Перемены блюд навевали скуку, как кроссворд перед ужином.

Пара бокалов шампанского, местные закуски, услужливые официанты, театрально поданные, но мелкие омары, торт без сюрприза, улыбающийся халдей со счетом и мой братец, бесстрастно подписывающий рутинный документ. Мандиболаццо командует своим шестеркам рассаживать гостей по «рэнж-роверам» с затемненными стеклами. А мы, как телята без перспектив, двигаемся на выход, прорезая очередь в «Паша». Мы опасаемся, что наши обтягивающие брючки не скроют чудовищную эрекцию. Нашим девчонкам тоже нелегко, платьица на них столь короткие — словечко, от которого я тащусь: «короткие», — так что и их киски набухают, когда толпа зевак расступается, будто перед ними сразу несколько Пэрис, фамилию не помню, ну та телка, что арендует номера в гостиницах.

К еде я не притронулся, чуть тортика и шампань, и был готов воздержаться от кокса. Я пытался было заговорить об Аните с Бьянкой и Звевой, но она буквально испарилась — даже из их болтовни. Мой вопрос был встречен без всякого интереса.

Только один мой брат — ах, ну зачем же именно он — бросил мне:

— Забудь об этой стерве, думай только о вечеринке. Мы здесь «рулим» сегодня, сечешь?

— Да, знаю. Но как же, блин, тяжело. Просто амбец.

— Мне сегодня тридцатник, и мир в наших руках. Остальные на нас смотрят — и это кайф. Остальных просто нет.

— Твоя правда, засранец.

Я обнял брата, он уже был хороший, и я решил поддать жару нашей компашке, готовой предаться разнузданной оргии и прочим нехорошим излишествам.

Дискотека казалась шабашом в диких горах России, с фантастическим смешением красок и света, с хитами Дженис Джоплин, переложенными в стиле хаус, с яркими девчонками и накачанными молодцами. Мой брат протянул билетики охране, и с завидным постоянством захлопали дверки приватных комнаток. Мои четыре грамма кокаина улетучились со скоростью света. Я же смотрел на все отстраненно. Мне даже начало казаться, не подхватил ли я какую-нибудь неведомую болезнь. Никогда со мной такого не было.

Некая Мелисса сделала попытку перехватить мой взгляд. Я и улыбнуться ей в ответ не успел, как она уже пристроилась рядышком. Взгляд устремлен куда надо, язычок шевелится с явными намерениями. Но тут как нельзя вовремя звонит мобильник со своим оглушительным сортирным рингтоном. Вообще-то при девках какую фигню не исполни, они все примут за знак согласия. Пришла SMSка от Беттеги! О, верный друг, наконец-то прорисовался в толпе окружающих. «Как там на Ибице, Леон? Я сам сорвался в Биарриц… Анита и Мария Соле пригласили меня с собой на выходные. Надеюсь, это не испортит нашей дружбы, если что — обсудим это позже, в Милане. Обнимаю тебя и поздравь от моего имени Пьера. Беттега».

Я засовываю мобильник в карман, вежливо улыбаюсь Мелиссе, затем выдуваю подряд два бокала шампанского, в два прыжка на улицу — и матерюсь.

Сам не знаю как, но мне удалось добраться живым до Биаррица меньше чем за день.

Я орал в аэропорту, как придурок, у которого от отчаяния поехала крыша, и взял билет на первый же рейс до Милана. Да, я еще был одет в костюм Джона Траволты.

Все смотрели на меня, как на экстравагантного чудака, а я был готов плевать в глаза всем тем, кто на меня пялился. Разум мой был словно телевизор без антенны: видишь какие-то точечки, силуэты, домысливаешь все остальное. В машину — еще бы, я помчался туда на машине, ну точно, чтобы сбить их вдвоем прямо на месте и чтобы потом послушать, как Анита прошепчет «бабушкино-колечко-в-шкатулке», а потом испустит последний вздох.

Увидев меня, Маризелла пыталась было задавать вопросы — я согнал ее с маминого кресла, в котором она смотрела телевизор, но сразу же поняла, что момент неудачный. Времени толком переодеться не было. Я принял душ, надел белую рубашку и рваные джинсы, так было вернее. Потом тщательно вычистил зубы, я не хотел, чтобы изо рта доносился откат от шампани. Я извел, наверное, литр ополаскивателя, чуть не выпив весь флакон.

Я начал швырять в сумку все, что попадалось под руку, и тут стук каблучков заставил меня вздрогнуть. Нет, это не мама, ее точно сейчас не нужно. Я застыл неподвижно, прикинувшись ветошью, но шаги приближались прямо ко мне. Все, сдаюсь — поднимаю голову и кого я вижу — Лола собственной персоной. На шпильках. Платье от Шанель. Накрашена, как последняя шлюха. Хорошо начинаем!

За Лолой семенила гувернантка-француженка, умоляя: «Мадемуазель Лола, силь-ву-пле», а та орала ей в ответ: «Силянс, плиз!!» Вот уже целую неделю сестренка не ходила в школу и теперь уже с утра путалась у всех под ногами или со своими феями, или на пуантах. А с сегодняшнего дня уже и на шпильках. Я хотел было сказать ей пару слов, но Лола была настолько захвачена игрой в собственную маму, что из образа не выпадала:

— Ты считаешь, что явился домой вовремя?

— Лола, не валяй дурака.

— Как ты разговариваешь с матерью? И куда это ты собрался?

— …

— Относись ко мне с уважением! Дети должны уважать своих родителей!!!

— Перестань…

— Нет, ты никуда не пойдешь, а то я не дам тебе больше денег на карманные расходы!

Лола умудрялась вспоминать про деньги, даже играя в дочки-матери. Я ее так и оставил, пока она продолжала бормотать «ты-никуда-не-годный-шалопай» на глазах изумленной и беспомощной няньки. Я вышел из квартиры, хлопнув дверью (ну, я тоже вошел в роль), и сел за руль, не пристегнувшись. На часах была половина двенадцатого утра.

Перед тем как тронуться, я вдруг вспомнил про своего брата. Он, наверное, думает, что я раскумариваюсь в доме у какой-нибудь телки. Я решил позвонить ему, но потом передумал и послал брату какое-то смутное сообщение по телефону. Не знаю даже, получит ли он его.

Я мог бы полететь каким-нибудь альтернативным рейсом, а потом взять тачку напрокат, скажем, ту же «астон-мартин», но мой черный «жучок» казался надежнее. Я туда поставил двигатель от ТТ, и он летал, как реактивный. На моих водительских правах — два раза их действие уже приостанавливали — оставалось еще два балла, но примерным водителем мне надо было быть только до границы, так что я все-таки решил накинуть ремень.

Дорога на Биарриц была для меня классикой. Каждый год в первую неделю мая мы ездили туда с мамой. Одну-единственную неделю в году мы ощущали себя единой дружной семьей, без отца, без отчима, только мама со своими детьми, да плюс еще Ламенто, да няня Лолы. Я и Пьер удерживались от кайфа, даже за ужином вина пили совсем чуть-чуть, хотя и неизменно «Шевалье-Монтраше». Оазис умиротворения в моей беспутной жизни, пусть экс-синьора Сала Дуньяни его таким и не воспринимала. Для нашей мамы Биаритц открыли я и Пьер. Один наш друг как-то пригласил нас туда посерфинговать, мы приехали и, едва увидев город, сразу же вспомнили про маму: элегантные, роскошные дома, бутики, обожаемое ею казино, аккуратные аллеи, а главное — океан, который заставлял тебя чувствовать себя флибустьером. И потом отели — того сорта, что так нравятся маман. Хотя на этот раз ей удалось нас удивить: пожив в «Наполеоне», в том самом номере Эдуарда VII, где, похоже, и вершились судьбы великой Франции, она предпочла «Софитель Таласса Мирамар». Это место мама любила главным образом за лечебный сон — будто она и в Милане мало спала, — а также за хаммам и массаж шиацу. По ее словам, это все приводило ее в равновесие. Может, ей просто следовало поменьше пить? Я бы так ей и сказал, если бы у меня самого была хоть малюсенькая аллергия на алкоголь.

В этот самый отель в прошлом году мама пригласила на пару дней и Аниту. Две женщины относились друг к другу с уважением, но никогда — с обожанием. С другой стороны, нашу маму способны были обожать только куртизанки, для которых она устраивала приемы в нашем доме по средам. В салоне маман велись беседы об искусстве, о культуре, о благотворительности — необходимые единственно для избавления от чувства вины за свои расходы. Очень любили дамы также поболтать о пластических хирургах.