Орфин прищурился.

— Разве ваша религия не говорит, что моя каста от дьявола? — не удержался он.

Сбить Лукреция с толку не удалось.

— Никакого дьявола не существует, дитя мое. Это выдумка, способ людей говорить о собственных грехах. Твоя каста действительно дальше других от Вознесения, и вам сложнее принять тот свет и надежду, которые несет Приют. Однако сей печальный факт не мешает мне обратиться к тебе за помощью. Более того, я лелею надежду, что наше сотрудничество откроет тебе глаза, и ты пожелаешь остаться в этих стенах.

Надо признать, звучал он очень убедительно. Орфин даже на миг испытал облегчение, почти поверив, что ему дадут легко уйти. Но стоило Лукрецию ввести его в следующую комнату, как Орфин понял, насколько наивна эта надежда. Священник показывал ему слишком секретные вещи, чтоб потом отпустить.

Они поднялись по винтовой лестнице в шестиугольный зал без окон. Сквозь резной потолок пятнами падал свет, как в летнем лесу. На дюжине изящных столиков-витрин блестели стеклянные колпаки, под которыми белым пламенем сияли цветы и ягоды. Каждую секунду они причудливо меняли облик — соцветие черемухи превращалось в свечу каштана, затем в гроздь смородины, в чайные почки. Спутать невозможно: это были огни гелиоса, такие же, как Асфодель показывала Орфину в Чертогах.

— Откуда они у вас?..

— Это благодать, дар Всевышнего.

— Да, но… он вам напрямую этот дар выдал?

— Твой скепсис неуместен, страстогляд. В любом случае твоя задача не касается их происхождения.

— Так что вам нужно?

— Изучи их. Выясни, почему они оказывают разное действие на крылья.

— Какое, например?

— Одни крылья начали петь, точно арфа. Другие таять, как свеча. Найди благодать, которая позволит крыльям летать — и вернёшься к своим машинам. Мы щедро заплатим за потраченное время.

Покидая комнату с гелиосами, Лукреций оставил двух стражей наблюдать за Орфином. «Они подскажут, если у тебя возникнут вопросы». Сомневаться в истинной роли мраморных призраков не приходилось.

Орфин поднял один из стеклянных куполов и тут же ощутил мурашки по затылку от мощного излучения, разошедшегося невидимой волной. Тепло жизни, чистейшая энергия. Казалось, если вобрать это пламя в себя — недолго и воскреснуть. Под бдительным взглядом статуй Орфин осторожно коснулся огня — его жар оказался приятным и покалывал щекоткой, словно приглашая заглянуть в себя. Поддавшись течению, Орфин окунулся в грезы неведомой сущности — подобно тому, как в Чертогах он нырнул в кошмар древа.

Рассвет заливается розовой водой в окно поезда и плещется под стук колес. Ты бежишь среди влажного утреннего тумана, ныряешь в него с головой и плывешь под волнами, делая мощные взмахи руками. Как дельфин в стае. Их трели — как смех лучших друзей.

Орфин оторвал руку от огня, и дивный фильм прервался. Он был звеняще-чистым, но бессвязным, как счастливое сновидение. Образы стремительно утекали из памяти, оставляя лишь ощущение плавания и розовый цвет. Запомнив это, Орфин накрыл цветок куполом и двинулся к следующему.

Шахматы и ребенок.

Свет среди космоса, азарт приключений.

Каждое видение поражало Орфина по-своему. Такие светлые и мимолетные по сравнению с кошмаром древа…

И всё же ему нужен был план, как вернуться на лодку.

Орфин бросил косой взгляд на стражей, затем на длинный прямоугольный люк в полу, закрытый тяжелой плитой. Даже если стражи не станут ему мешать, Орфин сомневался, что сможет ее сдвинуть. Это задачка для крепчего. Как же убедить их выпустить его?

Орфин продолжал бродить между витринами, пробуя новые гелиосы. Он незаметно нащупал на груди холодный шарик и зажал его в кулаке. Наконец он вернулся к третьему цветку. Тот успел превратиться в ландыш, грецкий орех и колосок пшеницы. Подняв прозрачный колпак, Орфин позволил ему выскользнуть из рук. Стекло со звоном разлетелось по полу. Одновременно с этим Орфин ударил небольшой хрустальной сферой о край витрины. Она тоже разбилась, вонзившись в ладонь осколками, но звуки слились в единый протяжный «дзынь», и стражи не заметили хитрость. Они, тем не менее, всполошились, и один грозно навис над Орфином, а другой ударил по трубе, оповещая начальство.

— Уф… — выдохнул Орфин, — вот я растяпа…

Он потянулся раненой рукой к цветку, но страж перехватил ее.

— В чем дело? Могу я продолжить? Этот огне… эта благодать кажется самой подходящей, но я хочу перепроверить.

Страж неохотно отпустил его, и Орфин поднес кулак к гелиосу — тот в этот миг принял облик астры. Опустив руку к самым лепесткам, он слегка разжал пальцы, и порошок, прежде живший в сфере, незаметно высыпался внутрь цветка. Пламя подхватило блестящие крупицы, вобрало их в себя и продолжило менять формы как ни в чем не бывало.

Напольная плита забурчала, и в лабораторию поднялся Лукреций. Орфин предложил ему этот цветок, и священник довольно его осмотрел. В его толстых пальцах возникла колба, и он поймал огонек внутрь.

— Благодарю.

— Я бы хотел посмотреть, как вы активируете их. Никогда не сталкивался с такой технологией.

— Что ж, хорошо.

Они вернулись в зал с крыльями — там по-прежнему стоял запах подпаленной плоти. Вслед за Лукрецием Орфин прошел под обрубками, подвешенными к потолку, заставив себя не кинуть взгляд на них. Призраки остановились возле массивных золотых крыльев, высившихся на подиуме, как экспонат. На широком перешейке, за который предполагалось крепить крылья к спине, была выемка — то самое "ложе для благодати".

Лукреций перелил живой огонь в паз. Глаза пастора блестели взбудоражено, почти похотливо. Жидкость растеклась по внутренним каналам крыльев, и эти жилы засияли сквозь металл. В следующий миг зал озарился слепящим светом. Ожидая подобного, Орфин в последний момент успел вскинуть руки и плотно загородить ими глаза. Но даже так — тех первых лучей, которые достигли его, хватило, чтоб выжечь полосы, пылающие теперь в темноте опущенных век. Вокруг послышались крики — но не боли, а изумления.

— В-ваше святейшество! — взволнованно воскликнул один из зодчих. — Что это было?

Крепчий с остовом крыльев за плечами смачно выругался, но без злобы — просто потрясенно.

Двадцать с лишним призраков, заполнявших технологический зал, резко очнулись, разбуженные слепящей вспышкой, и теперь наперебой добивались внимания и ответов Лукреция.

Орфин не смог сдержать торжествующую улыбку. Выкуси, черт возьми! Эмоции в голосах окружающих людей звучали для него звонче и чище любой музыки.

Пользуясь суматохой, которая воцарилась в зале, он поспешил прочь. В коридоре ему встретилась пара девушек-стражей, но они спорили об униформе и не обратили на него внимания. Похоже, вспышка добила и досюда.

Выбравшись из стен Приюта, он поспешил к мосту, чтоб, как в прошлый раз, перебраться на соседний остров. Но вовремя заметил сутулую фигуру в черном балахоне, замершую у перил. Исповедарь стоял на верхней точке моста, широко расставив руки на одной стороне перил и слегка подавшись вперед. Задумчиво глядел в бездну.

Орфина укусила жажда мести. Пару секунд он, прищурившись, смотрел на ловчего. Это ведь его руками церковь выкачивает память… Но, медленно выдохнув, Орфин все же отступил. Он помог этим людям, чем мог. Лучше не лезть еще раз на рожон.

Назначенное время, когда кочевники должны будут его забрать, уже почти настало. Орфин двинулся вдоль каемки острова, высматривая крепление лодки. Статуи-стражи снаружи Приюта остались беспамятными, но не замечали его благодаря туману. У пары из них на спинах были неудобные золотые наросты — явно результат трансмутаций, которыми теперь баловался Лукреций.

Постепенно в душе поднималась тревога. Что, если кочевники бросили его тут? Орфин пытался убедить себя, что быть такого не может! Но где тогда лодка?

Был и другой повод для беспокойства — он засел в груди, как репейник. Перед глазами то и дело всплывал образ тех ужасных обрубков, от вида которых все внутри переворачивалось. Снова и снова приходилось заглушать эти эмоции, чтоб не рисковать маской.