Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Я тоже так считаю, — тихо сказала Каарина.

Старик взглянул на нее, расправил плечи и замолчал. Спина у него была сутулой, лицо все в морщинах, ясно, что на его долю выпали страдания и невзгоды. Она посмотрела на его руки, на худые ноги и подумала, что в охранке арестованных били часами. Как же все выносили узники тюрем? Может, это были особые, исключительные, скроенные из необычайно прочного материала люди? Герои, наделенные исключительными качествами, кормчие истории? Корректные, с прекрасной выправкой, положительные? Но ведь этот маленький сгорбленный старик был совершенно обычным для своего возраста человеком: он потерял здоровье в сырых камерах и застенках, отдал все силы борьбе, оплакивал в тюрьме свою участь и вновь обретал силу духа. Вот в чем, оказывается, геройство: вместе с товарищами всю ночь напролет, вместе за любое дело! Уж не в этом ли великая линия истории?

Но вот появились розовощекие, едва ли заглядывавшие в труды Маркса молокососы и стали разъяснять ветеранам, что же такое социализм. Что социализма просто-напросто нет. Что это голая теория, отдаленная ступень общественного развития, к которой страны катятся как бы механически, что происходит слияние в огромный исторический поток, ведущий к социализму, но что последний существует только в СССР да еще в нескольких странах. Напрасны поэтому борьба в подполье и сидение в тюрьмах, ни к чему учеба, песни борьбы — пустое времяпровождение, исторический пережиток, ведь теперь идут к социализму вполне естественным путем, управляя капиталом, дожидаясь крупной интеграции, стараясь образумить человека. Мы движемся как по скользкому льду. Теперь необходимо взять кормило власти в свои руки, точнее, взяться за фалды платья, прикрывающего власть. Уцепившись за них, вы останетесь чисты.

Таков он, современный социализм, это как бы часть неба, которую завоюют смирение и терпеливость; общественные проблемы горячо обсуждают теперь со своими противниками, ведь классовый враг — понятие неблагозвучное, доставшееся от прошлого, и его не следует даже употреблять. Противоречия существуют, но только не между людьми, а со временем не станет и противоречий, ведь они лишены теперь основы и терминологического оформления.

Старик сидел и как-то странно молчал. Каарина испытывала еще большее волнение, глядя на скромные демисезонные пальто демонстрантов, войлочные шляпы, поношенные воротнички рубашек и ноги, идущие только вперед.

— Они бубнят свои теории тем, кто лишь полвека назад стал основой всего — полом в доме и мостовой на улице; чтобы были пол и мостовая, прочный фундамент, на который можно ступить, фронт сопротивления, позволяющий сказать грядущим поколениям: мы не чувствуем вины перед вами.

Смущенье, недовольство собой охватило Каарину. Конечно, она пренебрегала общественными обязанностями, недостаточно активно ходила на собрания, не очень добросовестно сотрудничала в газете, не проявляла нужной инициативы у себя в профсоюзе. Но как было успеть ей с двумя детьми? А как мог он?

— Я тут наговорил, конечно, всякого, — сказал он, как бы извиняясь. — Но так долго пришлось молчать. Если бы начал обманывать, то как бы искусно ни делал этого, все равно проговорился бы. Оставалось, стало быть, одно — молчать. Теперь я исправил свой промах.

Старик поднялся, отряхнул пальто, поправил шляпу и зашагал, сухой, маленький, вниз по ступенькам. Тут ему повстречался знакомый, с которым он остановился потолковать.

2

С первыми завершающими демонстрацию звуками «Интернационала» толпа на площади заметно поредела. Люди спешили в разные стороны: кто занять место в кафе, кто купить порцию мороженого, а кто просто домой обедать. Все вдруг кончилось, флаги у входа в церковь безжизненно повисли, главное событие года стало уже историей.

Вместе со всеми они вышли к Александровской улице. В узких местах возникала толчея, приходилось останавливаться и пережидать. Люди стояли, прижавшись друг к другу, чувствовалось дыхание огромной толпы.

«Скоро все закончится», — подумала Каарина.

С одной стороны, ей хотелось пойти к отцу. Дома было пусто и тоскливо. А с другой, — нельзя же просто так обещать. Обещать? Ведь не об отступлении идет тут речь? Почему они не могут пойти, раз уж приглашены однажды, пусть даже истекло полгода с того момента, как звали их в последний раз? По ее вине все так, в сущности, и вышло, она ведь отказалась тогда.

Голос Инкери звучал по телефону неуверенно. Позвонить для нее было, наверное, нелегким делом. Отступить? Но между ними не было настоящей ссоры, лишь какое-то отчуждение. И Каарина почти согласилась, пообещав Инкери: если девочка выдержит, если… Она вела себя до неприличия невежливо: ответить так на приглашение к обеду!

Они остановились у телефонной будки. Каарина набрала номер, монета упала внутрь, и в трубке послышался голос отца.

— Мы сейчас придем.

Еще с улицы она увидела, что квартира у Инкери была уже убрана по-весеннему: на окне кухни повешены яркие цветастые шторы; у окна, по всей вероятности, стол, а на столе, под цвет штор, новая скатерть, ваза для цветов, свечи; в квартире запах чистоты и вкусной еды. Каарину охватило волнение.

Дверь открыл отец. Он волновался, это было заметно. Прислушивался к лифту, насилу дождался, пока они нажмут кнопку звонка. На лице была готовая улыбка, но как только увидел их, не смог ее удержать: лицо застыло, только губы нерешительно подрагивали. Руки беспомощно шевелились.

— Милости прошу, заходите, раздевайтесь. В общем…

Отец стоял посреди передней с плечиками в руках, не зная, как помочь ей снять пальто. Каарина сама взяла вешалку, отец почувствовал облегчение.

— Привет! Как хорошо, что пришли, — в дверях кухни улыбалась Инкери.

— А это снимешь? — спросил отец. Его рука потянулась к форменной курточке Самппы. Мальчик отскочил к стене.

— Пусть останется так. У него под курточкой ничего нет, — сказала Каарина.

— Это твой дедушка, — обратилась к Самппе Инкери. — Ты помнишь дедушку? Как же, должен помнить!

Самппа утвердительно кивнул. Надо же, вот Инкери и выиграла первый раунд. Как будто Самппа не помнит деда!

— У меня уже все готово, прошу к столу, — сказала Инкери и пошла на кухню. В дверь было видно, как она поставила на стол чугунок и зажгла свечи.

Отец выглядел озабоченным, он вертел в руках вилку и нож, а когда взял салфетку, чтобы вытереть рот, скомкал ее так, что она оказалась негодной. Никак он не научится хорошим манерам, руки у него, как и раньше, большие и тяжелые. А вот в доме все было теперь совсем по-иному, не так, как при матери. Тогда не устраивали таких завтраков среди дня, стол накрывали только на рождество, редко когда по другому случаю, и ставили при этом совсем другие кушанья. Тогда просто ели, по-настоящему, ели, чтобы утолить голод.

— Риикке ты что даешь? — спросила Инкери.

— Да то же, что и всем.

— Неужели она уже такая большая? — Инкери многозначительно рассмеялась. Очевидно, решила показать, что все помнит.

— У вас новые шторы, — сказала Каарина, чтобы как-то поддержать разговор.

— Мне материал страшно понравился, я присмотрела однажды, когда гуляли. А тебе как? По-моему, довольно веселые.

— Очень милые, — пробормотала Каарина. — Наверняка дорогие?

— Нет, что ты! — улыбнулась Инкери. — Достала по дешевке. И тебе купила бы, если б только знала, что понравятся. Понимаешь, знакомый лавочник, так что всегда отдаст подешевле.

— У нас вполне приличные шторы, — сказала Каарина. Инкери смотрела себе в тарелку. — Только надо снести их в прачечную, — добавила она.

— Чего ты их потащишь туда? Принеси мне, я выстираю.

Инкери старалась выглядеть спокойной. Что ей ответить? Всегда вот так: хочет помочь, все еще уверена, что без ее помощи не обойдутся.

— Там видно будет, — ответила Каарина.

Она отрезала кусок мяса и положила его Риикке в рот. Отец пристально смотрел на нее, его глаза все время двигались. Он выглядел несколько смущенным. «Что он так смотрит?» — подумала Каарина и искоса поглядела на его руки. Они были худые, кожа сухая, запястья в мелких морщинах. На среднем пальце мозоль от постоянной писанины, края ногтей стерлись. Потом она посмотрела на руки Инкери, мягкие, заостренные у кончиков пальцев, плавные в движениях. «А какие были у матери?» — мелькнуло у нее; и она вспомнила: такие же, как у нее самой, костистые, с опухшими суставами, привычные к тяжелой работе. Уж не на них ли глядел отец? «А может, ему подумалось, что я старею?» Казалось, будто за столом были только руки, множество рук, и все разные: отцовские — нескладные, поблекшие, но все еще крепкие; красивые изящные руки Инкери; ее собственные, спокойные и надежные; руки Самппы — крепкие, с обломанными ногтями и маленькие чумазые ручонки Риикки.

125
{"b":"834630","o":1}