С наступлением осенних холодов Сенья перешла спать вниз. Коров перевели в теплый хлев. Освободившись, Сенья забиралась на кровать, укрывалась одеялом, дремала или спала.

В конце ноября Сенья вместе со всеми ходила в гости к соседям. Обратно шли при яркой луне. Все вокруг было отчетливо видно: заснеженные огороды, застывшую речку, берег, деревья, телеграфные столбы, сараи и все остальные постройки. А в избе не нужно было зажигать света. От соседей они узнали, что умер тот самый парнишка, что летом отмечал длину прыжков у крыльца. Сенья еще раньше слышала, что у него воспаление легких. Айла сказала, что в школе этот мальчик был первым по арифметике.

Накануне рождества парни принесли елку. До Нового года она так высохла, что начали осыпаться иголки. В первый день нового года Ееро и соседский мальчишка решили подшутить над Сеньей. В ее отсутствие они собрали всю хвою и насыпали Сенье под одеяло. Ееро должен был наблюдать, как Сенья будет укладываться в постель. Но ничего особенного он не заметил.

В крещенье к ним зашел крестьянин с того берега, он жил на хуторе километрах в трех отсюда.

— День добрый, — поздоровался он.

— Здравствуй, здравствуй, — ответила Сенья, приподнявшись с постели на локтях, — что новенького у Вяйно?

— Да какие там новости. Худею вот.

— Верно, к Анникки своей собрался? — сказала Сенья.

— А то куда ж еще, — ответил Вяйно.

Разговор в избе шел о том о сем. Сенья лежала под одеялом и слушала. Вяйно сначала сидел вместе со всеми за столом, потом подсел к Сенье на кровать, приподнял край ее одеяла и лег рядом, обняв девушку. Остальные играли в карты. Вяйно долго лежал рядом с Сеньей, не говоря ни слова. Потом он встал и отправился дальше по своим делам.

Женщина поднялась с камня, отвела глаза от гор, она поправила поношенное, прилипшее к телу платье. Передышка не принесла облегчения, наоборот, расслабила, и усталость не проходила.

Старик на дворе стоял в полной растерянности. Ветер стал порывистым, резким. Женщина прищурилась, она почувствовала приближение дождя.

— Дед, втащи телегу под навес. Дождь будет.

Тот не шелохнулся.

— Дождь, еще тебе и дождь, — бормотал старик… — А он там, наверху.

— Ничего не поделаешь. Сегодня мы больше ничего не успеем.

— Он там, наверху. — Голос старика был хриплым.

— Втащи телегу!

— Наверху и сражается с ветром. А тут еще дождь собрался.

— Дед, я тебе о телеге твержу!

— Если они схватят его, к чему жить? Я за такую жизнь и пригоршни навозу не дам.

— Легко говорить! А жизнь идет себе своим чередом. И телегу надо убрать под навес.

Женщина закрыла глаза. Картины сегодняшнего утра все еще живут в ее памяти, волнуют. Было в них что-то притягательное и одновременно стыдное: его руки, горячие влажные губы и солнце, бьющее в глаза…

И опять голос старика, приглушенный, точно идущий из-под земли, возвращает ее к действительности.

— А если они схватят его? В таких тучах там, наверху, сплошная мгла. Моросит, словно острыми иглами пронизывает. Ты-то никогда не была в горах.

— Я ненавижу эти горы!

— Что ты сказала? — Голос старика звучал по-детски жалобно, и он, запинаясь, чуть не хныча, убеждал: — Горы нельзя ненавидеть. Ты ведь никогда там не была. Стоят они себе — и все. А если с кем стрясется беда, вини только себя.

— Прекратил бы ты болтовню, дед.

— Разве мне он менее дорог, чем тебе?

— Мне самой не втащить телегу. — Женщина ухватилась за оглобли крепко, решительно. Чуть поодаль стояли волы, повернув головы к горам.

Женщина могла бы справиться с телегой сама, но ей хотелось заставить старика замолчать.

— Нет, горы нельзя ненавидеть. Это все равно что ненавидеть себя. Что горы? Они стоят себе на месте. А что там, за горами, все зависит от нас, от нашего воображения.

— Ну и разошелся ты сегодня…

— Что ж, завтра буду молчать, а может, и плакать.

Она выпрямилась, давая понять, что терпение ее не бесконечно, и приказала резко:

— А ну-ка, тащи телегу! А то вдруг ветер налетит и опрокинет ее.

Без особого труда они втащили телегу.

— Хорошо смазана. Это он потрудился.

— Да, сегодня утром.

И вот телега водворена под навес. Под колесами хрустнула слетевшая с крыши черепичная плитка… Прошуршала ящерица у стены, там, где лежал скошенный, но необмолоченный овес. Сытно пахло зерном. Женщина набрали в охапку колосьев. Сильно запершило в горле, глубоко, почти в легких. Однажды она лежала здесь рядом с ним, вдыхая одновременно запах его тела и запах зерна. Потом долго щекотало спину, острые соломинки плотно вонзились в платье.

Сегодня утром он стоял здесь, возился со старыми колесами. Руки в масле, струйки его стекали до самого локтя. Он работал увлеченно, с любовью, вкладывая в это всю душу.

Такие проворные руки. Она глядела, боясь пошевелиться. Солнце ярко освещало надворные постройки.

Женщина заметила, что старик наблюдает за ней.

— Вчера колеса так скрипели, точно в ушах у меня гальку в песок перетирали.

Она неохотно расставалась с воспоминаниями.

— Э-хе-хе, — пробормотал старик, — телега наша тяжелая. Он знал, как держать ее в порядке.

Старик был доволен. Он любил работать бок о бок с ним, потому что нуждался в поддержке.

— Тебе бы стоило пойти туда, поглядеть дорогу.

Чего он хочет? Послать ее туда? Самому ему уже не под силу туда отправиться.

Вот они, три горные вершины. Самая высокая Петрус, средняя Паулус и самая низкая, покрытая кустарником и деревцами, — Йоханнес.

Старик вытащил трубку, отошел подальше от стога, опасаясь пожара.

Пройти через горы в непогоду — дело непростое. А когда тучи тяжелые, там чертовски холодно. Смерть так и шагает следом. Лучше всего укрыться и переждать. А то нетрудно угодить в какую-нибудь расщелину… Все покрыто ледяной коркой. Не доведи бог сорваться, тогда уж не удержаться, ухватиться не за что.

— Расщелины, пропасти, — задумчиво произнесла женщина.

— Само собой. Сегодня я бы не хотел оказаться там. Опасно.

— Дед, захвати серпы.

Какую цель он преследует, вселяя в нее свою тревогу, будто она сама не охвачена ею? Она передумала обо всем задолго еще до того, как он заговорил об этом.

Сейчас горы были скрыты грудой туч. Долина же хорошо просматривалась. В солнечных отблесках виднелись дома, маленькие, словно игрушечные, с зелеными и красными крышами. Желтыми пятнами выделялись цветы. В воздухе угадывалась близость моря.

— Оказаться там наверху одному… — простонал старик.

— Что ты хочешь от меня? Что я должна сделать? Он не признает меня! Он не видит меня! Он не слышит меня!

Старик испугался, посмотрел на иссушенные поля с чахлыми колосьями и перевел разговор.

— Я-то спал, — сказал он, стараясь помириться.

— Когда?

— Когда он ушел.

— Никто не смог бы его остановить. Он должен был уйти. Он не мог больше выносить нас.

— Да, это так, — промолвил старик понимающе.— Петрус — самая опасная гора. Ты не видела, куда он направился?

— Разве отсюда увидишь!

Боясь, что ответ прозвучал безразлично, она добавила:

— Пошел напрямик. Я не рискнула пойти за ним. Видела его еще некоторое время, но у поворота… ты же знаешь, как там.

— Да.

Она старалась не произносить высоких слов и все же должна была сказать:

— Он вдруг поднялся за облака и исчез.

— Совершенно верно, — подтвердил старик, несколько удивленный ее тоном. — Там очень резкий поворот, и если облака опускаются низко, то было именно так, как ты сказала.

Опять нахлынул страх. Старик, пытаясь перевести разговор на обычное, заметил:

— Грабли в исправности.

— Да, я нашла их в хижине, когда пришла.