Он боялся. Такой смерти он боялся. Смерти, что маячит где-то вдали за мучениями. Ему хотелось закричать, но он молчал. Он попытался подняться, но его тело стало камнем, каменной глыбой, он был словно лед, ноги начали коченеть, — он был уверен, что они коченеют. Ему стало трудно дышать. Кто-то сидел у него на груди и сжимал ее. Это сидит страх смерти, это Смерть дышит ему в лицо. Это месть. Кто-то за что-то ему мстит. Не за то ли, что он старался пройти по жизни не унижая себя и не кланяясь сильным? За это ему мстят. За это его бросили умирать одного, как собаку. Почему рядом с ним никого нет? Кто-нибудь… Мать? Кто-нибудь… Мать? Нет. Мать? Нет? Нет. Отец! Умор. Не отец. Дети? Не дети… Кто-нибудь… Одна…

Пришла ночная сестра и впрыснула ему морфин, от которого боль утихла, но он не получил от сестры ни малейшего сочувствия, и страх смерти отступил совсем на немного. Рантанен сопротивлялся сну, потому что был уверен, что уснув, больше не проснется, но он чувствовал, как все глубже и глубже проваливается в забытье, и наконец заснул.

Ни этой ночью, ни следующей Рантанен не умер. На третий день он ел жидкую кашу, и к нему приходили гости. Приятель с работы принес цветы, передал от всех приветы и сказал, что просто завидует Рантанену, который в самую горячую пору полеживает себе на кровати и любуется симпатичными сестрами. В ответ Рантанен что-то буркнул.

Когда время, отведенное для посещений, уже заканчивалось, в палату, пугливо озираясь, вошла жена. Она куталась в платок, лицо распухло, но только с левой стороны.

«Ага», — подумал Рантанен.

— Вот, принесла. Не знаю, чего тебе можно есть, чего нельзя, но я подумала… У тебя вид ужасный.

— На себя погляди. Мне уже намного лучше. Таких, как я, смерть не берет.

— Лицо у меня такое, знаешь, больше от слез, — сказала жена и поглубже натянула платок.

— Чего это ты? — удивился Рантанен. — Всякое бывает… Жалко вот только, стоит чуть замахнуться и непременно угодишь прямо в глаз…

— У меня же синяки чуть что вскакивают, тут и замахиваться не надо… — усмехнулась жена и сильно закашлялась.

— Это тебя дух праведный посетил, — сказал Рантанен.

— Может, съешь пирожок с мясом? — торопливо спросила жена.

— Можно попробовать. Тут ничего, кроме каши и сока, не дают. Совсем оголодал.

Жена протянула мужу пирожок, потом засунула пакет и бананы в тумбочку и выпрямилась на стуле. Рантанен разломил пирожок на две части и принялся жевать. Глотать было больно, хотя с горлом вроде все в порядке.

— Неплохо бы покурить, — сказал Рантанен. — Только здесь нельзя.

— Разве у вас тут нет курилки?

— Как же я до нее доберусь, когда я весь в этих железках и трубках?

— Все передают тебе привет и желают выздоровления.

— Вот спасибо, — ответил Рантанен, не в силах скрыть насмешки, и чуть не подавился сухим пирожком. Под испуганным взглядом жены он зашелся таким кашлем, что казалось — у него разрываются внутренности. Но потом, напившись соку, Рантанен поспешно спросил:

— Как дети?

— Чего им… они ничего не… Они же спали… они не проснулись или во всяком случае ничего не поняли… Я все убрала… то есть мы убрали все следы, как только… сразу после допроса, нет, до этого. К тебе сюда приходили?

— Да сюда то и дело кто-нибудь является расспрашивать о всяком-разном, — ответил Рантанен.

— Что ты им говорил?

Рантанен настороженно молчал.

— Я все рассказала! — крикнула жена.

— Ну конечно! Я так и думал!

— А что я могла? — заплакала жена.

— Да не хнычь ты! — рассердился Рантанен. — Скажи лучше, что ты им сказала.

— Все, что помню.

— И что же ты помнишь:

— Ничего! — простонала жена и вытерла лицо простыней Рантанена.

Рантанен молча барабанил пальцами по спинке кровати.

— Для меня это чертовски неприятная история, — сказал он наконец.

— Для тебя? — вскрикнула жена. — А для меня?

— Не знаю. Наверное, тоже. Мне все равно.

— Все равно? А если бы наоборот? Если бы это я здесь лежала, а ты… Так это, конечно, не было бы неприятно? Это было бы, наверное, совсем нормально? Да, вот именно, это было бы нормально.

— Не стоит преувеличивать, — сказал Рантанен. — Ни разу я всерьез…

— В шутку, что ли, ты меня бил?

— И ни в жизнь я со всей силы…

— И не нужно, с твоими-то кулаками!

— Господи! — не выдержал Рантанен. — Невозможная баба! Все ты по-своему вывернешь. Это же случайность, что я лежу тут… как пациент. И кто знает, сколько пролежу.

Рантанен чувствовал смутное удовлетворение. Ему казалось, что этим ударом ножа с ним расплатились за многолетние побои. А впрочем, разве один он был виноват? А колючие, изобретательные словесные нападки жены? Увертки, все эти женские хитрости, разве все это ничего не стоит? Вот и сейчас сидит и плачет. А до этого твердила, что с ней поступали несправедливо. Несправедливо? «Да верно. Поступали несправедливо», — согласился в душе Рантанен, но ему стало обидно за себя. Ведь это он здесь лежит, он, и никто другой.

— Чтобы правда восторжествовала, — произнес он вслух. Жена молчала.

— Они держали меня там целый день, — сказала она потом. — Угадай-ка, о чем они меня спрашивали? Они спросили мое рабочее имя, ну, имя, под которым меня знают, как будто я…

— Кличку? Какого черта…

— У проституток клички! У всякого сброда. Они решили, что я такая.

Рантанен рассмеялся, скорее растерянно, чем весело. Жена вспыхнула: — Все вы, мужики, дерьмо.

Она быстро встала и взялась за сумку.

— Руки не распускай, предостерег ее Рантанен. — Я не могу защищаться. Ты понесешь судебную ответственность. Отвечать будешь!

Жена бессильно прислонилась к спинке кровати. На ее скулах появились красные пятна, из глаз покатились слезы.

— А сколько раз ты бил меня, а я же слабее? Кто на тебя за это в суд подавал? Кто за меня заступился? Кто меня защитил? А когда я один раз… ведь ты же опять набросился…

Она замолчала и стиснула зубы.

— Но есть разница между защитой и нападением!

— Я защищалась!

— Ты превысила необходимую оборону!

— Ханжа чертов! А если у другого от рождения и руки длиннее и силища как у гориллы! И мозги тоже!

— Могла бы и порадоваться, что мои обезьяньи мозги еще варят и что я вообще лежу тут, а не в морге!

Женщина повалилась на стул. О чем она думала? Рантанен на минуту испугался ее остановившегося взгляда, ему стало стыдно, этого он не должен был говорить… Хотя он сказал правду. А почему нельзя было говорить? С ней, что ли, деликатничать? С ней, с ней, вот именно, с ней.

«Хорошо, потом, попозже когда-нибудь, — мысленно сказал Рантанен. — Сейчас это все равно было бы сплошным притворством. Ну и притворись. А что толку? Оскомину на зубах набьешь и все. Давай, давай». — Я же просто пошутил, — произнес Рантанен вслух. — Чего тебе, в самом деле, радоваться? Что я жив остался?

Вот он уже дважды сказал это, второй раз словно бы в шутку. Жена бессмысленно покачивала головой. В комнату вошла сестра, крепкая женщина средних лет. Жена отвернулась.

— А, тут еще посетители? — сказала сестра. — А у нас как раз намечается небольшая процедура.

— Я ухожу, — тихо сказала жена и, взяв сумку, поднялась.

— Да, да, и время визитов уже кончилось.

— Не уходи, — попросил Рантанен. — Надолго она, эта ваша процедура? — обратился он к сестре.

— Нет, но она немножко интимная, — ответила сестра.

«Как неестественно произнесла она это слово», — подумал Рантанен.

— Это моя жена, — сказал он.

— Вот как? — сестра внимательно посмотрела на женщину. — Слыхала, слыхала, — значительно протянула она.

— Так что не обращайте внимания, делайте, что нужно — сказал Рантанен.

— Мне все равно, — сказала сестра и откинула одеяло.

Она потянула трубку где-то ниже пояса больного. Рантанен охнул.

— Ого, ну и крепко же сидит… — приговаривала сестра. — Что за чудеса, ну никак…

Сестра дернула со всей силы, Рантанен закричал от боли.