Первые известия об Эльзасе я получаю в письме Матильды Коттман от 6 декабря 1944 г. из Страсбурга, которое приходит сюда в день св. Стефана. Так как прямой почтовой связи с Эльзасом у нас все еще нет, ей пришлось передать это письмо кому-то, кто ехал в Париж, а тот отправил его оттуда с воздушной почтой. Но к моменту получения ее письма мы снова в большой тревоге за Эльзас. Из скудных отрывочных известий, содержащихся в листке, выпускаемом радиостанцией в Ламбарене, мы узнаем, что наши родные места в большой опасности. С глубокой печалью читаем мы обычно искаженные названия хорошо знакомых нам эльзасских городов и деревень, разрушенных бомбами! В первые дни февраля приходят сообщения, что Эльзас спасен. Из телеграммы, посланной из Парижа 28 февраля и дошедшей до нас 2 марта, мы узнаем, что села и деревни Мюнстерталя в эти ставшие роковыми для других районов месяцы не пострадали. Мне уже трудно себе представить, что Гюнсбах, который я считал разрушенным, пока еще цел. Брожу эти дни как во сне.
Известие о прекращении войны в Европе мы получаем в понедельник 7 мая около полудня. В то время как после обеда я сижу у себя за столом и дописываю спешные письма, которые должен отправить с уходящим в два часа вниз по течению речным пароходом, у окна моего появляется один из белых больных; в руках у него радиоприемник. Он объявляет, что, по немецким сообщениям, переданным в Бельгийском Конго либревильской радиостанцией, военные действия в Европе прекращены как на море, так и на суше. Но мне приходится оставаться за столом, чтобы закончить писание писем. А потом надо еще идти вниз в больницу, где в два часа у меня назначен прием сердечных и других больных. Спустя некоторое время раздается удар колокола и собравшимся сообщают, что война окончилась. После приема больных, как я ни устал, мне надо еще непременно идти на плантацию, чтобы посмотреть, что там сделали за день.
Только вечером прихожу я наконец в себя и стараюсь представить, что означает для Европы конец этой вражды и какие чувства испытывает множество людей, когда впервые за несколько лет они могут, ложась спать, не бояться, что их ночью разбудят бомбы. В то время как за окном в темноте тихо шелестят пальмы, беру с полки книжечку изречений Лао-цзы, великого китайского мыслителя VI века до нашей эры, и читаю его проникновенные слова о войне и победе.[84]
«Оружие — недоброе средство, оно не для того, кто благороден душою. Только когда не остается ничего другого, берется он за меч... Покой и мир для него высшее благо.
Он побеждает, но победа не приносит ему радости. Тот, кто радуется победе, радуется убиению людей...
На празднике победы государственный муж должен занять место свое, как то в обычае на похоронах. Убиение множества людей надлежит оплакивать слезами сострадания. Поэтому победивший на войне должен вести себя, как на похоронах».
В октябре приходит наконец долгожданный пароход «Providence»,[85] который должен доставить на родину оставшихся в нашей колонии европейцев. Он увозит сотни белых людей, в числе их немало жителей нашего округа, состояние здоровья которых требует, чтобы их как можно скорее отправили в Европу. Люди эти в течение долгого времени непрерывно или почти непрерывно находились в нашей больнице. Работы у нас теперь соответственно меньше. В пустующих палатах, — а занято сейчас только шесть, — радуясь представившейся возможности, фрейлейн Кох устраивает большую уборку...
* * *
К нам должны прибыть двое новых врачей: один из Швейцарии, другой из Эльзаса. Мне хочется, чтобы они поехали сюда пароходом: тогда они смогут захватить с собой порядочный багаж и привезти нам множество вещей, в которых мы нуждаемся. Швейцарский врач прибудет на португальском пароходе, эльзасский — на французском. Но выехать они оба смогут только зимой.
Итак, у доктора Гольдшмидта и у меня впереди еще немало тяжелых недель. Но теперь, когда мы твердо знаем, что новые врачи приедут, мы находим в себе силы продержаться до этого времени.
Впрочем, даже и после приезда новых врачей пройдет еще несколько месяцев, прежде чем я смогу вернуться в Европу. Потребуется определенное время, чтобы так ввести их в курс нашей работы, чтобы и в дальнейшем деятельность больницы протекала в том же духе и сохраняла все свои традиции. А происходящие сейчас в колонии глубокие преобразования, от которых изменяются условия жизни, заставляют меня еще на некоторое время отложить свой отъезд.
Начиная с осени 1945 года нам трудно становится прокормить большое количество находящихся у нас больных. Недостаток бананов и маниока, от которого мы страдаем, объясняется тем, что из-за дождей, прошедших в сухое время года, местные жители не имели возможности сжечь на новых участках поваленный лес и произвести необходимые посадки. Обстоятельство это становится особенно заметным теперь, когда плантации должны были бы принести плоды. То, чего я боялся в годы войны, произошло, когда война уже окончилась. По счастью, один очень деятельный комендант округа в глубине страны, в районе Чибанги, начиная с 1942 года приучил население этих земель возделывать рис. На грузовых автомобилях рис привозят по новой дороге в Ламбарене, и, имея в виду, что цены неминуемо должны возрасти, я с начала 1945 г. стараюсь закупить риса елико возможно больше. Таким образом, с октября, когда прекратится всякий привоз бананов и маниока из деревень, я смогу кормить моих больных рисом. Если бы комендант округа не завел достаточно рисовых плантаций и если бы благодаря пожертвованиям друзей нашей больницы мы не собрали достаточно денег, чтобы обеспечить себя большим запасом риса, мне в октябре пришлось бы вообще закрыть больницу, так же как на миссионерских пунктах закрыли школы, из-за того что было нечем кормить детей. Я, правда, еще не совсем уверен, что моего запаса хватит до того времени, когда мы снова начнем получать бананы и маниок.
К тому же и цены на продукты, которые во время войны были относительно устойчивы, с окончанием ее сильно и неуклонно растут. Я должен быть готов к тому, что содержание больницы, как ни экономно стараемся мы вести наше хозяйство, обойдется нам теперь почти в четыре раза дороже, чем прежде! И дело не только в том, что приходится тратить значительно больше средств на все, что привозится издалека, — цены на бананы и маниок теперь тоже сильно поднялись, и по этой причине увеличиваются не только расходы на содержание больных, но и оплата труда наших лекарских помощников и рабочих на плантациях, которые требуют, чтобы им повысили жалованье. Тяжелее всего на нас отражается повышение цен на пароходные билеты, ибо тут уже нет возможности ничего сэкономить. Проезд в один конец в Европу со всеми сопутствующими расходами стоит теперь около тридцати тысяч франков.
Чрезвычайно мрачным рисуется и будущее нашей больницы. Начинаешь сомневаться, сможет ли дальше развиваться наше дело в условиях огромного повсеместного обеднения, полную картину которого нам пока еще трудно себе представить.
Но мы все же верим, что друзья нашей больницы не оставят ее и при всех тех трудностях, которые ей угрожают. В одном только мы их можем заверить — в том; что дело это необходимо и в будущем станет еще более необходимым, чем сейчас. Мы, которые знаем, сколь много здесь физических страданий и как велико значение этой больницы для тех, кто мучим ими, берем на себя смелость просить друзей: «Помогите, чтобы все осталось для них так, как было».
Больница в Ламбарене от осени 1945 до весны 1954
С тех пор, как в декабре 1945 г. я послал друзьям нашей больницы подробное письмо с рассказом о том, что мы пережили здесь за время войны, я в первый раз берусь за перо, чтобы добавить еще кое-какие сведения в тетрадь с записями о событиях нашей жизни. Я не только испытывал потребность рассказать о том, как сложилась наша работа в послевоенное время, но и чувствовал себя обязанным это сделать и несколько раз уже принимался за этот рассказ. Однако мне так и не удалось довести его до конца: либо вклинивалась и отрывала меня от него срочная работа, либо одолевала усталость.
