— Я занозил себе руки.

— С граблями всегда так.

Натруженные коричневые руки старика, казалось, были из шершавого узловатого дерева, с которым он возился. Дом стоял на южном склоне, внизу пролегала долина. Позади дома среди скудных пастбищ, высохших кустарников, груды камней тянулась заброшенная дорога и скрывалась под ветвями чахлых зеленовато-коричневых сосенок, редкая полоска которых покрывала подножие гор, a выше виднелись одни сухие кустарники и бурая трава, только там да сям торчали одинокие деревца на голых склонах.

— А я спал себе преспокойно.

— Ну и хорошо, чему быть, того не миновать, кто мог знать, что у него на уме.

— Он иногда узнавал меня, заговаривал со мной.

— Никогда никто не знал, как он поведет себя.

— Ну и мрачная сегодня вершина Петруса.

— Внеси грабли, дед.

— Ты права, завтра они тоже не пригодятся!

— Они долго не пригодятся.

— Когда-нибудь да сгодятся. Все же хорошо, что пойдет дождь.

Они не решались зайти в дом. Женщина чувствовала, как усиливается ветер.

— На Паулусе не так страшно. Хотя в такую погоду все горы опасны. На Йоханнесе за последние годы появилось больше зелени. Хорошо, что ветер дует с гор. Он как бы прижимает вниз, не взлетишь в воздух. А как хорошо, когда наконец спустишься с гор!

Эти слова заронили слабую надежду. «Правда, разве подымаются в горы и спускаются вниз в тот же день», — подумала женщина.

— Подняться на вершину Петруса нелегко. Тот не может считать себя мужчиной, кто не одолел ее. Он взобрался на гору, когда ему было четырнадцать.

— Он всегда был настоящим мужчиной.

Ей доставляло радость говорить о нем. Она представляла его сильную фигуру, крепкую шею, густые волосы.

— Физически да. Он мог потянуть целый воз. Однажды поднял огромную бочку с вином, которую не могли одолеть три дюжих парня. А вот отчего помутился у него разум — непонятно.

— Этого не понять.

— Это выше всякого понимания.

— На свадьбе Педроса он голыми руками опрокинул навзничь молодого быка, — бормотал старик, погружаясь в воспоминания. — Ему шел в ту пору двадцать второй год — это было до тебя.

— А если придет доктор сегодня, что мы ему скажем?

— Все как есть.

— Не поймет он.

— Его дело.

— Сказал, что придет в начале недели.

— Верь этим докторам. Да еще теперь, когда они вовсю зарабатывают на туристах.

Голос старика стал резким, он не любил докторов.

— Странное дело, стоя здесь, думаешь, что там, наверху, что-то движется, какая-то черная точка.

— Отсюда ничего не видно, — проворчал старик.

— Просто так кажется.

— Сегодня гор не видно, а чудится всякое потому, что знаешь, там, наверху, находится… — Старик замолчал, пососал трубку.

— Вот уже два месяца, как он прекратил всякие разговоры со мной, и четыре дня, как стал вовсе избегать.

— Знать бы причину…

— Разве узнаешь!

— Докторам тоже не понять.

— Это выше всякого понимания.

Они прибегали к этой фразе каждый раз, когда не хотели или не могли продолжать разговор. Слова эти служили и объяснением и предупреждением. Похолодало. Внизу, в долине, тучи наползали на солнце. Все вокруг стало серым.

— Последнее, что он сделал сегодня утром, это смазал колеса.

— Не только.

— Что ты сказала?

Женщина подыскивала нужные слова, торжественные, и, не найдя их, ограничилась этими:

— Он опустился на колени. Склонил голову к земле, словно целовал ее. А может, просто искал что-то.

— Он никогда не был близоруким.

Женщина умолкла, вопросительно посмотрела на старика. Тот отвел взор.

Как же так? Она сидело у окна и все видела. Или ей показалось, или она все придумала? Да нет же, он стоял на коленях посреди двора и касался губами земли.

Целовал он ее? Почему именно это показалось? Она была так близко, даже видела крест в расстегнутом вороте рубашки, свисавший до самой земли, твердой, точно потрескавшийся асфальт.

— Как-то в детстве я встречал человека, который мог по желанию вызвать дождь. В ту пору верила в такое… — Старик умолк, вглядываясь в долину, прислушиваясь.

— Не иначе как затарахтела машина. Может, доктор?

— Ты прав. Там вдалеке серая машина.

— Тогда это он. — Старик был доволен тем, что так хорошо еще слышит. — Ну, я пошел в дом.

— Нехорошо, могут подумать, что ты прячешься, дедушка.

— Не терплю докторов.

— Может, он хочет расспросить нас.

— Тебе же все известно.

— Откуда я знаю, что взбредет ему в голову?

Они еще долго препирались, но все же старик настоял на своем.

— Я пойду. Он, наверное, торопится. Докторам всегда некогда.

— Странно, что он приехал. Он не любит выезжать.

— Наверное, священник замолвил слово.

— Похоже на то.

Вдруг она заколебалась:

— А если он предложит, чтобы мы пошли за ним в горы?

— Твое дело решать.

Старик ушел. Он не прятался. Он просто не выносил докторов.

Оставшись одна, женщина успокоилась. Как всегда, предоставленная самой себе, она чувствовала, что обретает силу. Словно упорное насекомое, медленно, с трудом автомобиль взбирался в гору. Женщина накачала воды из колодца и полила привядшую розу у стены дома. Земля шипела в том месте, куда попадала влага. «Подумать только, как все пересохло», — заметила она про себя. В сухой траве шуршала ящерица, мухи удивленно ударялись о побеленную стену. Автомобиль остановился почти рядом с женщиной. Только тогда она обернулась.

— Ля Бранда здесь?

— Да, мы ждем доктора.

Доктор оказался моложе, чем она предполагала. И почему-то подумалось о священнике, вспомнились его добрые, усталые глаза, седые волосы, очки, которые он постоянно теребил, то насаживал их на нос, то брал в руки, и так без конца. Подчас на исповеди она нередко задумывалась, слушает ли он ее вообще.

Доктор вышел из машины. У него был новый портфель ярко-желтого цвета.

— Где ваш муж?

— Ушел в горы. Рано утром.

— Один? Он отсутствует уже целый день?

«Целый день», — подумала женщина, глядя на молодое, энергичное лицо доктора. В сущности, ведь сейчас уже вечер. Когда нет солнца, день кажется либо чрезвычайно коротким, либо слишком длинным.

— Он часто ходил туда?

— Несколько раз в году. Когда был здоров.

— В последнее время?

— Дважды собирался, но нам удавалось вернуть его.

— Это небезопасно для него.

— Он поступает так, как считает нужным.

— Но он больной человек и не может отвечать за свои поступки.

— Что мы можем сделать?

Где взять силы, чтобы все объяснить заново? Он, этот доктор, так молод. Его блестящий портфель, мятые брюки, поношенная куртка с кожаными заплатами на локтях для прочности, лицо, сосредоточенное и решительное. Нет, он не старается произвести впечатление. Он естествен.

— Мне кажется, вы не вполне отдаете себе отчет.

— Он был моим мужем пятнадцать лет.

— Вы прекрасно понимаете, что нужно организовать поиски, созвать всех мужчин в деревне и заставить его спуститься вниз.

— Никто здесь не знает гор так, как он. Если он не захочет, вам его не найти. Его нельзя преследовать.

— Мы должны спасти его. Может быть, придется призвать на помощь полицию и военных.

— Его нельзя преследовать, — упорно твердила женщина.

Она подняла широкое, резкое лицо. Внутренняя сила придавала ему необыкновенную красоту. Кожа натянулась на скулах. Доктор невольно подумал: ни дать ни взять хищное животное. Жилы на шее вздуты, черные глаза устремлены на него в упор, дуги бровей взметнулись высоко, и иссиня-черные волосы свисают словно грива. Не исключено, что в жилах ее течет мавританская кровь. Спокойствие женщины обезоруживало доктора.

— Мне нужно выяснить кое-что.

— Что вы хотите знать?

— С тех пор как это началось, прошло два года, не так ли? У вас был выкидыш?

— Да.

— Он принял это слишком близко к сердцу?

— Мы ждали ребенка двенадцать лет. Он родился мертвым и уродом.