— Они… точно не узнают меня? — спросил он, когда собрался с мыслями. И тут же сам понял, как добиться этого. Нужно будет сменить манеру речи и пытаться говорить другим голосом. — Вернее так, — сказал он менее разборчиво, чем обычно, и слегка направляя звук в нос. — Не узнают?

Тоха рассмеялся.

— Переборщил? — спросил Орфин, снова слегка меняя голос. — Так лучше?

— По-моему, отлично, — кивнула Настя. Она казалась взбудораженной, даже пьяной — разминала пальцы, переминалась на месте и смотрела на остальных слишком широко раскрытыми глазами. — И, Орфин. Спасибо.

Он отставил зеркало, поднялся на ноги. По привычке потер переносицу, но она оказалась неправильной формы, и это ощущалось до глупого ужасно.

— Еще один момент, — сказал он. — Дайте мне прозвище. Как бы вы меня называли, если б я путешествовал с вами уже год или пять?

«К светилу небесному реешь отважно»

Остров Приюта ощетинился пиками. Неподвижные стражи, похожие на прекрасные статуи, окружали его по периметру и стояли парами у входов в собор. Орфина вели мимо них, и его слепленное заново лицо отражалось в гранях золотых наконечников и в высоких сверкающих щитах. Непривычные черты всякий раз напрягали его.

Проходя мимо группы рабочих, счищавших цепень, он узнал женщину, пережившую нападение фантомов вместе с ним. Сейчас ее лицо выражало блаженную пустоту. От мысли, что он мог бы остаться среди них, Орфина пробрала легкая дрожь.

Он панически соображал, как же не выдать себя… пока не понял, что задача сводится к другому: правдоподобно играть роль. Перевоплотиться в опытного кочевника-зрячего и вести себя как он. Его «персонаж» торопился бы поскорее разобраться с заданием Приюта, чтоб вернуться к своим. Он должен быть деловым, немного нахальным: он ведь не знает, насколько это место лживое и опасное. И он точно не станет считать себя пленником. Человек с ментальностью жертвы не прожил бы в Пурге долго.

Пройдя мимо достроенного моста — широкого и монументального — Орфин заметил неуютную деталь на его перилах. Их покрывал странный барельеф из мраморных лиц, причем каждому чего-то недоставало. Одни без глаз или рта, другие болезненно ассиметричные, третьи вовсе выглядели как грубый набросок. Словно скульптор пытался вспомнить лицо близкого, но тщетно.

Ближе к вратам Приюта Орфина досмотрели и забрали почти всё, что кочевники дали ему с собой — нож и всякие хитрые приспособления от Тохи. Незамеченным остался только маленький стеклянный шарик, болтавшийся на шее, как украшение.

Когда сопровождающие подвели его к порогу церкви, за которым виднелся проклятый амвон, Орфин на миг обмер. Показалось, что стоит шагнуть через врата печи-приюта, и он сгинет — рассыпется пылью или впадет в вечную кататонию. Но матерый кочевник не испугался бы, и Орфин сморгнул страх. Ноги одна за другой переступили порог, и высокие белые своды окружили со всех сторон. Вот сцена, где его память едва не выпотрошили. Не вспоминай! Он подходил всё ближе, но ужас оставался заперт там, в уголке сознания, под надежным контролем.

— Все в порядке? — строго спросил провожатый, заметив, что зрячий отстал.

Орфин проглотил ком в горле.

— Я просто… давно не видел ничего столь прекрасного.

Путь лежал вверх, в картинную галерею, возникшую в Приюте совсем недавно. Поднимаясь по белокаменным ступеням, Орфин бросил взгляд на трубу с золотым вентилем — теперь его закрывала кованая решетка. Похоже, его попытка саботажа не прошла бесследно. Теперь ни одному чужаку было бы не под силу повернуть вентиль. Да, эту дыру Приют залатал. Но, возможно, она не единственная?

Углубляясь в широкие коридоры с безупречно ровными стенами, Орфин ловил странное чувство — разом тревогу и азарт. Удушливо-захватывающее волнение от риска.

Вдруг ему и впрямь удастся обдурить Лукреция? Если произвести правильное впечатление, изобразить компетентного специалиста, то можно внушить пастору любую чушь, чтоб в будущем он опирался на нее в своих решениях. Заставить его ошибиться, лишить контроля.

Но стоило увидеть Лукреция, и все мантры, всё самовнушение слетело, оставив почти паническую робость. От этого человека веяло властью. Орфин слегка сжал зубы, пытаясь не впустить в себя отчаяние.

Лукреций поблагодарил провожатого и поманил Орфина к себе коротким жестом.

— Как вы находите эти картины? — спросил он после обмена приветствиями. — Возведя малый собор, мы освободили несколько залов, и я решил устроить галерею. Вы, как страстогляд, конечно, любите живопись, не так ли?

Орфин окинул взглядом рисунки на плитах — сочные, неестественно выпуклые композиции из набухших фруктов и дичи на золоченых тарелках. Они казались чудовищно неуместными в Пурге, а тем более в Приюте, который так рьяно отвергал Бытое. Наконец он нашелся с ответом.

— Натюрморты кажутся малость мертвенными.

— Я тоже думаю, что стоит их чем-то разбавить. Скажем, добавить сюда мой портрет, как считаете?

Галерея натюрмортов, больше похожих на гимн чревоугодию, и подобное груше заплывшее лицо Лукреция в конце…

— Это будет нести глубокий смысл.

Пастор пристально поглядел на гостя и улыбнулся.

— Да вы остряк? Мне это нравится. Я буду счастлив побеседовать, но прежде — к делу. Простите, если мое приглашение было передано недостаточно вежливо и показалось вам грубым…

На этих словах они прошли под высокой аркой и ступили в соседнюю галерею, где стоял резкий запах гари: то ли сварка, то ли подпаленная кожа. Здесь зодчие трудились над сгустками пурги, которую приносило ветром через высокие сводчатые окна — вылепляли из нее золотые крылья в человеческий рост. В дальнем конце зала женщина в черной рясе и один из зодчих пытались приделать завершенные крылья к спине стража. Именно оттуда доносился запах.

В центре под потолком висели темные орлиные крылья, и при виде них у Орфина перехватило дыхание. Он почувствовал покалывание на щеках и понял: если сейчас же не успокоиться, маска спадет. Но он не мог пройти мимо. Замедлив шаг, он приблизился к крыльям и спросил, изображая праздное любопытство:

— А это что?

Лукреций пояснил довольным тоном:

— О, отличный вопрос, мой дорогой гость. Это трофей и символ победы Искателей Покоя над чудищем Пурги, безумной гарпией. А также причина, по которой вы здесь.

Что-то внутри сжалось.

Стараясь сохранять внешнюю невозмутимость, Орфин последовал за провожатым прочь от крыльев, но их образ отпечатался на сетчатке, как черное солнце. "Что же ты наделала, дура… Разыграла свой план до конца и нашла покой? Как же…»

— Не буду лукавить, — продолжал пастор, — меня давно волновало, как подарить прихожанам полет. Гарпия владела этим искусством безупречно, из чего я делаю вывод, что она тоже не лишена благодати. Жаль, что этот свет потонул в жестокости… И всё же ее крылья послужили нам вдохновением и образцом, и я надеюсь, это искупит часть грехов проклятой женщины.

Пастор сделал небольшую паузу, и Орфин наконец смог вклиниться в его монолог.

— Крылья не распадаются пургой… Выходит, она не канула? — вопрос прозвучал неестественно ровно и сухо.

— Верно, но почему тебя это волнует?

— Гарпия… доставила нам массу проблем. Хочу точно знать, что…

— Уверяю: больше она вас не побеспокоит.

Маска трещала по швам. Но удержать ее нужно было любой ценой, и Орфин призвал единственное, что смог — браваду.

— Хах, ну, трофей — что надо! Мы тоже повидали немало тварей. Последним был двухголовый паук. Раскинул тут настоящую паутину и вопил как безумный. Ну, и намучились мы с ним!

— О, я слышал об этом существе. Несчастное отродье.

Лукреций вежливо помолчал и вернулся к разговору о крыльях.

— Итак, ты удивишься: зачем нам страстогляд, если задача — воссоздать крылья? Но перед тобой лучшие зодчие всего некропилага, искусные в своем деле. Они превосходно воспроизводят конструкцию и форму крыльев. В их работах также предусмотрено ложе для благодати — той искры, что снабдит крылья энергией полета. И всё же каждая пара крыльев с изъяном. Благодать — очень капризный материал, и зодчим не удается рассмотреть его особенности. Это задача для такого, как ты. Поэтому я пригласил тебя и попрошу подобрать образцы, подходящие для полета.