Сторонники условно выделяемого нами второго направления стремились изучать особенности смыслополагания в трудах Беды и интерпретировать его работы в свете раннехристианской историографической традиции. Взгляд этих исследователей сосредоточивался на текстовом уровне; этот подход предполагал внимание к понятиям, риторике, цитатам, заимствованиям, равно как и недоверие к «прозрачности» такого источника как «Церковная история».
Исследователей первой половины XX в. особенно интересовала тема интеллектуальных источников Беды. Ими предпринимались попытки реконструировать круг литературы, оказавшей наибольшее влияние на его становление как автора. Историки выделяли сочинения, которые были привезены в Британию в конце VI в. миссионерами из Рима и во второй половине VII в., архиепископом Кентерберийским Теодором и основателем Ярроу Бенедиктом (Р. Дэвис)[24], а также произведения, попавшие в Британию в более позднее время (М.Л.В. Лэйстнер)[25]. В продолжение работы Ч. Пламмера, М.Л.В. Лэйстнер по явным и скрытым цитатам, ссылкам в сочинениях Беды по истории, теологии, грамматике восстановил «библиотеку» Беды, труды, частично находившиеся в Ярроу, частично в других монастырях Британии, доступные его чтению. Изучение традиции, к которой относил себя Беда, сыграло большую роль для дальнейшего понимания «Церковной истории».
Выяснение вопроса о методах и целях Беды как историка позволило связать «Церковную историю» с его экзегезой и корпусом христианской литературы. Так, в 1930–40 годы XX в. в работах Ч. Джонса наметилась тенденция комплексного изучения трудов англо-саксонского автора — его «естественнонаучных» трактатов, комментариев и истории[26]. В одной из статей Ч. Джонса, в частности, была начата дискуссия о словах Беды об «истинном законе истории» (vera lex historiae), которого следовало придерживаться при рассказе о прошлом. Прежде в историографии это высказывание воспринималось буквально, как свидетельство «объективности» Беды. Согласно Джонсу, этот автор писал о божественной истории и имел в виду преимущественно теологический смысл событий, вследствие чего желание интерпретировать Беду как «рационального» историка представлялось исследователю необоснованным. Точку зрения Ч. Джонса подверг критике Б. Колгрейв: подтекстом этого спора была мысль о том, что такая трактовка принижала значение «Церковной истории» как источника, а ее автора — как «добросовестного» историка[27].
Работы 1930–40-х гг., в которых интерпретировались теологические труды Беды или говорилось о нем как о толкователе Библии, не оказали большого влияния на восприятие и репрезентацию его образа. Голоса, реабилитирующие «инаковость» мышления англо-саксонского монаха, оказались услышанными только к началу 1960-х г., благодаря общим изменениям в исторической дисциплине. Эта линия была продолжена в 1966 г. в книге Р. Хэннинга, в 1970–80 гг. в новых исследованиях П. Хантера Блэйра, Г. Мейр-Хартинга, Р. Рея, Дж. МакКлер[28]. В рассуждениях этих исследователей можно выделить общую мысль о том, что в историографии недооценивалась специфика мышления Беды как средневекового автора. Большое влияние на его восприятие оказали более поздние хроники и истории, в которых легковерность или идеологическая пристрастность писателей была очевидной. В таком контексте Беда выглядел как историк, отличавшийся от других «своей страстью к истине»[29].
У сторонников историко-культурного подхода к работам Беды прослеживается несколько приоритетных постановок проблем. Одна связана с установлением отношения «Церковной истории» к сочинениям, входившим в «библиотеку» Беды. Текстовый анализ позволил выявить ряд фактических неточностей, несовпадений дат, лакун и пропусков у Беды; пример этому дает изучение папских посланий в составе «Церковной истории», которое проводилось П. Хантером Блэйром и П. Мейвертом[30]. Умолчания в исторических трудах Беды стали трактоваться как осознанный принцип составления текста[31].
Другая важная проблема — изучение специфики культурного сознания Беды Достопочтенного. Монография Р. Хэннинга «Видение истории в ранней Британии» была одной из первых книг, где ставился вопрос о телеологическом видении истории Беды и о дидактике как принципе, организующем материал в «Церковной истории». Сравнивая исторические сочинения Гильдаса, Беды и Ненния, Хэннинг стремился определить место Беды в христианской историографической традиции раннесредневековой Британии. После выхода этой работы, а также статьи Дж. Кэмпбелла, в историческом знании утвердилась мысль о том, что Беда выстраивал свидетельства, имевшиеся в его распоряжении, в соответствии с моральным назначением истории, с целью распространения христианской веры[32]. «Церковная история» по-прежнему рассматривалась как важный источник, однако мысль о ее буквальной интерпретации была в большой мере скорректирована. Привычные вопросы о ходе англо-саксонского завоевания, королевской власти и «народе англов» у Беды получили новую интерпретацию, которую можно назвать «символической», в работах таких медиевистов как П. Уормалд, Дж. Кэмпбелл, С. Рейнольдс, Р. Маркус[33]. Историки сосредоточивают внимание на риторических стратегиях текста, на духовном значении рассказов о «народах» у Беды в соответствии с библейским нарративом о богоизбранном народе. Проблема ветхо- и новозаветных аналогий в «Церковной истории» разрабатывалась К. Кендаллом, согласно которому структура повествования англо-саксонского автора, его язык и система образов имели прямые аналоги в книгах Св. Писания, к которым Беда составлял комментарии[34].
«Одним из наиболее значительных недавних достижений в изучении «Церковной истории» было уяснение того, что труд Беды как историка не может рассматриваться отдельно от его комментариев на Писание», — отмечала Дж. МакКлер в статье «Цари Ветхого Завета у Беды» (1983 г.)[35]. Дж. МакКлер рассматривала «Церковную историю» в контексте «Первой Книги Царств», одной из самых важных ветхозаветных книг для англо-саксонского историка, и его экзегезы. Подразумевая, что историческое сознание тоже имеет свою историю, Дж. МакКлер отмечала, что «все исторические... изыскания Беды были, в конечном счете, подчинены его религиозной цели», и то, «что может показаться в его описаниях объективной реальностью англо-саксонской королевской власти» было, согласно автору, «следованием и воспроизведением модели нарратива, заимствованной из Ветхого Завета»[36].
Постепенное утверждение мысли о специфичности видения прошлого у Беды влекло за собой изучение агиографических сюжетов и чудес в «Церковной истории». Так, уже в 1940-е г. в работе К.Г. Лумиса рассматривалась проблема заимствования агиографических сюжетов и описаний чудес автором «Церковной истории», прослеживалась их связь с раннехристианской житийной литературой[37]. В более позднее время чудеса у Беды стали рассматриваться как способ наделения событий ценностью, важный для исторического повествования[38].
В качестве своеобразного промежуточного итога века исследований «Церковной истории народа англов», через сто лет после выхода комментариев Ч. Пламмера, Дж.М. Уоллес-Хэдрилл опубликовал том своих комментариев к этому сочинению. Он включил в него материалы, предложенные сторонниками различных прочтений труда Беды[39].
