В то время как я посвящаю большую часть своего времени этим работам, Моненцали, плотник, прибывший к нам вместе со своей страдающей сонной болезнью женой, занят постройкой домика из трех комнат. Этот стоящий на сваях домик с полом из досок и с крышей из обутов предназначается для нового доктора и для наших белых больных. На постройку его уходят все брусья и доски, какие мне только удается добыть. В ответ на мои настоятельные просьбы мне из многих мест присылают бывшие в употреблении брусья. Доски для меня время от времени и в небольших количествах изготовляют на лесопильне миссионерского пункта в Нгомо. Но дело заключается в том, чтобы доставить сюда эти материалы. Доски из Нгомо приходится везти свыше сорока километров вверх по течению. Часть подаренных мне брусьев находится в расстоянии более ста километров от нас. А передвижение по реке затруднено еще тем, что наступило уже половодье. Нередко работа над домиком для нового доктора и для белых больных простаивает из-за того, что не хватает брусьев и досок. Часто также она прерывается по той причине, что плотник остается возле своей жены, которая уже парализована. С трогательным терпением он ухаживает га нею.
Наш плотник-негр более или менее знает свою работу. Но он не может пользоваться метром, ибо не имеет представления о начертанных на нем цифрах. Стоит мне только сказать ему, что одну из дверей надо делать на десять сантиметров шире, чем все остальные, как он в смущении призывает меня и просит, чтобы я показал ему на метре, какой отрезок это примерно составляет. Из-за этого я вынужден то и дело приходить на строительство, показывать ему все размеры, а потом его проверять. Все вопросы, связанные с различной длиной и толщиной старых брусьев, которые мне удалось выпросить в деревнях, требуют также моего присутствия.
До тех пор пока новый домик еще не готов, молодой доктор живет в просторном доме у миссионера Хермана и его жены. Радушный прием там находят и белые больные в тех случаях, когда в моем доме для них не хватает места.
* * *
Приток больных-негров сейчас гораздо больше, чем во время моего первого пребывания в Африке. Но это совсем другие больные. К сожалению, я должен отметить, что больница моя сейчас совсем не то, чем она была раньше. Это — результат перемен в экономической жизни всего района Огове.
Во время моего первого пребывания здесь люди, прибегавшие к моей помощи, в подавляющем большинстве своем принадлежали к коренному населению страны. В настоящее время большая часть моих туземных больных — это люди, которые переселились из отдаленных районов я, объединившись в отряды по пятьдесят и по сто человек, работают у белых: валят на их участках лес и его сплавляют. Это безродные пролетарии в самом печальном и вместе с тем плохом смысле этого слова.
Перемещение населения из глубины страны в бассейн нижнего течения Огове порождает трудные экономические и социальные проблемы. Само по себе оно вполне естественно, и приостановить его вряд ли возможно. Численность местного населения здесь уменьшилась, и его далеко не хватает, чтобы обеспечить лесоторговцев рабочей силой, которая необходима для разработки лесных богатств. Следовательно, для того чтобы ремесла и торговля не хромали, должен быть приток людей из глубины края. В нашем районе, по моим соображениям, в настоящее время эти переселенцы-пролетарии составляют около одной пятой общей численности населения.
Однако в какой степени допустимо, чтобы во имя разработки лесных богатств бассейна Огове отдаленные районы приходили в запустение, а на нас тяжелым бременем ложились переселенцы? Вследствие начавшей свирепствовать с конца войны испанки и вызванного тою же войной голода, не говоря уже об опустошениях, причиняемых сонной болезнью, население отдаленных районов и без того уже вымирает. Продолжающиеся еще и сейчас уход большого числа работоспособных мужчин означает для этих районов не только дальнейшее уменьшение населения, но я нарастание голода. Кто же будет валить лес, корчевать пни и заводить новые плантации, если в деревнях остались только женщины, старики и дети? Вместе с тем для нашего края приток этих людей также приносит с собою голод. Занятые исключительно заготовкой леса, они не в состоянии заводить плантации и вынуждены кормиться продуктами, которых у нас и без того не хватает.
Имея в виду эти обстоятельства, местные власти делают попытки упорядочить и ограничить приток людей из отдаленных районов, насколько это позволяет потребность лесоторговли в рабочей силе. Отданы распоряжения, что только определенный процент мужского населения деревни может быть завербован для работы на лесных участках. Обусловлено также, что приезжие рабочие не должны оставаться там длительное время. Перебираться туда совсем им запрещено. По истечении срока договора, то есть по прошествии года или самое большее двух лет, они должны возвращаться в свои деревни.
Таким образом, вербовка лесорубов и сплавщиков леса производится не так, как того хотелось бы европейским работодателям, но регламентирована до мелочей. Лесоторговцу, нуждающемуся в лесорубах, приходится их искать. Для этого он получает разрешение отправиться в отдаленные районы и завербовать там такое-то число рабочих. Территория, на которой он имеет право их подыскивать, и время, отведенное ему на вербовку, четко определены. Иногда ему приходится проделать четыреста километров по лесам, степям и болотам, прежде чем он доберется до указанных ему мест. По окончании срока договора он не имеет права бросить своих рабочих на произвол судьбы, но обязан доставить весь отряд в родные деревни. Всеми этими мероприятиями надеются как-то воспрепятствовать злу.
Имеются, однако, люди, хорошо знающие местные условия, и среди них также чиновники Колониального управления, которые еще и раньше склонны были разрешать прибывающим из отдаленных районов рабочим привозить в леса Огове, на участки, где им предстоит длительное время работать, жен и детей и жить там оседло. Обосновавшись там, люди эти могли бы что-нибудь посадить и, во всяком случае, оказались бы в значительно более благоприятных условиях, чем то имеет место сейчас, когда они ведут бездомное существование. Тогда бы они не стали претендовать на продукты питания, добываемые местными жителями.
Я и сам склонен согласиться с этой теорией. Не могу только умолчать о том, что она не учитывает одного важного обстоятельства. Каждые два или три года, если не раньше, лесной участок, как бы он ни был велик, оказывается до такой степени разработан, что приходится покидать его и переходить на новый. Это не означает, однако, что все деревья вокруг вырублены, просто на данном месте больше не остается леса, который можно было бы сплавлять по реке. Бугор всего в несколько метров высотой может оказаться препятствием для разработки великолепнейшего лесного участка. Он не позволяет спустить поваленные стволы в воду или требует приложения таких дополнительных усилий, которые себя не оправдывают. Поэтому придется перебираться на новое место, может быть на пятьдесят или сто километров дальше, туда, где густо растут деревья окуме, где почва ровная и неподалеку есть вода. Такая перемена места заставит лесорубов бросать свои насаждения, и как раз тогда, когда они начнут приносить плоды, что бывает через год или два после того, как совершена посадка. И тогда на новом участке не только самим лесорубам, но их женам и детям придется больше года питаться плодами, взращенными коренным населением этих мест, или, если таковых не окажется, — одним рисом, привозимым из Европы или из Индии.
Иные дальновидные европейцы хотят разрешить стоящую перед лесоторговцами проблему питания таким образом, чтобы заранее заводить плантацию по соседству с лесными участками, где в ближайшем будущем должна начаться разработка, чтобы к моменту начала работ она уже могла обеспечить лесорубов и их семьи плодами. Однако такие насаждения впрок обходятся очень дорого. Приходится содержать на далеко отстоящем от жилья участке большое число туземцев, которые, если за ними не присматривает никто из европейцев, обычно вообще ничего не делают. Часто же случается, что недостаток рабочей силы и вообще-то сводит этот план на нет, ибо все работоспособные мужчины оказываются занятыми лесоповалом и перекатом бревен.
