Я себя представлял Слаем[29] из «Рэмбо-2», как он пробирается через лес, а его преследуют враги. Меня еще развлекали Кесслерши, которые подначивали и задирали остальных сборщиков, придумывая про них всякие хохмы. Сборщики в долгу не оставались и отвечали такими же шуточками. Похоже, что два дня вынужденного простоя сильно повлияли на настроение людей, кроме того, заметно меньше стало ругательств, отпускаемых по ходу работы, в особенности мужчинами. Кстати, про мужиков: по окончании моего второго перекура ко мне подошел Сестилио и, потрепав меня по плечу, впервые попросил — нет, скорее, приказал — идти грузить ящики на прицеп.

Я был польщен и даже горд, что со мной обращаются как и с остальными, но это был, пожалуй, самый суровый момент в моей жизни. Я стоял слева, Арольдо справа, корсар на прицепе, мы подавали ему ящики, и он их расставлял. Пару раз я чуть было не заработал смещение дисков на позвоночнике, а потом Арольдо, движимый чувством сострадания, показал мне, как правильно двигаться — плавно, чуть в раскачку, избегая резких нагрузок на спину. Чтобы переключить мысли с тяжкой работы, я играл в игры с фатумом, говоря себе самому «если подашь ящик раньше Арольдо, вечером переспишь с Джулией» или «если сейчас корсар поставит ящик в правый ряд, Анита вернется ко мне».

Вот так, за играми, мы быстренько погрузили все ящики, и Арольдо приказал мне забраться в трактор, чтобы везти ящики к винодавильне. Мы втроем стояли в кузове, как настоящие ковбои, а встречный ветер развевал наши волосы и осушал пот с лица. Остальные сборщики были заняты виноградом, а я, разумеется, на отрывал глаз от Джулии — она мотала головой, отгоняла насекомых руками, и мне ужасно хотелось как-то защитить ее.

Доехав до конца спуска, корсар спрыгнул с трактора, а мы с Арольдо остались на прицепе. Теперь предстояло разгрузить ящики у винного цеха.

— Матерь Божия… Ты посмотри, как работает этот миланец!

— Чао, Мена! Что, насмехаешься? Смотри, чтоб мои простыни хорошенько просохли! Я хочу, чтоб сегодня вечером мое постельное белье было чистым.

— Эй, здесь в деревне мы командуем!

Ее голос потонул в шуме тракторного двигателя. Мои подстриженные под горшок волосы уже высохли, на оливах созрели первые плоды, небо сверкало ослепительной голубизной. Арольдо продолжал смотреть на меня как на чужака, но я видел, что мое картавое «р» уже не внушает ему прежнего ужаса. По пути нам встретилась и донна Лавиния. Она вяло помахала мне рукой, избегая смотреть в глаза. Возможно, она раскаивалась в том, что рассказала мне о любви к моему деду и о грустном эпилоге истории ее супружеской жизни, окрашенном смутными подозрениями, связанными с убийством. У меня всегда была слабость к убийствам, не только в комиксах. Мне интересно, какие же должны быть причины у человека, чтобы убить другого, ведь гораздо проще убить себя самого. Все-таки люди очень странные существа. Я бы, наверное, спрыгнул сейчас на ходу, прижал бы старушку в углу, приставил бы, возможно, ей к горлу нож, как Дьяболик, и заставил бы рассказать мне всю правду. Да, так и надо бы поступить, да только вдруг у нее слабое сердце?

Донна Лавиния наблюдала за нами с выражением безмятежности, которое легко можно было принять даже за невинность, хотя, возможно, так оно и было.

Виттория, увидев меня, исполнила несколько па в стиле сальсы, чтобы напомнить мне тот веселый вечерок в комнате у Рикардо. Понятно, что там был употреблен рон в промышленных масштабах, но все равно во мне жило ощущение, что я обрел двух новых друзей. Не было ни счетов на оплату, ни дорожек для понюхать, ни путан ради важности, ни SUVob[30] для понтов. В этой конуре из развивающейся страны были только мы, сведенный CD с сальсой и жгучий ритм, заполнивший комнату. Эти звуки гремели у меня в ушах, пока мы с Арольдо опрокидывали ящик за ящиком в плодорезку, а потом возвращали порожние ящики парню, который ставил их в штабеля.

Когда мы закончили, Виттория налила нам по стакану свежевыжатого сусла. На этот раз я пил его медленно. Вкус его был неповторимым, настоящее Сантал-дель-траминер, гораздо более сладкое, нежели мерло. Технологическая цепочка была необычной, виноград не поступал сразу в чан для брожения, а направлялся в весьма странное устройство.

— Вот смотри, вино из белого винограда приготовляется без кожуры, поскольку и в кожице, и в косточках содержатся колоранты и вяжущие вещества, которые очень ценятся в красном вине, но в белом вине они лишние.

— Вот как. А что это такое — вяжущие свойства?

— Ты знаешь, что такое танин?

— Впервые слышу.

— Ну представь себе, что ты ешь артишок, помнишь его вкус? Во рту появляется оскомина?

— Ненавижу артишоки.

— Ладно, попробую объяснить по-другому.

Мне была абсолютно по барабану вся эта лекция, но после этих проклятых ящиков я буквально рассыпался на части, поэтому мои вопросы были не более чем хитрой уловкой, чтобы чуток перевести дух. Арольдо, вероятно, меня раскусил — старый пройдоха, — но терпеливо ждал в сторонке, а Виттория на полном серьезе принялась посвящать меня в таинства виноделия. Речь свою она произносила так душевно, будто и в самом деле любила меня искренне, безо всякой причины.

— Знаешь, что происходит, когда ты пьешь вино? Танин вступает в реакцию с протеинами, содержащимися в слюне, и поэтому язык начинает чуть пощипывать. Вино с высоким содержанием танинов сильно сушит рот, и это может быть одним из недостатков вина, хотя, конечно, многое зависит от индивидуального вкуса.

— То есть?

— Ну, можно провести такое сравнение. Допустим, танин — это грубая колючая шерсть. Считается, что кашемир более престижен по сравнению с такой грубятиной, однако если ты спросишь у какого-нибудь знатока-англичанина, возможно, он предпочтет именно эту материю рафинированному кашемиру.

Я не знал, что ответить, и изо всех сил делал вид, что наслаждаюсь вкусовыми оттенками сусла. Виттория покачала головой, словно разочарованная учеником преподавательница, которой приходится заниматься с таким, каков ты есть: с придурком. Арольдо воспользовался паузой и проорал мне «пшли-давай-а-то-обед-скоро!», сделав знак, чтобы я забирался на трактор. Мы вернулись на наш тяжелый виноградник. Неожиданно началась убийственная жара, и голоса сборщиков поутихли.

Нам пришлось оправдываться, почему мы так задержались, но Арольдо, молодец, быстренько нашел убедительное объяснение, и я опять присоединился к Кесслершам на шпалере. Силы мои восстановились, даже мое терпение казалось теперь странным образом воистину бескрайним. «Цок-цок», — щелкал секатор, и это звуковое сопровождение было даже приятным, если бы не назойливые мошки, которые не давали предаться пасторальному труду. Наконец удар колокола возвестил перерыв на обед.

Я собирался отправиться к Мене и нагнулся за своей сумкой, но в этот момент Джулия тронула меня за руку.

— Хочешь, поедим вместе здесь, на винограднике? Такое солнышко сегодня, мне совсем не хочется идти в столовку вместе со всей толпой.

— Чудесно! Но я все-таки сбегаю в столовую, возьму что-нибудь на зубок положить, а то свалюсь.

— Я уже все взяла. Я приготовила два сандвича специально для тебя, а еще у меня есть груши из сада моего дедушки.

С этими сладкими словами в моей голове возник совершенно иной сценарий, но я откинул эти мысли. Я пожалел, что у меня нет зеркальца, чтобы посмотреть, чистый ли у меня нос и в порядке ли волосы.

Мы ели, сидя на перевернутых ящиках, выбрав местечко в тени шпалер. Сандвичи были приготовлены с великой тщательностью и даже приправлены грибным соусом, от которого у меня чесалось нёбо. Джулия казалась одинокой более чем обычно, если не считать ее нежданного приглашения. Эх, почему рядом нет какого-нибудь завалящего бутика, я бы завалил ее одеждой и украшениями, отчего вокруг нас только рощи да виноградники? Я хотел было расспросить Джулию о ее встрече с десантником, но тут в голове вплыл один из твердых постулатов моего брата, который звучал так: «Если девушка чья-то невеста, веди себя с ней, будто это не так».