— Что касается вас, то есть сведения о нанесении побоев и угрозах, что противозаконно.

— Кто это сказал? — спросил Рантанен.

— Не будем сейчас об этом, — перебил второй полицейский, явно теряя терпение. — Расскажите, что вы помните.

— Может, не сейчас, — попросил Рантанен. — Устал до чертиков и катетер протекает. И тошнит меня.

— Ничего, не стесняйтесь, — сказал Губа со шрамом. Но Рантанен закрыл глаза и демонстративно захрапел. Пришлось полицейским, так ничего не добившись, уйти. Второй, проходя мимо Рантанена, пожелал ему скорейшего выздоровления.

«Как мило, — подумал Рантанен, — и эти не назвали своих имен. Мое-то они знают… И видать, все остальное тоже».

Совершенно обессилевший Рантанен спал часа два, потом явилась сестра по лечебной физкультуре, толкая перед собой какой-то аппарат на колесиках. Из аппарата торчал шланг с наконечником, похожий на хобот. Это сооружение предназначалось для дыхательных упражнений. Нужно было без перерыва дуть в хобот, сколько хватит сил. Женщина обошла кровать кругом, помогла Рантанену сесть и потребовала, чтобы он покашлял. Он послушался и чуть не потерял сознание от боли, но сестра, время от времени ободряя его радостными возгласами, была чрезвычайно довольна. Кашлять пришлось невыносимо долго, но он честно старался изо всех сил. Наконец женщина оставила его в покое, он дунул в хобот, и тот немедленно ответил ему тем же. Ничего более бессмысленного Рантанену уже давно не приходилось делать, поэтому он громко рассмеялся, но смех отозвался болью в теле.

Рантанен протянул руку и взял приемник, повертел ручку настройки и поднес аппарат к уху. В его глубине надтреснуто и очень тихо звучала ежедневная получасовая программа. Эту передачу любила слушать жена. В груди кольнуло, прямо возле сердца. Он повертел ручку, и из приемника послышалась размеренная речь. «Убийственно размеренная, — подумал Рантанен, — похоже на обзор печати». Он не понимал, о чем говорит диктор. «Может, я уже умер, может, я уже в аду и тут всех заставляют с утра до вечера слушать эту ерунду? Приемник прилип к уху, а я не могу ни отстраниться, ни рукой двинуть, а радио так и будет трещать сутки напролет, впрочем, какие же сутки в аду?» Рантанен швырнул приемник об стенку, и в то же мгновение в палату вошел высокий человек, одетый в штатское. Человек растерянно поглядел на приемник, поднял его с пола и потряс.

— Что, не работает? — сочувственно спросил он низким голосом. Потом он поправил отошедший от розетки штепсель, повертел ручку и поднес аппарат к уху. По его лицу расплылась радостная улыбка.

— Арчангело Чореллиа, — сказал мужчина.

— Кто? — спросил Рантанен.

— Или Пуркеллиа, — задумался мужчина. — А может быть и Луллю. Или надо говорить Луллюа?

Человек подал приемник Рантанену, но тот отмахнулся, не надо, мол. Человек сунул его Рантанену под подушку.

— Здравствуйте, — сказал он наконец. — Помните?

— Я все помню, — устало ответил Рантанен. — Значит, так. Мужиков было трое. У одного хлебный нож. Здоровый и бородатый парень. Он сказал, что убьет меня, если…

Человек вежливо улыбнулся.

— А меня вы помните?

— Я ничего не помню.

— Я вас оперировал. Я хирург. Вас было трудно резать, у вас чертовски сильная спинная мускулатура, «musculus dorsalis rex», никакой скальпель не брал, но надо же было зашить легкое. Так что, бывает и сила не на пользу делу.

— Спасибо вам, — сказал Рантанен.

— Чего там, это же моя работа, — ответил мужчина. — Вы потеряли три литра крови. Чуть богу душу не отдали.

Хирург провел пальцем по воздуху длинную черту и свистнул.

— Ага, это вроде как долгий сон, — догадался Рантанен, — вы его читали?

— Чего?

— «Долгий сон».

— Чье это?

— Я не помню.

— Вы имеете в виду «Глубокий сон»?

— Разве?

— Значит, вы меня не помните? А ведь мы с вами и раньше встречались.

Рантанен невольно посмотрел на хирурга, ему не нравилось, что появляются все новые люди, которым он обязан. Они, видите ли, жизнь ему спасли. И все же хирург казался ему знакомым. Не оттого ли, что он вот уже сколько времени на него смотрел?

— Коувола, Карельская бригада, — напомнил хирург. — Школа младших офицеров. Университеты майора Потра. Покупали у спекулянтов водку. Перепродавали. А однажды провожали девочек в Куусанкоски, а они нас к себе не пустили, и назад в казармы мы уже не успевали.

— Успели?

— Нет. Но никто не заметил. Калле-Жестянка заметил, но ты пригрозил испортить ему фасад, если он выдаст.

— Да? Да-а. А на братской могиле ты тогда толкнул такую речь в защиту мира, — вспоминал Рантанен. — У майора рожа покраснела, но он ничего не мог сделать, во время речи нужно было стоять по стойке смирно.

— Точно, не мог, — обрадовался хирург. — Да, было время.

Рантанен осторожно смеялся, улыбался и хирург.

— Но потом он мне задал жару, — говорил злопамятный хирург. — Я рассказывал когда-нибудь, как…

Но тут Рантанен перебил его:

— Теперь я понял, почему у меня сегодня не было похмелья. Ты же поменял мне кровь, то есть бо́льшую ее часть. Взамен своей я получил трезвую.

Хирург задумчиво поглядел на Рантанена и понимающе кивнул.

— А ту мою кровь никому не давайте. А то бедняга и не поймет, с чего у него голова трещит…

— Так ее же нет, твоей крови, — сказал хирург. — Развеялась по воздуху. Унеслась с ветром. Поднялась в небеса. Просочилась в землю.

— Вот как, — притих Рантанен. И тут на него напал кашель.

— Это тебя дух праведный посетил, — сказал хирург. — Ладно, я должен бежать.

Хирург подлетел к двери, махнул рукой и был таков. В мгновение ока праведный дух покинул Рантанена.

Он затрясся, его лицо исказилось, по лбу струился пот, застилая глаза соленой пеленой, а тут еще и слезы… Он зарылся лицом в подушку, а из-под подушки кто-то сказал: — Вы слушали музыку Франца Куперена…

Ночью у него поднялась температура. Рантанену было плохо, но рвать было нечем. Его трясло, он свернулся клубком и чувствовал себя сплошным сгустком крови. Потом он ощутил страх смерти, это случилось впервые, впервые в его жизни, и, как многие обреченные, спасенные удачной операцией, он решил, что умирает. На него махнули рукой, о нем забыли, забыли о его, Рантанена, способности сопротивляться, способности его тела сопротивляться, способности его органов сопротивляться всему тому, что им угрожает, всем этим смертям, бактериям, вирусам, эпидемиям, злым языкам, людскому равнодушию и ядерной войне. К тому же седой и элегантный отделенческий врач сказал, что кризис миновал, и что Рантанен поправится. А Рантанен не доверял незнакомым отделенческим врачам. Хирург подбодрил его, но дело хирурга уже сделано, ему плевать на всякие послеоперационные осложнения, по его бумажкам все чисто.

А вдруг ему влили неправильную кровь? Не той группы? Рантанену стало казаться, что ему и в самом деле влили не ту кровь. Он убеждался в этом с каждым мгновением, с каждым спазмом: конечно влили кровь не той группы, и теперь тело изрыгает чужую кровь, кровь хлынет у него из носа, глаз, рта, ушей, из каждого отверстия. И он умрет один, к нему никто не подойдет, он звонит уже полчаса, уже час звонит и никто не подходит. Они дадут ему умереть, потому что кризис уже миновал, так они заявили, им и в голову не приходит, что ему влили неправильную кровь, они никогда с этим не согласятся, никогда этого не признают.

«Глупый конец, — злобно думал Рантанен, в то время как его тело корчилось от боли. — Глупо помирать одному, в больнице да еще под утро. И всем плевать. Всем все равно».

Раньше он считал, что умрет легко, он всегда спокойно думал о смерти, он относился к ней как человек, не боящийся жизни. О собственной смерти он никогда особенно не задумывался, для этого существуют попы и плакальщицы. И что же оказалось? Жалкая, беспомощная, омерзительная тоска. Вот валяется он на больничной кровати весь в поту, страдает, словно недужная баба, в полном одиночестве, отданный на милость чужим людям.