— Пожалуйста, просто дайте мне время! Я ведь все равно никак не сбегу.

Лукреций легонько повел рукой, и позади Орфина раздались тяжелые шаги. Рука, твердая, как камень, коснулась его чуть выше локтя.

— Я иду, я сам, — быстро сказал он, разворачиваясь.

Двое призраков-статуй сопроводили его вниз по лестнице. Священник в черно-золотой рясе, служивший мессу и касавшийся лбов, успел спуститься со сцены. Его лицо было скрыто низким капюшоном, отчего он напоминал Смерть со средневековых гравюр.

Орфин судорожно огляделся, но всюду были стражи. Он заставил себя сделать пару шагов в сторону жнеца. Черт! Причастие выглядело невинно со стороны, но эти пустые взгляды… Чем здесь опаивают?

— Не бойся, дитя! — донеслись сверху слова Лукреция. — Отец Геласий, возьмите с нашего нового друга десятину и не скупитесь на лету.

Священник приподнял небольшую чарку с мерцающей жидкостью, напоминавшей ртуть. От нее шел сильный сладкий запах.

— Что это?

— Обезболивающее, — ответил Геласий тихо и бесстрастно, с щепоткой иронии.

Не решаясь прямо отказаться от напитка, Орфин принял чарку и поднял ее ко рту. Надо как-то хитро разлить жидкость, чтоб священники поверили, что он выпил. Но стоило сосуду оказаться под носом, как Офрина разморило от запаха. Мерцающий пар нес в себе приторно-химический аромат ванили, от которого воля таяла. Он опрокинул дурман в себя, как шот. В первый миг напиток напомнил очень крепкий ликер, но, вместо того чтоб обжечь гортань, он обволок её медом.

Из широкого черного рукава отца Геласия показались тощие пальцы. Он на несколько секунд коснулся лба Орфина, убрал руку, и его капюшон качнулся в кивке.

— Вот и всё, — огласил настоятель с балкона. — И нечего было бояться, правда?

Его голос звучал замедленно.

Вся церковь окрасилась в солнечно-янтарные оттенки.

Орфин пытался напомнить себе, что подвергся воздействию какого-то… вещества… но по телу разлилась такая приятная ленивая тяжесть, такое полуденное расслабление, что мысли текли все медленнее, почти не превращаясь в слова.

Он побрел, куда велели. Сонно отодвинул полог из стеклянных бус и повалился на бело-облачные подушки. Под потолком вился дым, складываясь в причудливые образы. Казалось, целые мифы бурлят в золотистых испарениях. Они ускользали, но оставалось теплое чувство, похожее на ласковые объятья матери.

2001

В этом месяце он хотел, чтоб все звали его Энди. Но соглашались на это только новые знакомые.

Сегодня он впервые праздновал Новый год не дома и был почти счастлив по этому поводу. В гостях у приятеля было много детей — шумно и весело. Гораздо лучше, чем дома. Но к одиннадцати всех стали забирать родители. Хозяйка беспокойно смотрела на Энди и спрашивала, когда за ним зайдут. Мальчик закусил губу и медленно поднял взгляд.

— Мой папа всегда очень пьет на Новый год, — соврал он. — М-можно я останусь у вас?

Глаза женщины наполнились возмущением и жалостью.

— Он обижает тебя?

— Да… то есть нет, — заметался Энди. — Он просто очень грустит по маме. Можно я, пожалуйста, останусь у вас?

— Да-да, конечно. Я постелю тебе в гостиной.

Сын хозяйки подслушивал этот разговор и смотрел на Энди исподлобья. Когда его мама ушла, он поднял руку и покрутил пальцем у виска. Энди показал ему средний палец.

На самом деле он даже хотел бы, чтоб отец напивался раз в год на Новогоднюю ночь, а остальное время был нормальным. Но он всегда был… помешанным. С тех пор как маму положили в больницу, он тоже словно исчез, по крайней мере для старшего сына. Вернуться сейчас домой означало снова слушать бесконечное тиканье часов и смотреть, как отец расчесывает и нянчит сестру.

За полночь он сидел на застеленном диване в чужой гостиной и смотрел на всполохи салютов за окном. Он лег и попытался заснуть. Далекий уличный шум ему не мешал, но вот часы… Они висели прямо над дверью — массивные, как охотничий трофей — и невыносимо тикали. Энди свернулся на боку, спрятал голову под подушкой и зажал ею ухо, но всё равно слышал этот звук. Как обратный отсчет бомбы.

В два пятнадцать он поднялся, подтащил кресло к двери, взобрался, снял проклятые часы и швырнул их через комнату. Они разбились с ужасным грохотом, и его тут же охватил ужас, ведь он был в гостях. Теперь его накажут.

Энди заметался, выбежал в коридор, услышал возню в спальне взрослых. Он быстро обулся, схватил куртку и бросился вон из квартиры.

Несколько минут он просто бежал прочь по оживленным праздничным улицам. Здесь смеялись пьяные компании, и было довольно холодно. Куда идти? Он подумал, что лучше всю ночь тут промерзнет, чем вернется домой или в гости. А потом нашел идею получше. Он пойдет к своей маме. Когда, если не сейчас.

Уши вскоре заныли от холода, но он упорно шел к больнице, сторонясь особо пьяных встречных.

И вот грязно-желтое здание показалось за поворотом. Его окружал забор, но Энди легко протиснулся между прутьями. Двор почти не освещался. Робея, мальчик подошёл к дверям и дернул, но они были запреты. Он стучал и ломился, пока ему не открыл сторож — невысокий толстый дядька с жидкими седыми волосами.

— Ты что здесь делаешь, мальчик? С колядками, что ли, спутал?

— Я хочу повидаться с мамой, — упрямо заявил Энди.

— Так не приемные часы ведь. Ночь — ты чего удумал!

— Сегодня Новый год! Я должен с ней встретиться! Ну пустите, пожалуйста!

— Ты что же, один пришел?

— Мне можно! Папа разрешил.

Несколько секунд сторож оценивающе смотрел на него.

— Ну проходи, — сказал он добрее. — И где будем искать твою маму?

Энди назвал ее имя. Отделения он не знал. Сторож взял его за руку и повел к регистрационной книге и дальше по коридорам вглубь лечебницы. Ладонь у него была потной.

На тускло освещенных стенах многолетним слоями бугрилась штукатурка. Пучки проводов тянулись по углам. В одном из поворотов стоял запах мочи, в другом слышался приглушенный плач. Чем дальше они шли, тем больший ужас овладевал Энди. Он был храбрым мальчиком. Облазил все стены на заброшенной стройке, не боялся ни пауков, ни собак, ни контрольных. Но от коридоров психбольницы скручивало живот. Он плотнее стиснул зубы, чтоб обмануть собственный страх.

Наконец Энди увидел дверь с нужным номером и рванул к ней, выскользнув из пальцев сторожа. Он подергал ручку, но было заперто.

— Да что же ты вытворяешь? — возмутился сторож. — Я думал, ты рассудительный мальчик. Ну, не шуми.

Он щёлкнул ключами, и Энди увидел темную палату с четырьмя койками. Мама сидела на одной из них.

В темноте она напомнила ему привидение — большие впалые глазницы, спутанные волны русых волос. Она все равно была красивой, и Энди готов был кинуться к ней, но… Мама смотрела на него неодобрительно и холодно. Поэтому он подошёл медленно и замер возле ее кровати.

— П-привет, — робко сказал он. — С Новым годом?

— И тебя, — ответила мама удивлённо, словно и забыла про праздник. — Кто ты, мальчик?

Смысл её слов не сразу дошел до него. Он улыбнулся, пытаясь сдержать жгучие слезы.

— Это же я, мам. Андрей…

Он подшагнул ещё ближе. Вокруг она не разглядела его лица? Но мама смотрела отстраненно.

— Мой Андрюша? Нет, он же совсем кроха, — она улыбнулась, как будто заглянув в себя. — И волосики у него светлые.

— Так они… потемнели… Мама, это я! — крикнул он.

Другая женщина в палате внезапно заговорила. Ее речь, как витки проволоки, опутывала разум. «Они всегда так говорят… Они всегда так говорят…»

Энди начал задыхаться от подступившего к горлу рыдания. Он хотел перекричать эту сумасшедшую, но слова застряли. Марево перед глазами размазало все черты. Он рыдал, вцепившись в простыни, пока чьи-то крупные руки не отволокли его.