— Гляди-ка, с точностью до миллиметра, — похвастался Потеха, укрепив стояк, который теперь был плотно прижат к потолку.

— До того точно, что когда от горячей воды он расширится, то обязательно согнется.

Но он смотрел на дело рук своих с удовлетворением.

— Тут готово. Давай установим запасной бак.

Мы подвесили резервуар на стену, и Потеха соединил его с котлом при помощи обрезка водопроводной трубы, который он принос из машины.

— Можно пробовать.

Я открыл кран. Пришлось подождать, пока в котел налилось четыреста литров. Потеха встал, чтобы увидеть, когда избыточная вода пойдет в бак.

— Сразу завинчивай, как я скажу.

Я сидел на корточках перед котлом, держа руку на кране, но команды все не было. Потом вдруг раздался крик:

— Закрывай! Закрывай!

Я закрыл кран и подошел к Потехе: он вытаскивал из трубы какие-то мокрые лохмотья.

— Засорилась.

— Надо было сначала трубу проверить!

Пришлось разбирать все сооружение. В трубе оказалось изрядное количество пакли. Когда все вычистили, я открыл кран, и вода сразу полилась в резервный бак. Можно было закрутить кран.

Потеха снимал комбинезон.

— Все в порядке. Красивая работа.

Ночью я проснулся от грохота. Встал с постели и поспешил вниз. Плохо прикрепленный к стене запасной бак лежал на полу.

В последний день работы Потеха назначил испытание всей системы под давлением. Я с опаской осторожно приоткрыл главный вентиль. Прислушался: тишина. Я открутил побольше, потом — полностью.

Мы проверили все краны, сварочные швы и соединения, Потеха перетрогал все гайки. Вроде бы все было в норме.

Я сварил кофе: надо же было отметить окончание работы. Мы долго сидели за столом, вспоминая свои беды и радости.

— Случается то одно, то другое, но в конечном счете это все одна цепь событий. У события нет собственной ценности: хорошо или плохо, решает человек, а само событие — это холодное, можно сказать бесчувственное явление…

Пока я это излагал, меня постепенно охватило какое-то облегчение, освобождение, что ли… А Потеха улыбался. Не знаю, понял ли он меня. Возможно, таким людям и не нужны подобные рассуждения.

Я расплатился с ним. Отсчитал купюры на его огромную ладонь. Он усмехнулся и небрежно сунул деньги в карман. Он обещал приехать завтра удостовериться, что все в порядке.

Ночью наверху потекло в нескольких местах. Я закрыл воду. Утром позвонил Потехе, но не застал его и попросил ответившую мне женщину передать мастеру мою просьбу заехать.

Прошло два дня. На третий во дворе появился знакомый «пикап». Я подождал, но из машины никто не выходил. Мне стало как-то не по себе, словно машина сама прибыла по своим делам. Я вышел во двор, открыл заднюю дверь «пикапа».

Потеха сидел на ящике с инструментами, уставившись в пол. Матрац и одеяло были сбиты в кучу, точно человек плохо спал и всю ночь ворочался в постели.

Наконец он медленно повернул голову, взгляд его коснулся меня.

— Сын убил себя, — сказал он.

Я поднялся в машину, сел на баллон с кислородом.

— Проповедник?

Он разглядывал свои руки, поворачивал их ладонями вверх-вниз, потом ответил горестно:

— Это-то и есть самое потешное.

Дорожный мастер оставался на платформе до тех пор, пока поезд не скрылся за поворотом. Ночью выпал снег, и на нем отпечатались следы его жены, только что севшей в вагон. С мастером поздоровался станционный рабочий, одетый уже по-зимнему. Рабочий толкал пустую тележку и замедлил шаг, ожидая какого-нибудь замечания мастера. Но тот промолчал, едва взглянув на рабочего.

Дорожный мастер изменился с некоторых пор, как-то притих.

Станция была маленькая и находилась в стороне от густонаселенных мест. Кроме основного пути, на ней имелось две боковых ветки, одна вела в пакгауз. Когда-то грузов было много, о чем свидетельствовал обшарпанный вид грузовой платформы. В те времена, когда дорожный мастер принял этот участок, отправляли и получали довольно много грузов и работы было достаточно. Сейчас хватало только одному станционному рабочему. Погрузку леса прекратили здесь уже несколько лет назад. Улетучился горький запах дубильной коры. Дорожный мастер понимал, что участок потихоньку умирает. На тупиковой ржавой колее, в летнее время зараставшей травой, стояли два снегоочистителя и еще какие-то машины, которыми за все годы его работы на станции никто никогда не пользовался. А проработал он здесь уже десять лет.

Незаметно для себя дорожный мастер очутился в зале ожидания. На его сапогах таял снежок. На истертых до блеска скамьях сидели немногочисленные пассажиры. Ощущение застоя, неподвижности усиливали висящие по стенам яркие рекламы банков и тракторных заводов.

Дорожный мастер почувствовал, что у него кружится голова. Теперь это случалось с ним часто. Потом, непонятно почему, он ощутил, как чуждо ему все окружающее, такое обычное, хорошо знакомое ему до последней мелочи: истоптанный пассажирами пол, заметно понизившийся перед окошком кассы; латунная ручка входной двери; особый воздух в зале ожидания, в котором смешивались запахи застарелой грязи, теплой железной печки и кучи березовых дров в углу. Мастеру вдруг показалось, что все здесь дожило до своего конца. Что скамейки только кажутся скамейками, а если подойдешь и дотронешься, рука повиснет в пустоте. Отчего это головокружение и внезапная слабость в ногах? Может, потому, что пол уже изъеден этой удивительной личинкой отчуждения, нереальности?

Начальник вокзала из окна своего кабинета давно следил за дорожным мастером и постучал ему карандашом по стеклу. Мастер вошел в кабинет и сказал после не долгого молчания:

— Ветку разберут!

Начальник вокзала, словно оцепеневший за своим столом, посмотрел на дорожного мастера, потом стал разглядывать стоящие на столе предметы. В тишине кабинета громко поскрипывали старые стенные часы. Дорожный мастер взглянул на них и вдруг подумал, что маятник раскачивается взад-вперед точно так же, как мысли в его голове в эти последние дни.

— Что за чертовщина!

Начальник вокзала, живший с семьей в тесной квартире, прежде всего обрадовался: ведь перевод дорожного мастера на другой участок дороги означает, что освободится его домик.

— Жене я еще не говорил, — сказал дорожный мастер. — А ты что-нибудь слышал об этом?

Начальник вокзала кивнул задумчиво. Дорожный мастер вышел из кабинета, а начальнику захотелось немедленно пойти и рассказать новость жене. Или пока подождать? Наконец-то его семья получит в свое распоряжение дом дорожного мастера. А в квартиру начальника тогда переселится станционный рабочий.

Семья дорожного мастера занимала казенный дом рядом со станцией. Дом построили в начале пятидесятых годов, он был из бревен, позже его обшили досками и выкрасили в желтый цвет. Неподалеку за насыпью и высокими березами, увешанными скворечниками, проходила одноколейка. Из окон дома была видна станция. Летом в комнаты проникал запах нагретой щебенки, любимый привычный запах.

Во дворе тоже росли старые, но еще крепкие березы. Удобств в доме не было, и сколько ни просил дорожный мастер, к этим капитальным работам так и не приступили. Возможно, высшему начальству давно было ясно, что место это в недалеком будущем опустеет. У дорожного мастера были свои рассчеты: он требовал переделок не только для того, чтобы в доме появились водопровод и туалет. Он хотел, чтобы государство вложило бы в дом побольше средств, надеясь, что это в случае чего задержит ликвидацию ветки, чего он так боялся. Но в последние дни он начал понимать, насколько наивными были его хитрости.

Потолки в доме были высокие, комнаты просторные, с хорошими печами. Почему-то государство предпочитало строить такие дома для своих служащих. Ежегодно осенью мастер получал от государства уже готовые наколотые дрова: их доставляли прямо к сараю. В колодце, не высыхавшем даже в самые жаркие летние месяцы, была вкусная и чистая вода.