Тощая ладонь на несколько секунд впилась ему в подбородок и щеку, пробороздив новую невидимую рану. Орфин рухнул и не нашел в себе воли подняться. От воспоминаний, которые Геласий своими вопросами заставил ожить в воображении, теперь остались жалкие обрывки. Их драные края трепетали, сочась болью. Орфин забился в угол камеры, прижимая предплечья к груди, словно мог закрыть ими душевные раны.

Геласий медленно подошел к нему и склонился.

— Х-хватит!.. Прошу!..

— Что ты пытался сделать с трубопроводом? — спросил старик почти ласково. Он поигрывал костлявыми пальцами в воздухе недалеко от лица Орфина.

Говорить оказалось сложно.

— Открыть… открыть трубу в дальнее крыло.

— Зачем?

— Чтоб вы… не варили лету… не травили людей.

— Они сами рады избавлению.

На это Орфин не стал отвечать. Два пальца вжались ему в лоб, обрывая новые хвосты воспоминаний. Он заметался, пытаясь высвободиться.

— Я всё сказал! — прохрипел он.

— Знаю. Но ты пытался саботировать Приют — и надеешься на пощаду?

Орфин вскинул руки, защищаясь, но старик схватил его за запястье. Мороз прострелил до локтя, и новый лоскут памяти с треском оторвался от его сущности. Геласий прищурился, словно бы смакуя это воспоминание. Черт, да это доставляло ему удовольствие. Гребаный садист!

«Он меня прикончит? Просто по ниткам… вырвет всё, чем я являюсь…»

— Говорят, ты искал кого-то в Пурге. Женщину? Кто же она?

Орфин в панике зажмурился, стараясь не вспоминать. Усилием воли он вызвал в уме другие образы — лица коллег, приключения собственной юности. Что угодно, лишь бы заслониться от этих вопросов.

Геласий впился ему в плечо, и мнема, вырываясь из душевных ран, устремилась ему в пальцы. Образы в памяти гасли и рассыпались в бессмысленное конфетти, а тело парализовало агонией.

Наконец хватка разжалась. Сквозь серый шум Орфин услышал: «Встретимся на Вознесении», затем — как открылась и закрылась дверь. Он лежал в углу обмороженным трупом. Сперва казалось, что в голове ничего не осталось. Но вот перед мысленным взором начали всплывать разрозненные образы прошлого. Связи между ними порвались, и Орфин с трудом мог определить, что происходило раньше, а что позже. И всё же постепенно картина выстраивалась. Да, он всё ещё мог припомнить вехи своей жизни и важных людей. Но эту память нашинковали тонкими ломтиками, и он чувствовал зияющую боль прорех.

Но вот ноздри защекотал приторный аромат, и Орфин заставил себя приоткрыть глаза и чуть приподнялся на локте. Прямо перед ним на полу стояла широкая золотая миска, до краев наполненная мерцающей летой. Огромная порция обезболивающего… Она мигом зашьет все надрывы, которые оставил в нем подонок, и прогонит тоску. Вернет блаженную безмятежность.

Орфин смотрел на чашу и чувствовал, что сил противостоять искушению с каждой секундой все меньше. Конечно, он отлично знал, во что превратится, если выпьет хоть четверть этой дряни. Но разве ему дали выбор?.. Разве есть за что бороться? Ведь всё, что его ждет — это лишь новая жатва воспоминаний, на этот раз окончательная.

И всё же он отчаянно не хотел идти на поводу Приюта и становиться покорной марионеткой. Добровольно сдаваться в ненастные руки. Потому то ли из принципа, то ли из пустого упрямства стал цепляться за последний оплот жизни — потянулся взглядом в Бытое. Завеса дрогнула и поддалась. Сквозь переплетение золотых труб, вьющихся по стенам камеры, проступили проржавевшие сваи фундамента. Щебенка, мусор и земля лежали грязными барханами, в которых копошились насекомые и черви… От всего этого поднимался затхлый запах плесени. Но вместо того, что брезгливо отпрянуть, Орфин нырнул глубже в видение. Там, под землей, он смог укрыться от манящего запаха.

***

Тисифона спикировала к просторному острову, на котором возвышался массивный белый собор, похожий на печь с куполом. Поймав восходящий поток пурги, она развела могучие крылья и зависла в небе над зданием — достаточно высоко, чтоб не заметили. Ветер наполнял ее силой и уверенностью.

Облетев церковь по кругу, внимательно осматривая патрули и окна, гарпия снизилась и подлетела к балкону, выходящему из центрального нефа. Она приземлилась на карниз, но когти предательски клацнули по камню. Златокудрый страж, похожий на статую ангела, резко обернулся. Его зрачки расширились. Он замахнулся, чтоб ударить по трубе и поднять тревогу, но гарпия сработала быстрее. Прыгнув на него, она вцепилась когтями в плечи и взмыла вместе с призраком. Его стоны терялись в мелодичном перезвоне.

— Поставь моего человека на землю, — вкрадчиво приказал знакомый голос. Священник в алой мантии стоял во внутренней части балкона, скрытой от посторонних глаз.

Тисифона окинула его взглядом. Кажется, он умудрился растолстеть еще сильней с их прошлой встречи. Поразительно! Он принадлежал к касте крепчих, как и она — но насколько по-разному они используют талант! Ей бы и в голову не пришло перегонять скопленную мнему в жир на брюхе.

Она щелкнула клювом и разжала когти. Призрак усвистел вниз с высоты третьего этажа и со сдавленным хрипом рухнул. Судя по красоте, этот ангелок — еще один крепчий. Преобразил свою призрачную плоть так, чтоб радовать взор настоятеля.

Тис снова села на карниз и поглядела на упавшего парня. Его тело медленно распадалось на лоскуты белых хлопьев и поземкой ускользало прочь.

Повисла неприятная пауза. Несколько секунд они с Лукрецием молча смотрели вниз на истлевающее тело.

— А он не вознесся, нет? — спросила Тис с колкой иронией. — Ладно, отче, не злитесь. Вам понравится то, что мне удалось узнать.

Тис перескочила с карниза на балкон и шагнула в Приют. Она позволила спине расслабиться, и крылья растаяли, обронив пару перьев — обратились в человеческие руки. Но лицо она по-прежнему скрывала за костяным клювом.

Ей открылся вид на центральный зал Приюта, где начиналась месса. Играла гулкая музыка, зал полнился безразличными зрителями, на подмостках ангелоподобные красавцы вроде почившего, укутанные в золотые простыни, двигались в изящном симметричном танце.

На помост, где уже ждал жнец, вывели минора — высокого парня, худого, черноволосого. В его черты Тис всматриваться не стала: толку? Ведь он обречен.

— Очень на это надеюсь, — едко ответил Лукреций. — Но вот что, дорогая моя. Я не прощу тебе больше ни одной души из моих прихожан. Имей это в виду, если снова вздумаешь…

— Ой, да ладно, святой отец! — Тис рассмеялась. — Мы оба знаем, что вам плевать на миноров, — она махнула рукой вниз на сцену. — Вы же их пачками убиваете. Сейчас вот очередной «вознесется».

Тис прекрасно знала, чем закончится месса. До поворота часов память жертвы выкачают, как насосом, плоть рассыпется пургой, а то, что было прежде «душой», послужит обогащению Приюта. Жнец передаст добытую мнему отцу-настоятелю, и она осядет очередной складкой у того на брюхе.

— Он по доброй воле примет покой, — возразил священник. — Мне правда нужно пояснять разницу между этим и твоими когтями? — он окинул взглядом свою паству, — Им дана надежда, которой ты лишена. Имей мужество хотя бы признать это. А теперь, будь добра, поведай мне то, с чем пришла.

Тис тянула паузу. Внизу на сцене на лоб минора опустили золотой обруч. Жнец в черном встал тенью за его спиной. Сейчас в лучах золота и славы душу парня порвут в клочки — типичная Пурга. Но всё же какой завораживающий контраст ужаса и великолепия.

— Секрет очень прост, — сказала наконец Тис. — Достаточно растолочь цепень — и вот он, ваш сырой порошок.

— Хочешь сказать, Стилет продавал мне втридорога сорняк, который растет под ногами?

Гарпия рассмеялась над его возмущением.

— Теперь ваша часть сделки.

2011

Они собирались по пятницам — иногда в клубах, иногда на лекциях или выездах, которые организовывали светила психологии. Старшекурсники и выпускники, преисполненные амбиций. Без связей дорога им лежала в школьные психологи, а это казалось позорным поражением.