бы наверняка очень понравилось.

— …

— А ты, у тебя как дела? Ты в порядке?

— Мне плохо, Анита. Ты нужна мне.

Вот что я ей ответил. По идее, мне надо было сказать: «Какого хрена ты все еще с этим козлом?». Но у меня не хватило мужества. Я стушевался, я обделался, обделался на глазах у всех. Я чего-то мямлил, и глупые мои слова были последней соломинкой, за которую я пытался ухватиться. Когда Беттега вновь нарисовался на горизонте, на мгновение у меня возникло чувство, будто Анита ко мне вернется. Туфелька у нее сползала с ноги, она ее все пыталась подцепить, такая скромница, чистое, непорочное дитя… Анита явно нервничала, ее Леон стоял перед нею, словно ясно солнышко, выпив всего лишь два бокала мартини да полбутылки шампани. О, я был чист, как стеклышко, таким трезвым она меня ни разу не видела, ни на одной тусовке. И тут неожиданно для себя я злобно посмотрел на нее, развернулся и пошел прочь. Все таращились на меня: брат с пониманием, друзья с любопытством, Фернанда — так та просто моргала, не врубаясь в свой неожиданный облом. Я подошел к ней, как ни в чем не бывало, и повел танцевать.

На танцполе сердце чуть успокоилось, а может, наоборот, заколотилось еще сильнее, я не помню точно, помню только, что сердце работало как-то не так. Нет, ничего не кончилось, не может все так кончиться. Я весь отдался танцу и заставил себя отметить, что попал на реально крутую тусовку. По бокам подиума около шестов извивались девушки go-go, а два гламурных паренька разливали шампанское всем, кто проходил мимо. Фернанда не удержалась и тоже было протянула свой бокал, но я ее одернул. Мне казалось, что момент неподходящий, хотя парочка ее признала.

Я изобразил пошлое объятие в надежде, что Анита меня видит. Я ощущал ее взгляд на себе, я исполнял роль пьяного и счастливого, я пытался тащиться под эту ужасную, завораживающую музыку. Искусственные груди Фернанды накрывали меня всего без остатка, но обычного своего эффекта не производили и не возбуждали меня, может быть, потому, что все это было неприкрытым свинством и латентным эксгибиционизмом. Открытки, вернувшиеся к отправителю. Пирожные в финале обильного ужина. Я больше не хотел сисек несмотря на то, что оплатил их.

И вот, когда я совсем уже пришел в себя, я обнаружил, что все мои приятели уже танцуют вокруг. Я все это воспринял не иначе как демонстрацию дружеской поддержки с их стороны, и был им бесконечно благодарен. Хотя, может, они просто-напросто уже закинулись, блин, и ни один не предложил мне дернуть — подонки они все, и больше никто.

Я стал водить жалом по всем лестницам, на которых было полным-полно секьюрити, в поисках Аниты. Я заметил ее: она беседовала с одной из своих фальшивых подруг, может, о живописи, может обо мне, в руке бокал, в нескольких метрах — Беттега. Несмотря на подлянку, которую он мне подсунул, никто из моих друзей не стал с ним менее вежлив. Честно говоря, такая чистота нравов меня несколько обескуражила. Только Котолетта — видимо, я недостаточно хорошо ее знал — имела мужество встать на мою сторону. Она сказала мне, что Беттега — полное дерьмо и что Анита в конце концов приползет ко мне на коленях. О, я был ей бесконечно признателен за такие слова, но напрямую выразиться не посмел, протянув ей зубочистку с земляникой в знак благодарности — на большее меня не хватило.

Я продолжал тусоваться с Фернандой — как-никак штуку евро заплатил, чего деньгами разбрасываться. Задумав поцеловать ее, я перед этим бросил внимательный взгляд на лестницу, чтобы удостовериться, хорошо ли Анита меня видит. Аниты не было. Я искал ее глазами на танцполе, у туалетов, среди болтавшихся по партеру компаний, в толпе у гардероба, в очереди за сувенирными маечками и даже на посеребренном асфальте.

Анита ушла, не попрощавшись со мной. Они ушли, не попрощавшись со мной. Я пощупал в кармане, на месте ли ключи от машины, и побежал к своему «жучку», запаркованному на каком-то далеком тротуаре, потом поехал домой, один, без никого, без единого жалкого «камешка» в кармане, без обычного литра выпивки, чтобы посадить печень. Я физически чувствовал, как тоска пожирает мое тело, я упивался собственным поражением. Так было надо. Но когда я прибыл на улицу Боргонуово, и уж фотоэлемент замигал, и парадная дверь стала открываться, тут я все-таки сдунул к Порта-Венециа, чтобы взять дури у черных.

Это было самое ужасное для меня лето.

Нигде, буквально нигде я не мог успокоить свои нервы. Я метался по какому-то бесконечному замкнутому кругу, сотрясая самого себя в губительном вихре саморазрушения. Насыщенные каникулы, которые я пытался изобразить, оказались не чем иным, как банальным повторением всех моих прежних приключений: однообразные ночи Ибицы, летняя монотонность Сан-Морица, смертельная скука Портофино. В мои двадцать семь у меня не было никакого желания путешествовать, я не говорю уже про свою мать. В последнее время мама не ездила даже в Сен-Тропе: она его находила вульгарным, люди там не умели ни правильно держаться, ни одеваться, ни кушать. Один разок она съездила в Намибию, один раз в Полинезию, но во всем остальном наши каникулы состояли в том, что мы перетаскивали наш стеклянный миланский колпак в разные милые места. Маман, к примеру, во всех наших домах свою спальню обставляла совершенно одинаково, и в каждой непременно должен был быть графин с водой, который заказывали у Ника Мэйсона. Менялся только пейзаж за окном, ну и иногда — светильники. Я возил с собой альбомы с Человеком-Пауком и свое любимое одеяло, Лола — своих фей «Винкс», Пьер был неразлучен с Ламенто. Каждый таскал с собой свою раковину, и это делало нас примерной семьей.

Почти два месяца прошло с того момента, как Анита оставила меня, и до сих пор я так ничего и не понял. Возможно, я специально не желал ничего ни понимать, ни видеть, ни осознавать. Я упорствовал в своих привычках и поступках, которые вели только лишь к бесконечным потерям и новым безумствам. Это был порочный круг, и я чувствовал, что кислороду становится все меньше и меньше.

Когда твой лучший друг уводит у тебя девушку, ничто не снимет тяжесть с твоей души: единственное твое желание, это чтобы она была с тобой, а он сдох. Но они, гаденыши, продолжали жить своей жизнью, а вежливая уклончивость друзей заставляла меня лишь строить догадки в отношении этой парочки: близки ли они, спят ли друг с другом, говорят ли обо мне, отвергла ли она окончательно возможность вернуться ко мне. Целую неделю я прокручивал в памяти те несколько дивных ее слов, сказанных на вечеринке: «А у тебя как дела? Ты в порядке?» Ничего не значащие слова, даже если читать их, но некоторые фразы стоит не только слышать, но и видеть, как они произносятся. Я уверен, Анита хотела сказать мне намного больше. Нет, она не выглядела счастливой, это было очевидно, и это служило мне единственным утешением.