В «Церковной истории» было приведено описание нескольких видений. Их назначение состояло в предупреждении живущих: люди во сне, или во время болезни, или, находясь на смертном одре, получали возможность увидеть, какие судьбы ожидали их в загробном мире, узнать о суде, который должен был свершиться над душой каждого, а затем, вернувшись, поведать об этом другим. Видения содержали истины, важные для наставления в вере, и их дидактическая роль была очень высока[613]. Перед героями открывались незримые для других вещи: грозившие грешникам испытания, участь, которая постигла недавно умерших, действия добрых и злых духов[614].
Согласно одному из таких рассказов, спор между ангелами и демонами о душе человека начинался уже у постели умирающего. Все добрые деяния были занесены в книгу ангела, запись обо всех дурных поступках содержалась в отвратительной на вид книге злых духов; последняя значительно превосходила размерами свод добрых дел грешника, и ангел отказывался от своих прав на его душу[615]. В другом видении, открывшемся благочестивому мирянину по имени Дриктхельм, который «вернулся к жизни во плоти, пробыв некоторое время мертвым», говорилось о страданиях, которые ожидали нечестивых и обещание награды праведникам[616].
Нераскаявшихся грешников ожидали вечные муки ада — жар и холод, — без надежды на освобождение. Вслед за Григорием Беда полагал, что грешники, чьи преступления были не столь велики, могли получить очищение огнем: рассказ Дриктхельма свидетельствовал о существовании чистилища. Души, осужденные на пребывание в чистилище, должны были томиться там до Страшного Суда, однако, как уже упоминалось выше, душа могла быть освобождена раньше благодаря заупокойным мессам и молитвам верующих.
Описание мест мучений грешников выглядело следующим образом: «Тот, кто вел меня, — говорил [Дриктхельм], — был светел ликом и облачен в блистающие одежды. Мы шли молча, как мне кажется, против восхода летнего солнца; проделав путь, мы очутились в весьма глубокой и обширной долине бесконечной длины. Она лежала слева от нас, и открывала взору одну ужасную сторону, объятую бушующим пламенем, и другую, столь же нестерпимую, со свирепствующей жестокой бурей, градом и холодным снегом, летящим отовсюду. И по обе стороны было много человеческих душ; казалось, что их, словно порывом сильного ветра, бросало попеременно то туда, то сюда. Когда они не могли вынести силу неизмеримого жара, несчастные устремлялись в пучину страшного холода; когда же и там они не находили покоя, бросались назад, в гущу неугасимого огня, чтобы в нем пылать. И поскольку везде, как я мог видеть, бесчисленное множество жалких духов терзалось от этого зловещего чередования без малейшей передышки, я стал думать, что это был ад, рассказы о непереносимых муках которого мне доводилось часто слышать. Мой проводник, шедший впереди, ответил на мои мысли: «Не думай так, — сказал он, — ибо то, что ты полагаешь адом, — это не ад».
...Местность перед нами начала темнеть и все стало наполняться мраком. Как только мы вступили туда, через некоторое время темнота сделалась такой плотной, что я не видел ничего, кроме нее, за исключением облика и облачения того, кто меня вел. И когда мы еще прошли вперед, «в одинокой ночи через тени», неожиданно перед нами появились многочисленные массы омерзительного огня, вздымающиеся, словно из огромной ямы, и падающие в нее назад. Когда я был препровожден к этому месту, мой проводник внезапно исчез и покинул меня одного посреди мрака и ужасного видения. Между тем, пока эти массы огня беспрерывно то устремлялись ввысь, то возвращались в глубину бездны, я различил, что все языки пламени, которое поднималось, были полны человеческими душами; вздымающийся дым подбрасывал их, наподобие искр, в вышину, а когда клубы дыма рассеивались, они снова падали в пропасть. Ни с чем не сравнимое зловоние, извергаемое вместе с паром, наполняло все эти места, покрытые тьмой»[617].
Помимо чистилища Беда говорил о преддверии рая, куда попадали души благочестивых людей, все же не вполне достойных того, чтобы разделить вечную радость. Там души пребывали в покое, ожидая окончательного очищения, чтобы достичь самого рая после Суда[618]. Таким образом, места, уготовленные для грешников и праведников, представляли отражавшиеся друг в друге противоположности. Преддверие рая Беда изображал в виде «луга блаженных» — образа, известного в античной литературе, в апокрифических христианских книгах. Можно предположить, что Беда мог заимствовать его из «Энеиды», наделив этот образ христианским смыслом. «Там был широкий и прекрасный луг, наполненный... ароматом благоуханных цветов... И такой свет заполнял все кругом, что казалось, он был ярче сияния дня и лучей полуденного солнца. На том лугу были бесчисленные собрания людей, облаченных в белое, и многие сидели в радости»[619]. Рай остался незримым для Дрикхтельма, недостойного его созерцания: о нем можно было судить по еще более яркому свету и дивному аромату, исходившему из-за стены, которой он был обнесен. — По словам Б.И. Ярхо, Беда был первым автором, в чьих трудах ясно говорилось о таком четырехчастном устройстве загробного мира. Его рассказ лег в основу дальнейшего развития жанра видений[620].
В «Церковной истории» делался особый акцент на достоверности рассказов о чудесах. Она подкреплялась свидетельствами заслуживавших доверия людей. «Историю об этом чуде я узнал не из какого-либо сомнительного источника, но от достойнейшего священника нашей церкви по имени Кинемунд, который сам слышал ее от священника Утты, непосредственного свидетеля чуда»[621]. Дополнительную легитимность чуду сообщало повторение того, что уже было описано прежде. Беда, подобно тому, как он поступал в случаях с рассказами об Имме и Лаврентии, не раз помещал в свои произведения такие чудеса, сообщения о которых приводились ранее в трудах авторитетных писателей, были «апробированы» и «утверждены» в христианской традиции. Беда подчеркивал эту связь, аналогию, свидетельствовавшую в пользу истинности и «ортодоксальности» чудес: «в... Британии свершилось замечательное чудо, подобное чудесам прежних времен»[622]. Принципиальная разница с прочтением Новейшего времени видится в том, что для англо-саксонского автора подлинность события подтверждала не его уникальность, а воспроизведение модели, описанной предшественниками. Лучшим текстом, способным подкрепить современное автору чудо, была Библия. Так, например, повествуя о св. Кутберте, который встретил ангела в облике всадника. Беда добавлял, что читателю не следовало удивляться появлению ангела, ехавшего верхом. Таким же образом во второй «Книге Маккавейской» говорилось о небесном посланнике в белых одеждах на лошади, который пришел на помощь Маккавею[623]. Если Господь совершил нечто в прошлом, он мог сделать это еще раз в настоящем времени, избрав прежнюю форму деяния. Не стоило также сомневаться в том, что в отрочестве Кутберта сурово осудил маленький мальчик за шумные игры, неподобающие для «святого епископа и священника», ведь, по замечанию автора, в прошлом Господь вкладывал слова в уста неразумных животных[624].
Беда включал в тексты прозаического и стихотворного «Жития» не все известные ему упоминания о чудесах его героя. Согласно материалам, приведенным в работе К.Г. Лумиса, в распоряжении Беды были агиографические источники, происходившие из Ирландии; кельтская традиция имела свои предания об этом святом, но, по-видимому, Беда относился к ним настороженно[625]. Так, ему были известны ирландские легенды о св. Кутберте, но он нигде не упоминал ни о борьбе святого с дьяволом, ни о его искушении демоном в женском обличье. Возможно, англо-саксонский автор полагал, что они могли смутить душу читателя и были в меньшей степени способны служить для него спасительным примером. В этом смысле, отсылка к библейским аналогам выглядела для Беды несравнимо более предпочтительной.
