Небо к тому времени было уже совсем темное, луна почему-то то была рассечена на две половинки, а звезды продолжали размножаться в вечности. Мы сварились уже до такой степени, что нам решительно пора было вылезать из этого бульона, если мы хотели пожить еще немного.

Мы уселись в шезлонги за стеклянной перегородкой. Не было ни души. Через десять секунд я провалился в глубокий сон. Открыв глаза, я почувствовал руки Аниты на моих уже давно высохших волосах. Было почти девять вечера, за окном стояла кромешная тьма, к нам деликатно заглядывали служащие отеля, напоминая о расписании. Мы в том же отеле и поужинали, это место порекомендовала Аните ее мама, а уж ее мама в ресторанах толк понимала.

Войдя в номер, я решил не заниматься любовью с Анитой, пусть она меня об этом попросит, а я бы еще подумал, поломался — вот о чем я думал, надевая привезенный Анитой костюм. Я даже галстук повязал, ибо нет лучшего дня для ношения галстука, чем твой самый счастливый день. А я был счастлив, хотя изо всех сил старался не выдать себя перед Анитой.

Я даже чуток растаял, когда заметил туфли Manolo Blahnik рядом с ее сумочкой: в белую, розовую и фиолетовую полоску, с бантиком, который завязали пальчики самой Венеры.

Пока Анита была в душе, мне пришла SMSка от Джулии, и я лихорадочно набрал ответ, а она моментально ответила, а я опять быстренько настрочил ей мессагу, и так мы общались, пока Анита не вышла из ванной. Вот о чем мы шептались.

ТЕБЯ ПОХИТИЛИ? ЕВА

ДА, ДОРОГАЯ. НЕ ТРЕВОЖЬСЯ… Я НЕДАЛЕКО ОТ НАШЕГО УБЕЖИЩА. ЗАВТРА Я УСЫПЛЮ СВОЮ ТЮРЕМЩИЦУ И СОВЕРШУ ПОБЕГ. ДЬЯБОЛИК

ДОРОГОЙ, МОЖЕТ, ПЕРЕДУМАЕШЬ? НЕ СТОИТ РИСКОВАТЬ!

ЕВА, МНЕ НУЖНО ИДТИ, НО ЗАВТРА Я БУДУ С ТОБОЙ. PS: ДЖИНКО-ПОДЛЕЦ

Меня охватило непонятное возбуждение. У меня было две женщины: одна принимала душ, а сообщница ожидала дома. Но если Джулия была Евой Кант, то кем же тогда была Анита? Алтеей ди Валленберг? Пожалуй. Не фиг об этом думать, но фантазии поневоле лезли в голову.

Мы с Анитой прошагали по длиннющим коридорам отеля в ресторан «Фердинад какой-то там», на каждом шагу кивая услужливым камердинерам, и там уже попали в мягкие лапы мэтров и сомелье. Они буквально излучали свет, принимая клиентов. Нам был предложен столик прямо у ограждения портика. Увидев Cenerentola в винной карте, я понял, что сегодня действительно мой день. Я воспользовался этим и накидал понтов перед сомелье, рассуждая об особенностях производства мерло и круглолистовых сортах. Я убедился в справедливости слов Виттории, эти сомелье в винограде ни шиша не смыслят, их учат всего лишь оценивать вкусовые особенности вина, о, как тяжек их труд.

Анита смотрела на меня с некоторой тревогой, как человек, который знает — еще мгновение, и мое настроение переменится, я начну с кем-нибудь ругаться и опять поставлю ее в неловкое положение. О, она не предполагала даже, какое умиротворение царит сейчас, в этот самый момент, в моей душе. Я рассыпался бисером для привлечения особого ко мне внимания, это было моим стремлением ко всемогуществу, если хотите, демонстрацией убеждения, что я вновь стал хозяином своей судьбы. Кроме того, я еще стремился убедить Аниту в том, что я и в самом деле изменился, что она сделала правильный выбор, что Беттега был на семь вершков ниже меня, пусть даже весь из себя некурящий и малопьющий.

Теперь я умел пробовать вино — спасибо донне Лавинии — я небрежно взболтал его в бокале, потом уверенно пригубил, ощутил полноту его вкуса, распознал пряность виноградной лозы, леса, ежевики.

Отлично. Можно разливать.

Я и Анита теперь могли выпить, хотя и не знали толком за что. Никто из нас не понимал, зачем мы вообще сюда пришли и сидим как ни в чем не бывало, не выяснив до конца отношений. Хотя иногда нужно просто опять принять друг друга и все, потому что при сентиментальных разборках могут всплывать и ложь, и гнев, а душевные раны бывают порой столь глубокими, что даже одно-единственное слово может разбередить их до конца жизни, ибо память не умирает. Я решил, что, несмотря на выбор красного вина, закажем мы все-таки рыбу, поскольку был уже научен Витторией не бояться неожиданных сочетаний: молодое вино и пицца, брунелло и горячий шоколад.

На самом деле мне за последние дни уже до смерти надоели и пекорино, и домашняя колбаса, все эти супы с сухариками, мне хотелось сменить рацион.

Анита смотрела на меня такими вежливыми глазами, с учтивостью, которую трудно чем-либо утомить. А может, это просто я так себе воображал. Не важно, поскольку мы опять были One, как пела она мне когда-то, без спора, без ора.

Я не осмеливался думать о кокаине, пусть даже мне и хотелось, но если уж Анита вновь появилась, то это означало, что любовь сильнее дури, ну, может быть, хотя бы теоретически. По правде, я не шибко заморачивался этим вопросом и потому чувствовал себя, как бы это сказать, более человеком, что ли, более сильным, более свободным, более независимым. Пожалуй, я бы теперь мог спокойно прожить, даже если бы моя матушка прикрутила мне все краники, лишив ежемесячного пособия в семь тысяч евро плюс еще разных дивидендов и халявной аренды, что обеспечивало мне более или менее приличное существование. Хотя, если подумать, пять евро в час, которые я зарабатывал на виноградниках, это все же не такие большие бабки, но я мог бы прокрутиться, приторговывая дурью, той же травкой, например. Ну хорошо, хорошо, не будем ссориться с маман.

Анита и я, мы оба пытались расслабиться, но у нас было слишком много запретных тем, поскольку ее фокусы с Беттегой длились не просто долго, но еще и на виду всех наших друзей, хотя, как обычно, никто ничего по этому поводу не комментировал. Одно лишь было бесспорным: я решительно не знал, что представляет собой понятие гордость. Да, я оказался в конечном итоге слабаком, но в конце-то концов что в этом плохого? Не всем же быть сильными и уверенными в себе людьми, с незыблемыми принципами и великими идеалами. Тем более что никто не придет к нам на помощь, и про всех нас рано или поздно забудут, как писалось в той книжке, что подарил мне Стефан. Про нас забудут очень скоро.

Казалось, Анита читает мои мрачные мысли. Покалывая вилкой своего тунца в тартаре, она снова подняла бокал, держа его за ножку, лишив тем самым меня возможности сделать ей экспертное замечание.

— Наконец-то одни. За нас и за то, что будет.

— Знаешь, я скучал по тебе.

— …

— …

— О, какое замечательное вино, а, Леон?

— Цепляет, верно?

Однако было что-то, что меня тормозило и от чего коченели пальцы: как ты можешь сидеть за одним столиком с Алтеей после того, как познакомился с Евой? Передо мной время от времени возникало лицо Джулии, ее красная бандана, ее веснушки, и я как-то резко отключался.

— О чем ты думаешь?

— А?

— О чем ты думаешь, Леон?

— О твоих духах. Я думаю о твоих духах.

Мы еще долго сидели за столом, а официанты ходили вокруг на цирлах, то подливая вина в бокалы, то услужливо накручивая перчику из специальных терок, а потом уж гормоны взяли свое, заставив нас закончить ужин и отправиться мириться изо всех сил.

Я помню только, что был груб, как никогда. Я взял Аниту сзади, я отдрючил ее с такой жестокостью, что даже сам удивился. Гнева и недоимок накопилось столько, что мне казалось излишним дарить ей еще и предварительные ласки. Но Анита тащилась, нравится, сука, вот он я, тащись. Причинять боль некоторым женщинам есть единственный способ доставить им удовольствие.

— Ты здесь надолго?

— На недельку, может, на две. Не знаю. Мне здесь хорошо… Подальше от моей матери, от братца, от Лолы.

— Подальше от меня.

— Да, Анита, мне хорошо, когда я далеко от всех, в том числе и от тебя. Но почему бы тебе не остаться здесь, не развеяться? Донна Лавиния будет счастлива с тобой познакомиться, и здесь есть еще такой Рикардо, он хоть и эмигрант, экстракомунитарио, но очень симпатичный парень.