– Ты особо не обольщайся, – тут же огрызнулся Дираф. – Даже когда стало известно, как тебе пыталась вернуть броню Анаис, Ираидала тебе пожелала только здоровья побольше и всяческих успехов на войне, чтоб детям тебя заменять как можно дольше не пришлось.

– Дети, как я понимаю, тоже считают, что я никчёмный правитель? – на скулах Берса заходили желваки. – Правитель никакой, отец никакой, муж никакой... Так, Далли?

– Муж? – аж развернулся в седле Дираф. – Ты заговариваешься, Берс!

– Как хочу, так себя возле своей женщины и называю! – набычился тут же оман.

– Ты посягаешь на то, что под запретом для всех! Мужем может себя называть только выбранный дочери огня! – непонятно отчего разозлился Дираф. – Ираидала, ты что молчишь?

– А к чему мне что-то говорить? Вы и так прекрасно всё знаете! – кипела внутри злость.

– Ты чего? – оба этих бойцовых петуха насторожились.

– Ничего. Шторм, нагоняй! – воспользовалась я тем, что соревноваться в скорости с Адиком, мало кто мог.

А Шторм не подпустит к нам никого. Лошади понимали гронха с полурыка, и никто не мог их заставить приблизиться к нам после этого. Впрочем, я понимала, что это эмоции, и срываться вперёди отряда, затея не самая умная. Просто ехала чуть в стороне, пока Шторм кружил вокруг нас с Адиком.

Только вечером у костра вновь начался разговор на эту тему. Я смотрела на пламя, мысленно отсчитывая оставшиеся дни. Большую часть пути, мы уже проехали. И я уже нетерпеливо отсчитывала привалы, надеясь сократить дневные короткие остановки. Мне казалось, что дома или произошло что-то очень важное, или вот-вот произойдёт.

– Далли, что случилось? Что тебя разозлило? – на мои плечи опустился плащ, ночи всё ещё были прохладными, и к вечеру заметно холодало. – То, что я заявил на тебя право или то, что я сказал о мнении детей о самом себе?

– Вот скажи, почему у детей должно быть именно такое мнение? – посмотрела я в его глаза. – Не потому ли, что я должна была присесть им на уши и капать на мозги?

– Присесть на уши? – не сдержал усмешки оман. – Я запомню.

– Это не самое важное из того, что я сказала. – Ну, вот и поговори с ним.

– Дираф рассказал мне о том, что ты сказала детям, когда вы приехали в Карнак. И сказать, что я удивлён, это ничего не сказать! – улыбка стекла с его лица. – Всё, что я узнал за последние дни... Окажись я на твоем месте... Знаешь, я бы сделал всё, чтобы уничтожить себя. Использовал бы любую возможность!

– Оказавшись на моём месте, ты бы понял, что я очень люблю детей. Мне мало интересен статус, титул и прочая мишура. А месть тебе, майриме, наложницам... Чего бы я добилась, превратив детей в твоих врагов? – сейчас я разговаривала не с мужчиной, а с правителем, и надеялась, что он меня услышит. – Чтобы начались заговоры и борьба с тобой? Которые ты начал бы подавлять? И я потеряла бы детей. Потому что нельзя допустить и тени сомнений в незыблемости власти в империи, которая постоянно, с момента своего создания, на грани войны. Стоит ли моё уязвленное самолюбие жизни моих детей? Я боялась соперничества между Марсом и Барликом! Ты даже себе представить не можешь, как я счастлива от того, что мои дети не отделяют себя друг от друга! А ещё, меньше всего, я хотела бы, чтобы мои дети чувствовали себя выброшенными или ненужными. Поэтому да, я мозги наизнанку вывернула, но объяснила важность их нахождения в Геликарнаке. И пусть попробует, хоть кто-нибудь сказать, что они со своей задачей не справились!

– Никто не скажет! Рта не посмеет открыть! – я и охнуть не успела, как оказалась на коленях омана, прижатая к его телу. Его рука была на моём затылке, а губы прижались к моей макушке. – Я не знаю, откуда у тебя взялись силы всё это вынести! И откуда в тебе столько благородства, чтобы не озлобиться, не начать люто ненавидеть. Так ненавидеть, что даже цена становится не важна. Я не знаю, какой сильной и светлой должна быть душа, чтобы хоть кого-то любить в этом мире после пережитого тобой! Ты сказала, что твоё сердце умерло, что в душе только пепел... Но я в это не верю! Ни единому слову не верю! Ты вся светишься, когда говоришь о детях. О моих детях, Ираидала. У меня с ними одна кровь! Ты можешь злиться, прогонять, отказываться! Но я найду дорогу обратно. Я верну себе твоё сердце и место в твоей душе. Я не буду оправдываться за прошлое. Потому что бесполезно искать оправдания, это дорога труса. Они ничего не изменят, хоть я голову себе расшибу. Однажды ты сказала, что веришь в мои крылья. И у тебя больше не будет повода для слез и переживаний, никаких обид. Я хочу, чтобы ты снова во мне не сомневалась, чтобы твои глаза зажигались, как звёзды в ночном небе, при встрече со мной, а на губах расцветала улыбка. Я никуда тебя не отпущу, не позволю отнять у меня своё сердце. Оно моё, девочка! Ты сама мне его вручила вместе со своей жизнью, помнишь? Тот вечер, у водопада? Я никогда не забуду о своей вине, но сделаю всё, чтобы тебя не мучили эти воспоминания!

Оман ещё раз меня прижал к себе с такой силой, словно хотел впечатать в своё тело, и растворился в темноте быстро опустившейся ночи.

Я и Шторм только переглянулись. Мой полудемон смотрел во тьму, где несколько мгновений назад скрылся Берс, вывернув голову и с недоумевающим взглядом.

– И что это сейчас было? – спросила я шёпотом.

Оман Берс Марид Нави.

Счастье, бешенство и боль потери. Вот те чувства, которые разрывали душу на части! Словно я умудрился нарваться на смертельное проклятье! С самого прибытия с рубежей, я не знал покоя! Меня жгло калёным железом, выворачивало всё нутро, ломало кости в пыль от осознания всех совершённых ошибок, от той цены, которой пришлось расплатиться за мою слепоту!

Просить прощения? Встать на колени? И это перевесит всё зло, что я причинил?

Я помню, что раньше, стоило Ираидале меня увидеть, и словно в окна заглядывало солнце! От её радости становилось светлее! А сейчас... Так смотрят на змею в ожидании, нападёт она или нет.

Нельзя, нельзя и близко к ней подходить, воли себя давать. Испугаю, растревожу ещё больше... Нельзя ей сейчас рассказывать о своих чувствах, о раскаянии, о желании всё изменить и вернуть всё назад. Не поверит. Насторожиться. Спрячется за многослойной бронёй. А она не должна ждать от меня опасности!

Так что осторожно, Берс, осторожно. Словно идёшь по самой гиблой трясине, где каждый шаг может обернуться смертью. Все это по кругу в моей голове, и даже разговор с отцом не даёт мне возможности отвлечься от этих мыслей.

Легкие шаги по мрамору пола заставили меня обернуться, а увиденная картина застыть памятником собственной тупости! Кровь далёких предков демонов отозвалась в крови огненной лавой.

" Моя"! Рычало внутреннее чудовище, полыхая жаром, и требуя немедленно схватить и спрятать в самой надёжной потайной сокровищнице. Даже броня напомнила о себе удлинившимися когтями. "Придурок", шептал разум, почему-то голосом отца. " Скотина", припечатала собственная совесть. "Вернём", с непоколебимой решительностью припечатало сердце.

Насмешки отца даже не трогали. Я взгляд отвести не мог от Далли, это было просто выше моих физических сил. Хрупкий и нежный цветок из забытых сказок, скромно прячущийся в лесной тени и манящий своей тайной. Редчайший в нашем мире ландыш, чей прохладный аромат кружит голову. Вот кем виделась сейчас Ираидала. Статуэточка из звенящего хрустального льда, только тронь, и растает, как снежинка, упавшая на ладонь.

Что подали на завтрак? Что делают мои руки? Да какая разница! Я словно прошедший южные пески караван воду, впитывал в себя облик Ираидалы. Каждый взгляд, каждый вдох... Крылья сводило настоящей судорогой от желания обернуть их вокруг неё.

Но слова Лайны отрезвляют. Слуги, шпионящие для отца в моём дворце и давно уже перекупленные матерью, доносили, что я считаю Ираидалу уродливой. Из-за постоянных лживых наветов, которым я верил, считая, что она корыстная лгунья, я испытывал неприязнь, вызванную якобы совершёнными ею поступками. Но уродливой?