Старики беседовали не останавливаясь. У них всегда находились темы для разговоров. Я пыталась понять, почему они выбирали для этого наш дом, но ответа на этот вопрос так и не находила.

Однажды моя старшая сестра сказала, что старики приходят к беднякам, потому что у них они чувствуют себя хозяевами. Они любят наблюдать за простыми людьми, как бы те тайком не попробовали чего-то вкусного, не позволили себе минуту отдыха. Ведь в своих руках старики держали все в нашей деревне. Один из них владел здесь землей, а другой был его советчиком и попутчиком. Они всегда приходили к нам, потому что до нашего дома им проще было добраться.

Тогда жизнь была очень трудной для простых людей. С конца двадцатых годов в стране была безработица. Многие голодали. Местные власти раз в месяц распределяли муку, чтобы как-то поддержать население. Назначали наблюдателей, которые должны были следить, чтобы это государственное подаяние не разбазаривалось.

Мне всегда казалось, что старики никуда не спешат, потому что они сыты. А у меня все время было одно-единственное желание, чтобы они ушли и мы могли бы поесть. Конечно не блины, я мечтала хотя бы о ячневой каше. Она была такая вкусная! Я знала, что мама не будет рисковать сегодня и печь блины. Ведь старики могут неожиданно вернуться, и тогда нас лишат муки в следующий раз.

Я сидела, сжав кулаки. «Господи, помоги мне быстрее вырасти!» Я обращалась к богу, как нас учили. Слышал ли он меня? Мне казалось, что нет. Почему же он никогда не откликнулся, ведь мы так просили его о помощи? Жизнь непременно должна измениться, когда я вырасту. Маме не придется тогда подолгу бродить в лесу и собирать хворост, а я буду сильной и смогу ответить этим ужасным старикам. И папе будет тогда легче, не надо будет искать работу. А сейчас все его поиски напрасны.

Когда я вырасту, я приду к старикам в дом и плюну прямо на пол. Я обязательно сделаю это. Все зло на свете от них, в этом я уверена. Правда, взрослые говорили, что существует множество злых и недобрых людей. Но я видела тогда только стариков, которых я мечтала наказать. Они несли в себе всю несправедливость и жестокость жизни.

А сейчас я почувствовала, что больше не в силах сопротивляться подступившим слезам, не выдержала и разрыдалась.

— Да что это в самом деле с твоим ребенком? Какая же ты мать, если не можешь заставить молчать своих собственных детей? Мы же уважаемые люди. Надо всерьез подумать об опеке над ними. Власти займутся твоими детьми, и уж тогда из них будет толк, — ворчали старики.

Я оцепенела от ужаса. И даже плакать я больше не решалась. Мои братья с опиской выглядывали из-под стола. Их глаза потемнели от испуга. Я услышала жалобные рыдания, которые доносились из комнаты. Слово «власти», произнесенное стариками, напомнило всем нам, как однажды власти силой отбирали детей у одной семьи. Эта семья долгие годы жила в полной нищете. Когда детей усаживали на телегу, они громко и жалобно кричали. Этот крик невозможно было забыть. Телега была вонючей и грязной, потому что на ней обычно возили навоз. Мы не знали, куда увезли детой. Их отчаянный плач эхом отражался от стон домов. Родители были бессильны что-либо сделать. Но кого интересовали их чувства?

И вот опять в моих ушах прозвучало это страшное слово «власти». Я посмотрела на маму. Глаза ее вмиг наполнились тревогой, стали такими же темными, как глаза братьев. В них я увидела ненависть и ужас. Мамин голос прозвучал гневно, когда она ответила старикам: «Попробуйте только отобрать у меня детей! Прежде вам придется убить меня!»

И тогда старики сказали: «Да будет вам, успокойтесь. Как-нибудь договоримся».

Я не спускала глаз с папы. Ну теперь-то он непременно вышвырнет этих негодяев! Я заметила, как в эту минуту его брови нахмурились. Выражение лица стало странным: одновременно добрым и злым.

Я замерла. Еще немного, и старики навсегда исчезнут из нашего дома. Папа неторопливо провел ладонью по своей лысине и откашлялся. Он стал медленно подниматься со стула. Я ждала, затаив дыхание. Мои братья под столом глядели с опаской. Даже их сопливые носы передавали выражение испуга. Мама все еще стояла неподвижно, сраженная угрозой. И вот в этот момент папа двинулся с места. Наконец-то!

Старики взглянули на него и как ни в чем не бывало продолжили свою беседу. Папа повернулся к ним спиной, сунул под мышку мешок и вышел во двор.

Я не могла поверить, что все так кончилось, ничего не произошло. У сарая валялось несколько поленьев, и папа стал укладывать их в мешок. Я следила за ним из-за занавески и поэтому хорошо могла его видеть. Чего же папа испугался? Нет, все останется по-прежнему.

Мама отошла в сторону и остановилась на пороге у входа в комнату. Она сложила ладони, и я увидела, какие у нее тонкие пальцы. Вся мамина тревога и усталость была в них. Потом она разомкнула ладони и вновь сжала их. Волосы, собранные в пучок, рассыпались по спине. Казалось, что внезапно налетел холодный ветер и настиг маму. Она была сосредоточенной, ее лицо пылало, а уголки губ то и дело вздрагивали. Мама стояла и глотала слюну. Глаза ее были широкими от гнева, когда она смотрела на стариков. И как только они не видели, что мама стала другой?

В нашей кухне на стене были старые часы. Они висели криво, и я все время боялась, что они вот-вот свалятся. Сейчас мама стояла под часами в низком дверном проеме. Часы как бы давили на нее.

«Мама, осторожнее! Они убьют тебя!» — прокричала я в своем воображении и в отчаянии бросилась к маме. Я плакала и показывала на часы. Мама сразу поняла, в чем дело. Она обняла меня и опустилась на маленькую скамейку у плиты, на свое обычное место. Она сидела здесь, когда ломала сухие ветки и растапливала ими печь.

И вдруг мама начала жалобно плакать. Она плакала так, будто молила о помощи. Кухня наполнилась этим плачем. От ужаса закричали мальчики под столом и больные дети в комнате. Кругом были слезы. Меня так поразила эта картина, что я замолчала, но вместо этого начала икать. Я осторожно поглядывала на стариков, спрятавшись за мамину спину. Они замерли и от удивления приоткрыли рты, словно рыбы, которых только что достали из пруда. Старики не сводили глаз с мамы.

«Ну, уходите же отсюда, противные старики», — говорю я тихо-тихо. Я с опаской смотрю на маму: ведь я позволила себе произнести грубое слово. А это было запрещено у нас строго-настрого. Но слышала ли меня мама? А старики? Я знала, что сказала грубость, но я сделала это совершенно сознательно. Услышали б только старики!

Одновременно, как по команде, старики встали. Они поправили свои шляпы, которые и не снимали, а затем заложили указательные пальцы в карманы своих жилетов. Они делали все это так похоже друг на друга, что было даже смешно. Я видела, как они пощупали свои карманы и достали золотые часы на толстых блестящих цепочках. Они взглянули на часы, словно сверяя время.

Мой взгляд упал на наши степные часы. Почему старики не посмотрели на них? И прежде, чем я успела сообразить, старики молча удалились.

Как только они не подбирались к нам!

Когда в первый раз созвали всех владельцев усадеб на собрание насчет строительства электростанции, нас было много таких, кто не соглашался отдать компании свои участки. Об отступных ничего худого не скажешь, деньги нам предлагали с учетом нынешних расценок, да еще можно было надеяться на солидную прибавку.

От имени несогласных выступил я. Мы не можем отдать нашу землю, ведь мы получили ее в наследство от отцов и хотим передать потомкам в том же виде, в каком она досталась нам. А если в наших местах построят атомную станцию, то вскорости вся округа навсегда станет непригодной для человека. Нам нужна наша прекрасная чистая природа. Она ценнее любой энергии, отравляющей все вокруг. Вот так примерно я говорил. Конечно, я никогда не отличался особенным красноречием, но, думаю, заправилы компании поняли, как мы смотрим на эту затею — я и мои соседи.