— Синьор желает остановиться в нашем отеле или вы просто заехали за автомобилем? Из-за него переполошился весь наш персонал.

— То есть?

— Мы думали, что вы на нем уедете, а вы убежали. К счастью, швейцарский номер вашего автомобиля я помнил, он был у нас зарегистрирован, вы ведь к нам до этого приезжали, поэтому я был уверен, что вы обязательно вернетесь за машиной.

— О, я вам так благодарен, но я хотел бы немедленно уехать, мне нужно в Милан.

— Не хочу быть навязчивым, но если вам требуется массаж или вы пожелаете воспользоваться нашими услугами, мы были бы рады принять вас на денек — вас и вашего друга.

Да, это не помешало бы, однако сие место пробуждало в моей памяти слишком много воспоминаний. Мне нужно было бежать отсюда, бежать как можно скорее, невзирая на поломанное плечо. Мне было интересно, оказался бы консьерж столь любезен со мною, если бы я не оставил ему накануне вечером полтинник. Скорее всего, да, потому что симпатия не всегда зависит от денег. В определенных ситуациях доброе расположение приносит гораздо более ощутимые результаты, нежели банальные товарно-денежные отношения. Хотя он мог так себя вести из уважения к моей матери — гостьи идеальной во всех отношениях. Кстати, вот и мама — не прошло и двух дней, как она аккуратно прозвонилась.

К счастью, я все еще был в «Таласса», поэтому с комфортом утроился в уютном креслице, в уголке.

— Чао, ма… В Биаритце! Ну да, я знаю, что день рождения на Ибице… Нет, ты все правильно поняла… Так, маленькая засада… В «Таласса»… Какой крем тебе купить?.. Погоди, сейчас возьму ручку, запишу, а то так ни фига не запомню… Извини, нервничаю чего-то… При чем тут одеколон?.. Да нет, все тот же — «Маньифико»… Да, тот самый, точно… Нет-нет, номер чудный, тот, над бассейном… Нет, со Стефаном, с моим другом по колледжу… Да, я не должен был его бросать, ты права… Архитектор… Конечно, только в студии с его дядьками, а я типа инженер нашей славной кирпичной фабрики… Я не повышаю голос… Чего-то на линии, из Портофино всегда фиг дозвонишься… Если я к вам туда не приезжаю, то это вовсе не означает, что мне неизвестно, как там работает мобильная связь… Да, я знаю, у тебя Swisscom… Привет ей передавай… Да, как прошел выпускной по классике?.. Бедненькая… Ну, она же не специально… Чего тут смешного… Ладно, мама, подумаешь, бубен уронила… Нет, сейчас нет… Давай… Чао, Лола, как твои дела, лапа? Не бери в голову, ты все равно лучшая балерина… Знаю, знаю, port de bras[7] у тебя всегда получался хорошо… Не накручивай… Откуда мне знать, как переводится «веник»? Ты же в английскую школу ходишь… Не, понятия не имею… Двадцать евро… Тридцать евро… Не знаю, дай мне маму… О’кей, целую тебя… Чао, ма… Да, Лола молодец, у нее все получится… В семь лет, конечно… Я знаю, что мы для тебя все одинаковые, знаю, знаю… Сегодня солнце, так, вроде ничего… У Caraceni у меня примерка на следующей неделе… Третья уже, по-моему… Черт, извини, в эти дни меня немного достали… Ну так, переволновался немного… Я отослал свои резюме в Астор, целых три… Ну, если бы мне Амедео еще помог… Да знаю, что я не виноват, что меня на целый месяц оставили одного в этой проклятой студии… Что мне там было делать… Амедео помогает, как может… Ладно, не плачь… Ты вовсе не виновата!.. А сейчас чем занимаешься?.. А, в Африке… Мне кажется, замечательная инициатива… Почти бросил, не больше десяти за день, так, после кофе… Нет, два бокала в день, правда, пара за обедом и все… Конечно, «Шевалье-Монтраше» я тоже попробовал… Ничего подобного… В казино… Бразильское шоу, две партийки в блэкджек… Нет, зачем мне продавать машину? Некоторые вещи надо делать только в Кампьене!.. Ну так, просто пошутил… Да нет, не злюсь… Я тебе ничего не купил, потому что здесь распродажи, а я знаю, ты уцененку ненавидишь… Уж я бы тебе купил пальтишко от Dior… Сейчас же лето! Я не повышаю голос… Да опять что-то на линии… Давай сменим тему?.. Мы поговорили и пока больше не встречаемся… Нет, религия тут ни при чем, просто не сошлись характерами… Знаю, что она тебе никогда особо не нравилась… Я ни в чем тебя не обвиняю, мама!.. Нет, со мной все в порядке, я отдыхаю… Не переживай… Да, я помню, однажды я просадил тридцать пять тысяч евро… Совесть потерял… Понимаю, это не проблема денег, а то, что деньги требуют уважения… Да ничего я тебя не разыгрываю… «Кадиллак-эльдорадо» не видел, но вот одна «феррари» у отеля припаркована… Если хочешь, сделаю фото… Ты права, это вульгарно, конечно… Ну иди, купайся… Я тебя тоже люблю… Целую.

Стефан стоял рядом с моим креслом и терпеливо ждал, будто имел в своем распоряжении все время мира. Он не сильно изменился: может, чуток нарастил мясца и уже не выглядел как ловелас, но зато приобрел во внешнем облике нечто, что резко отличает французов от прочих европейцев. После двадцатиминутного разговора со своей матушкой я сумел произнести всего два слова: «Увези меня».

Похоже, я заснул моментально.

Стефан отпустил своего водителя, предупредив, что в бюро не вернется, затем сел за руль моего «мадджолино» и решил, что лучше всего сейчас отправиться к нему домой в Перпиньян. Перед тем как окончательно отрубиться, мне показалось, что он сказал именно это, да-да, он так и произнес — ma maison. Слава богу, хоть один близкий человечек, давно пропавший с горизонта, но оттого ничуть не менее дорогой. Ниточка, связывавшая меня с беспечными годами в Эйглон-колледже.

Что касается среднего образования, тут все решала моя мать. А я, само собой разумеется, не возражал. Этот колледж пользовался репутацией самого строгого в Швейцарии, из тех, что формируют в юношах идеалы моральной чистоты, чести, твердости и самодисциплины. Запрещены мобильные телефоны, наличные деньги и кредитные карты, ровно в двадцать два часа отбой. И самое главное — прилетать в школу на вертолетах, что моя матушка считала ужасно непедагогичным — тоже было запрещено. Таким образом мне пришлось жить строго по уставу, который я обязан был прочитать и подписать, правда, заплатив сперва годовую плату в семьдесят тысяч франков плюс пять тысяч на депозит, еще три тысячи — на униформу Eagle Association, разные там страховки, и, разумеется, родительский взнос на нужды школы, от которого ни один родитель не смел уклониться. Короче, идеальная модель для моего здорового роста.

Однако должен признать, что преподаватели там были достойные, и если бы у меня имелась хоть толика позитивных устремлений, я, несомненно, научился бы в колледже намного большему нежели сматываться оттуда вечером по субботам или как лучше прятать в комнате жрачку.

Слава богу, в этом маразме, который гордо назывался порядком, меня заселили в комнату — такую, знаете, со светленькой мебелью, аккуратными полочками, прямо Ikea какая-то — с классным соседом, которого звали Стефан. Мы друг друга понимали с полуслова, хотя и разговаривали на смеси французского и итальянского. Это специфическое общение стало нашей с ним фишкой.

И вот я вновь встречаю его, и у меня такая уверенность, что я встречаю человека более одинокого, чем я.

У Стефана не было брата, которого он мог бы обожать или ненавидеть. Родители его — люди необычайно жесткие. Отец — армейский генерал, мать из парижской аристократической семьи: у такой пары не мог не появиться сын-гомосексуалист. Я, правда, никогда не был в этом уверен на сто процентов, но и в ужас от такого расклада не приходил. Стефан казался таким беззащитным, и я всегда старался оградить его от насмешек окружающих. Первый раз в своей жизни, а возможно, и единственный, когда я был движим тем, что можно назвать чувством солидарности. Часами я выслушивал истории про его одиночество, как он таскался по всему миру вслед за родителями, про неусыпный надзор нянек из Эфиопии и Панамы, об отсутствии товарищей по играм, о запрете разговоров за столом. Его папа с мамой, правда, имели право поговорить, но все равно молчали, поскольку не знали, что сказать друг другу. До семнадцати лет Стефан ни разу не был на пляже, то есть он, конечно, иногда проводил каникулы на море — но на яхте. А так, чтобы растянуться на песочке и поджариться, как следует, такого не было. Моя же семейка напоминала рынок Вуччириа в Палермо или какой-нибудь базар в Редджо-Калабриа, не знаю, с чем и сравнить, главное, что в этих местах на Юге все постоянно шумят, и поэтому ты себя ощущаешь в своей тарелке.