Ее щеки были красны, из-под шапки торчали растрепанные волосы.

— Человек не должен замерзать».

Да, заповедь «не укради» остается в силе. Но по какой заповеди гора угля без пользы лежит под снегом, а в доме замерзают и кашляют дети?

Нечто подобное совершается и в рассказе «Два бутерброда»: молодая учительница ради спасения человеческого достоинства маленькой ученицы поступает вопреки общим, без рассуждения принятым нормам. Но разве читатель осудит ее? Значит, есть справедливость более высокая, есть заповеди, еще не ставшие общим достоянием. Недаром у Ауликки Оксанен героине рассказа «Ужин» мерещатся «далекие мерцающие острова»:

«Как жизнь коротка! Вот стоит Лейла на крыльце, и есть у нее ребенок — комок счастья, спеленутый горем, прозрачное зернышко, запрятанное глубоко под чешую, под колючки. И она должна ему дать то, чего не имеет сама. Но где ее найдешь — иную жизнь?..»

Об «иной жизни», вероятно, подумывает и один из «обыкновенных людей» И. Питкянена: он украдкой назначает свидание девушке, с которой его соединяет не более того, что принято называть «случайная связь» и чему солидный семьянин не придает особого значения. Но чем-то необыкновенным, самостоятельным веет от его подруги, их мимолетной встречи. Минуты, проведенные вдвоем в полупустом кафе, — они, конечно, из рода «мерцающих островков» в монотонном течении жизни. Но, увы, они тоже украдены у обыденщины. И сознание этого герою, человеку в общем честному, не по плечу.

Так бесстрастность, безучастность авторского стиля исподволь преодолевается самим содержанием — но она же требует повышенной встречной активности в восприятии. Ведь умение читать не исчерпывается знанием букв. И если ясней ясного, что без активной жизненной позиции нет писателя, то как раз и важно понять его внешнюю отстраненность как прием, как нечто художественное, основанное на боязни каких бы то ни было «художеств», прикрас, граничащих, в конечном счете, с ложью.

Однако такой стиль, когда главным событием произведения оказывается «бессобытийность», тем лучше оправдывает себя, чем крупнее талант автора. Не этим ли и выделяются, например, новеллы Вейо Мери? Такие писатели обычно умеют и в стиле подняться выше того, что иной раз принимает характер литературного поветрия или моды.

Вообще нельзя не заметить, с какой последовательностью, но вместе с тем и с осторожностью финские рассказчики проводят общую мысль о том, что так называемая частная жизнь, напрочь отгороженная от больших социальных, общественных дел, оказывается несостоятельна.

Прямее других ее выразила М.-Л. Миккола в уже упоминавшемся рассказе «Зной». Молодые (в смысле супружеского «стажа») муж и жена решают расстаться — на какое-то время, как они обманывают себя. Неудовлетворенность жизнью ради хлеба насущного внушила им, что оба они просто устали друг от друга. Но вот в разлуке герой сталкивается с тем, от чего он был далек в столице, где сочинял для некой газеты «репортажи о хельсинкских пьянчужках» и тому подобные «материальчики». Здесь, в провинции, судьба вовлекла его в острый социальный конфликт между рабочими и предпринимателями. Он всем сердцем на стороне забастовщиков, но понимает и беду людей, которых безработица толкает в штрейкбрехеры. Впервые журналист задумывается не о том, сколько заплатят за репортаж, а о том, «кто это напечатает?». Новый духовный уровень меняет и его «частную жизнь»: он начинает чувствовать необходимость Розы…

Другой важной темой многих рассказов — где подробно, где намеком — становится война. Военное прошлое так или иначе положило свою печать на душу каждого финна. Полное лишений детство, женские, материнские тревоги тыла, калечащий и убивающий мужчин фронт — этот тематический круг неразрываем по сей день, потому что минувшее расходится по всей человеческой жизни, касаясь и тех, кому повезло родиться после войны. К настоящему обращены мальчишки, которые борются, как могут, с войной в рассказе Калеви Сейлонена «Украденная винтовка», о настоящем и будущем побуждает нас задуматься девочка из новеллы Лайлы Хиетамиес «И тогда мне станет грустно…», о болью хранящая память о своем погибшем отце. Живо изображена ловкая хозяйка ресторана, красивая изящная спекулянтка, обирающая измученных войной и голодом людей в рассказе Кертту-Каарины Суосальми «Милая госпожа». По сути дела предостерегает от забвения уроков прошлого и М. Ларни в своем «Миротворце», где выведен образ американского торговца оружием с его убийственной логикой: «Чем больше покойников, тем крепче и надежнее мир».

Тема войны и мира по преимуществу есть тема будущего, а оно всегда связано с подрастающим поколением. Финские писатели живописуют детей с особенной любовью. Фигура ребенка, даже если она порой лишь мелькнула в рассказе, иногда оказывается ключевой, как, например, в «Мартышке» Юхи Маннеркорпи. Здесь одинокий киоскер, сознание которого, кажется, уже мутится от старости, ежедневно по несколько минут любуется появляющимся на перекрестке незнакомым мальчиком, играющим в регулировщика. И для старого чудака это событие становится содержанием дня. «Мой сын» — так он и заявляет обескураженной и рассерженной матери «регулировщика». А когда у Ауликки Оксанен мужчина в черной рубашке из одноименного рассказа мимоходом обманывает малышей, два доверчивых существа, ищущих, где бы заработать на билет в цирк, на наших глазах рушится мир.

Полны сочувствия к своим маленьким, но уже обездоленным героям авторы «детских» рассказов Сульвей фон Шульц («Белые мышата») и Кристина Бьёрклунд («Новогодняя ночь»). Даже угрюмый самогонщик — «Арендатор», коего мы помянули недобрым словом по рассказу М. Росси, он ведь тоже в финале приоткрыт душевным просветом: ради учебы дочери обворовывает он таких же воров; дочь — последнее видение его свободы. И в новелле Юхани Пелтонена «Мартовский туман» романтически настроенного, хотя и пожившего человека, истинно поэтическую душу не случайно сопровождает дитя. Да, недаром еще в начале века русский писатель Александр Куприн в очерке «Немножко Финляндии» сказал: «Мне кажется, можно смело предсказать мощную будущность тому народу, в среде которого выработалось уважение к ребенку».

Финны вообще нация молодая. Велик ли срок в полтора столетия, за которые финский язык, боровшийся за собственное литературное достоинство при изначальном господстве шведского, «дорос» до произведений, снискавших мировое признание? Период мал, а путь огромен. И наверно, здесь будет справедливо и уместно напомнить, что пробуждение национального самосознания финнов ускорено сближением с Россией. Именно с выходом России к морю связано ослабление влияния всего шведского на Суоми — страну крестьян, охотников, рыболовов, короче говоря, — не аристократов. Приходится признать, что тогда и закладывались основы независимости, полученной Финляндией в результате Великой Октябрьской революции. Поэтому да не ускользнет от внимания читателя, что когда в ряде рассказов настоящего сборника заходит речь о восточном соседе, то у героев преобладает доброжелательное отношение. Тучи, иногда омрачавшие былое, рассеяны общими усилиями, и это главное.

Кто в курсе того, как финские рабочие трудились на строительстве металлургического комбината у нас в Костомукше, тот, прочитав, скажем, рассказ А. Оксанен «Похитители вишен» о девушках, подавшихся на заработки в ФРГ, увидит контраст не только между двумя социальными системами. Он подумает и о различной мере взаимного уважения, основанного не на принципах эксплуатации, а подлинной дружбы.

Самых разных героев встретит читатель на страницах этой книги. Здесь и отрешающие себя от повседневной суеты персонажи («Für Eliselle» Ханну Канкаанпяя), и одержимые труднопонятными для окружающих идеями люди («Исцелитель живых и мертвых» у Ойвы Арволы), и тонко сопрягающие реальность и фантазию герои новелл Бу Карпелана. Горек юмор, с которым выписана и Арто Сеппяля в сущности жалкая и одинокая, сменившая родину на Америку «дама из рая»: без умолку трещит она о своем счастье, а настоящего-то счастья, увы, не знает…