К работе я приступил опять с Кесслершами, они были сильно взволнованы, поскольку у их внуков поменялась учительница начальных классов, и это приводило теток в отчаяние. Они спрашивали у меня советов, а что мне им было отвечать? Разве что у меня в International School учителя тоже часто менялись, но я тем не менее все равно аттестат получил. Тетки озадаченно посмотрели на меня и принялись подкалывать членов бригады. Арольдо был главной мишенью, но досталось на орехи всем — и Сестилио, и корсарам, и Джулии, и, естественно, Грандукинчику, то есть мне. Они использовали еще одно словечко, называли меня на диалекте, и я наконец сумел перевести его: оно означало «лодырь», «сачок», впрочем, я же об этом догадывался и раньше.

Время неслось галопом, а мои мускулы, хоть я и работал в последнее время через день, вполне приноровились к физическому труду. Даже спина при наклонах не болела, больше того, я двигался гибче и эластичнее, чем в фитнесе «Даунтаун». Скорее всего, это чувство освобождения делало меня столь активным, а уверенность, что я скоро вернусь в свой дом в Милане, заставляла мою лимфу кипеть и плескаться. Анита очень правильно выбрала момент, чтобы вытащить меня к себе, и тон у нее был правильный, и слова подходящие. Никто не знал меня лучше, чем она, и никто не любил сильнее, чем она. Не знаю, так уж ли я был убежден в последнем либо я заставлял себя так думать только потому, что решил уехать.

Я пытался отогнать сомнения, концентрируя внимание на гроздьях, и в этот момент что-то шлепнулось мне в спину. По плотности снаряд напоминал котлету, но какую-то такую, непонятную. Я обернулся и увидел на земле размазанную о мои лопатки виноградную гроздь и хитрое лицо Джулии через две шпалеры от меня.

Кесслерши меня подначивали, призывая не давать спуску агрессорам, и тогда я начал маленькую задорную войну между шпалерами. Сначала мои броски не достигали цели, пьяный я бросал бы и то лучше, но я быстро навострился. В бой бросились еще и осы со слепнями, привлеченные сладким соком на моей футболке, они во множестве кружили вокруг. «С осами осторожнее, не двигайся, а слепней гоняй, не бойся!», — приговаривали Кесслерши в унисон, а я вполголоса матерился.

Но вообще-то «подружки» меня прикалывали, я редко видел, чтобы пятидесятилетние тетки так отрывались. Довольно любопытный опыт для меня. Вдалеке я слышал смех Джулии и, когда мы оказались с ней рядом в обеденный перерыв, был по настоящему рад. Обед наш состоял из приготовленных ею сандвичей. Правда, на мою долю она не запасла, но разломила пополам свои. Джулия увела меня на перекус в заброшенный сарай, устроенный на винограднике недалеко от церквушки Святого Клемента.

Она сказала, что это и есть убежище Евы: стены были увиты побегами ежевики, из двух окошек без стекол открывался вид на виноградники и на холмы Крете, а вдалеке величаво высилась гора Амиата. Прямо как с Анитой в Фонтеверде! Правда, мы здесь сидели не в пятизвездочной СПА-ванной, а на бревнах, уплетая завернутые в пленку сандвичи. Что может быть лучше? Серная вода с пятью звездочками? Нет, веснушки на сиськах не идут ни в какое сравнение ни с чем.

Меня, по правде говоря, жутко разъедало беспокойство по поводу позавчерашнего неудачного вечера, но Джулия, похоже, про эту фигню уже забыла, хотя, конечно, она тогда вела себя вызывающе, скажем прямо, и сама это понимала. Хотя нет, скорее всего, это я вел себя неправильно, как последний дурак. Драматизм в том, что если мы вовлечены в сюжет, то никак не можем быть по-настоящему объективными, потому что думаем прежде о себе, а о потом уже о других. А мы, как известно, всегда правы.

Джулия прервала мои молчаливые размышления, задав совершенно неожиданный для меня вопрос:

— Ты будешь в субботу вечером на ужине вместе со всеми?

— С кем это со всеми?

— Ну, ужин тех, кто работал на сборе… Мы решили устроить вечеринку, чтобы отметить окончание вендемии. Ну же, не будь таким снобом…

— Я должен ехать в Сан-Мориц.

Она посмотрела на меня так красноречиво, что я на секунду отвел глаза.

— Значит, уезжаешь.

— Мне нужно уехать, но я вернусь. И потом, завтра сбор уже заканчивается… Под каким предлогом я смогу встречаться с тобой?

— Давай сегодня вечером полюбуемся вместе на закат, Леон? Это единственное, что сможет вернуть меня в колею.

— Замечательно. Я знаю чудное место.

Я невзначай прикоснулся к ней, такой мимолетный поцелуй, краешком губ, пару раз. Меня прикалывали эти тинейджеровские качели, я ощущал себя шестнадцатилетним подростком, весь в прыщах и комплексах, и не могу сказать, что мне это было не в кайф. Наверное, я ни разу в жизни не чувствовал себя шестнадцатилетним или, наоборот, мне все еще было шестнадцать — и тот, и другой вариант имели место.

Мы вернулись на сбор винограда в веселом расположении духа, нас развеселил этот антракт, который стал в некотором роде воплощением образа Италии, вернее, того, как ее представляют в других странах, когда речь заходит о любви: жуткая страсть, вкусно пожрать, а вокруг офигительный пейзаж. Блин, тоска. Я продолжил работу с Кесслершами, но весь мой виноград летел в Джулию и в Арольдо. Война, больше похожая на любовь, продолжалась, так что Сестилио пришлось несколько раз прикрикнуть на нас, чтобы прекратить перестрелку. В конце концов, ягоды с этого виноградника были самые ценные, и мы не могли раскидываться ими из-за какой-то там любви.

Сбор шел довольно медленно: меня два раза звали помогать грузить ящики, и нам пришлось задержаться на час дольше. Но никто не хныкал, край виноградника был уже вот он, и усталости почти не чувствовалось. Мне казалось, что я люблю их всех.

Я чувствовал себя частицей одного целого, команды, и это, с одной стороны, наполняло меня гордостью, с другой — я становился благороднее, что ли. Смутное, невыразимое для меня ощущение, похожее на их странный диалект, на который потихоньку перешел и я. Когда мы наконец прошли виноградник до конца, то мы еще стояли и болтали там, в конце шпалер, а вокруг валялись срезанные листья, будто клоки волос в парикмахерской.

Помимо всего прочего обсуждалось место для ужина, так что, немного поспорив, все решили, что пусть этим занимаются Кесслерши, и тетки бросились записывать у всех телефоны, чтобы потом обзвонить и сообщить время и место. Я уже держал в голове свой неминуемый отъезд, да и прощаться с каждым было бы довольно утомительно — тем более целовать, а я весь потный, не, как-то неловко — поэтому я ограничился мужским пожатием рук, ребята, да ну что вы, под внимательными взглядами Джулии.

Может, она боялась, что я передумал, а может, нет, она мастерски скрывала свои мысли. Но нам казалось естественным возвращаться к дому вдвоем, медленными усталыми шагами, шагами людей, еще не осознавших, что работа реально окончена. Солнце быстро клонилось к закату, притягивая взгляды — оранжевый шар на бледном небосводе. Я чертовски устал. Джулия уже было направилась к своей машине, когда я удержал ее за руку.

— Ты разве не хочешь полюбоваться на закат?

— Ой, я вся грязная… Мне бы сейчас только в душ.

— Постой.

— …

— Постой.

Я взял ее под руку и повел к бассейну, не тому, что выходил прямо на гряду Крете, а к другому, что был расположен пониже. Каменная ограда заканчивалась у склона, который был выложен кирпичом в виде небольших уступов — идеальное место, чтобы посидеть вдвоем. Два здоровенных немца складывали свои шезлонги как раз в момент нашего появления и отшлифовали на нас свое «буонасера» на вымученном итальянском.

Я достал из сумки ай-под, аккуратно выбрал звуковой файл, один наушник передал Джулии, а другой вставил себе в ухо. Наши головы были совсем рядом: через одно ухо доносился вечерний щебет птиц, в другом звучала All about You «Роллингов». Ноги мои дрожали, пот запекся сухой белесой коркой на лбу, но никогда еще у меня не было такого ощущения чистоты.

— Видишь вон ту усадьбу внизу, с каменной оградой?

— Та, что с кипарисами?