Я уже чувствую, как начинает дрожать Далли. Вечер и начало ночи превратились в кошмар. Ирина то мучилась от жара, да так, что я только успевал мочить простынь в разведённом в воде уксусе и заворачивать её снова. То мою жену, по-другому я не мог и не хотел её называть, начинал трясти такой озноб, что у неё зубы клацали. А после полуночи, когда и жар, и озноб отошли, проявилось другое свойство яда иглоносной гадюки, из-за которого на неё и охотились и даже держали специально в некоторых лавках.

Каплю её яда разводили в воде. А потом эту воду равными частями разводили в двадцати больших кувшинах. На каждый кувшин лили по полчашки воды с ядом. А уже эту воду смешивали с равным количеством вина, вызывающим такую похоть, что человек не мог думать больше ни о чём ином. Вот и Далли даже полностью не приходя в себя, терлась об меня всем телом, ластилась и хныкала от мучившего её желания, а я так сжимал зубы, что казалось, сейчас клыки крошиться начнут.

Больше всего на свете, я хотел вновь ощутить то, ни с чем не сравнимое чувство обладания этим телом, удовольствия от близости с Далли, которого не испытывал ни с кем и никогда. Но я прекрасно понимал, что завтра утром, она будет стыдиться произошедшего и закроется от меня. Того, что я воспользовался бы её состоянием, она бы мне уже не простила.

Закончилось всё резко. Только что Далли извивалась, требуя моего мужского внимания, и вот уже спит, пытаясь во сне завернуться в моё крыло. Я с радостью притянул её к себе и закрыл крыльями от всего мира и начинающегося рассвета.

Проснувшись, я некоторое время просто наслаждался тишиной и покоем. Размеренное дыхание жены стихло, тело напряглось, кажется, она проснулась и поняла, что из одежды на ней только тонкая простыня.

– Змея! – резко дёрнулась она, вспоминая последнее, что случилось вчера до того, как она потеряла сознание.

– Нет, всего лишь твой муж. – Улыбаюсь ей. – Раздевал тебя я, в комнате больше никого не было. Иначе бы я не смог сбить жар. Вон вся простынь пропиталась уксусом и потом. Пришлось скинуть её на пол.

– Я помню... – неуверенно начала она и по залившимся краснотой щекам и даже ушам, я понял, что она вспомнила.

– Да, драгоценная, ты настойчиво требовала брачной ночи, но я был непоколебим. – Пытаюсь сгладить её смущение я. – Ну, что такое? В самом-то деле? Ты из-за яда с интересными свойствами...

– Приставала к мужчине. – Перебила она меня, мрачнея.

– К своему мужчине! И ничего же не было. Я хочу, чтобы быть со мной хотела ты, а не отрава в твоей крови. – Успокаиваю её я, но уже ради собственного спокойствия, продержал её в постели до вечера, даже на праздник она собиралась в моих покоях.

В дворцовом саду было непривычно многолюдно. Площадки для танцев и борьбы, жаровни с угощениями, костры, у которых под бой барабанов танцевали девушки. Скоро должны были начаться фейерверки, и я повёл семью к специально приготовленному месту, небольшому возвышению, устеленному мягкими коврами и подушками. Ира только поставила ногу на первую ступеньку, когда кто-то закричал её имя.

– Ираидала! – я не сразу узнал в фурии с факелом в руках и безумными глазами Анаис.

– Анаис, – попыталась позвать её мать.

– Нет, хватит, я не буду вас больше слушать! Ненавижу вас всех! Думаешь, похоронишь меня заживо, а сама будешь счастливо править рядом с оманом? Даже яд тебя, тварь, не берёт! Сдохни! – она толкает кувшины, многие бьются при падении, смесь рассыпается веером.

А Анаис, смеясь как сумасшедшая, кидает факел, от которого всё мгновенно полыхнуло, в небо взлетели сотни тысяч искр, но обжигающие искры долетали и до того места, где была жена и дети. Ветер гнал стену пламени на нас и на оставшиеся целыми кувшины, еще пара секунд и мы все сгорим.

Ирина вырывается вперёд и протягивает вперёд руки в останавливающем жесте. Руки, которые огненной вязью оплетают цветы из пламени. Огонь ревёт и волной откатывается назад, сжигая Анаис заживо. А я стою и не могу поверить в то, что я вижу. Моя жена, моя Далли пылает. Мать прикрывает рот ладонью, и смотрит на Ирину с ужасом.

– Далли нет... То княжна, то дочь огня... Зачем? – опускаюсь я без сил на ступеньки.

Эту ночь я провожу в своих покоях. Один. Мечусь раненным зверем. Моего "завтра" больше нет. Крушу мебель в щепки, зеркала уже разбиты, ткань со стен свисает ошмётками. А утром трясущийся смотритель передаёт мне письмо из императорского дворца с приказом доставить дочь огня Ираидалу во дворец и об объявлении отбора.

Гнев, голод, ревность, злость – всё смешалось в такой клубок, что я реву взбесившимся медведем и врываюсь в комнаты Ираидалы, срывая дверь с петель.

– Зачем? Зачем ты известила императора? Чего тебе не хватало? – кричу на неё и вижу, как зло сжались её губы.

– А с чего ты взял, что это я? Для меня письмо твоего отца такая же новость, как и для тебя! – злится она.

– А кто? – не могу успокоиться я.

– А кто угодно! У тебя не дворец, а проходной двор! Где с тобой считаются меньше, чем вороны с огородным пугалом! – кричит она. – Воруют, травят, врут на каждом шагу, устраивают пожары, подбрасывают змей... Теперь вот письма шлют!

Еле удержался, чтобы не схватить её за шею, выскочил, как ужаленный, на балкон и слышу, как в комнату забежали дети, вернувшиеся с тренировки.

– Мама, мы слышали, тебя забирают? – частит Марс. – Это не мы! Мы ни кому, мы всё время молчали.

– Что? Что значит "всё время"? – вспоминаю подслушанные слова про пламя. – То есть пламя проснулось не вчера?

– Нет. Ещё до ссылки, во время пожара. – Говорит Далли обнимая детей и вскидывает голову с тем самым выражением, что и на портрете. – Я ещё в Карнаке сказала, что мне всё это не надо! Хотела бы, этот отбор был бы уже год назад. Я к императору!

А я сажусь на диван, оглушённый новостью. Она знала, не могла не знать, что яви она пламя год назад, и она диктовала бы условия! А она в ссылку, в разруху, спала на земле, работала, сражалась...

– Интересно, кого мама выберет? – спрашивает Барлик, и я аж подпрыгиваю от возмущения.

– А зачем ей выбирать? Пусть устраивает гарем. А что? Папе можно, а ей нет? – заявляет Малис, заставляя меня потерять дар речи.

– Вообще, с хозяйственной точки зрения, это выгодно. Только нужно, чтоб без перекосов, не только воины нужны, но и хозяйственники, и мастера... – всерьёз задумывается Марс. – Только... Отец дарил своим наложницам украшения. Ну, помните, такие ошейники с булыжниками? А мама что дарить будет? Может, броши?

– Ещё чего придумал? А ещё хозяйственник и счетовод! Золото им с драгоценными камнями! За какие такие заслуги? – возмущается Малис. – Расшитых поясов достаточно! И не накладно для казны. Правда, папа?

– Ты! Маленькая, хитрая копия своей матери! Только язвительная и ехидная! – говорю дочери, прежде чем отправится во дворец отца.

Посмотрим, сколько там пока живых покойников собралось.

Во дворец императора меня сопровождал целый отряд бессмертных. К самому императору меня провели без проволочек. Только не в уютный зал, где я была впервые, и не туда, где мы завтракали во время моего визита в столицу, а совсем в другой зал. Величественный и помпезный. Встречал меня император стоя.

– Рад приветствовать вас в императорском дворце, благословенная дочь огня и высокородная княжна Севера. – Император говорил строго, официально и холодно. Той тёплой насмешки, что была в его голосе в прошлый раз, сейчас и в помине не было. Как и понимания, как в тех случаях, когда он говорил со мной серьёзно. – По какому имени мне к вам обращаться? Лари Ираидала или княжна Ярина?

– Алири Ирина. – Отвечаю ему и приподнимаю подол платья, показывая браслет на щиколотке, хоть тут он пригодился, а ведь сначала, первой реакцией было сорвать его ко всем чертям. Остановило меня тогда только то, что во-первых, Берс мог больше не обращать внимания на требования Анаис провести с ней ночь, а во-вторых, мужской браслет остался у меня. То есть Берс заявил о своих правах и намерениях, но выбор оставил за мной.