О сердце, не ищи ты утешителя в миру людском,
Само себя утешь в своей душевной боли.
Все муки в одиночестве само перестрадай —
Ведь утешитель твой сам страстно жаждет утешенья!
(К., с. 895)
Клянусь, не буду помышлять о суете мирской,
Ни радости ее, ни горе не допущу до сердца.
Пусть мне короной голову украсят — не возгоржусь,
Пусть вновь лишат последней шапки — не поморщусь.
(К., с. 881)
Как и всякие афоризмы, эти авторские литературные пословицы так или иначе воплощают жизненные и нравственные идеалы эпохи, вскрывают существовавшие связи между человеком и его временем. Именно поэтому социальная роль этих литературных афоризмов представляется особенно значимой. Может быть, именно эта часть персидской поэзии — так сказать, "обобществленная лирика" — и была прежде всего пищей для духа и ума в средневековом обществе.
Иранское средневековье отмечено высокой и утонченной культурой слова, можно говорить о своего рода культивируемом искусстве высокоорганизованного речения. Известно, что заучивание наизусть большого количества стихов и уместное цитирование их в живой речи и в письмах почиталось непременным признаком должной образованности. Характерной чертой средневековой стилистики было обильное уснащение сочинений — не только художественных, но и исторических, политических, богословских, мемуарных, дидактических, даже государственных и дипломатических документов — стихотворными вставками, притчами, афоризмами для иллюстрации и аргументации того или иного положения. Для средневековой персидской стилистики характерно активное обращение к богатому арсеналу афористических формул, метких присловий, образных сентенций.
Чрезвычайно значимой была при этом роль средневекового поэта. И не только в обогащении речевой культуры народа и его литературного языка. Придавая художественно отточенную, крылатую форму мыслям и суждениям своих современников, формулируя некие правила жизни, поэт выступал в известной степени и их творцом, т. е. социально активной личностью, имеющей влияние на формирование общественного мнения и создание системы нравственных ценностей.
Дидактическое начало, традиционно идущее еще от доисламского времени, было очень развито в литературе предмонгольского Ирана с ее андарз (поучения) и панднамак (книги советов). Дидактика в предмонгольское время процветала в самых разных формах литературного творчества: от афоризмов — литературных пословиц и поговорок, назидательных стихотворных притч, стихов-проповедей и стихов-наставлений до специальных трактатов — сводов этических заповедей и практически полезных в воспитании юношества "зерцал". Развитие дидактической поэзии поощрялось широким читательским спросом, в том числе и меценатствующих дворов. Сама художественная природа многих (но не всех) афористических рубай, опирающаяся в своей образности на реалии праздничного антуража, говорит об их органической принадлежности к жанрам придворной лирики.
Доминирующая для средневекового Ирана гуманистическая идея справедливого правления воплощена в тысячах поэтических высказываний домонгольских авторов, начиная с Фирдоуси; они вошли в широкий народный обиход как пословицы и изречения (так, из Шах-наме: "Признак силы — справедливость шаха, признак слабосилья — лживость шаха", "Сидящий наверху, вмени себе в закон: не презирать людей — ты ими вознесен"- или у Сана'и: "Правитель только той земли велик, где справедливости сияет лик" — парафразы этих строк в обилии представлены в любом средневековом диване и куллийате).
К прославлению справедливости царя, на котором построен весь официальный панегирик, исфаханские поэты добавляют и многое другое. Восхваляя мецената как идеального правителя, поэт исподволь очерчивает некий круг требований к нему, иногда достаточно практических: забота о процветании столицы и подданных, помощь бедным и сострадание к ним, забота о "людях пера", т. е. об интеллигенции, умение "ценить слово" и др.
Поэт выступает в своих придворных стихотворениях и как поставщик некой полезной социальной информации, привлекая внимание правителя к тем или иным сторонам жизни страны, города и подданных. Так, в диване Камала Исма'ила мы находим панегирическое кит'а (в двадцать пять бейтов), построенное на реднфе гурусне — "голодный". Вот несколько бейтов из этого стихотворения:
О господин! В сей год засушливый, голодный на доброту и щедрость,
Замешан милости твоей водой хлеб у голодных.
На языке у благородных — ни слова без восхваленья щедрости твоей,
Как нет ни слова без поминанья хлеба — на языке, голодных.
О, этот год, когда чернеют и мужа благородного лицо,
И лик луны и солнца от стонов и рыдания голодных!
Дрожит сам солнца диск. Ты спросишь — отчего?
То звезд зубцы впились в него, как зубы обезумевших голодных.
О господин мой, коль не протянешь ты руки своей кормящей,
Сметет вконец сей каменный поток нужды живые души у голодных.
На скатерть милосердья своего поставь ты хлеб любви к народу,
И он потянется, без края и конца, к твоим дверям чредою караван голодных.
Боюсь сказать в стихах я ненароком совсем не то, что надо:
Ведь потерявших разум не отличишь по виду от голодных.
Тем господам, у коих ныне амбаров чрева сыты,
Поостеречься было б в самый раз того, что есть на языке голодных,
Ибо не так огонь опасен для хлопковой ваты,
Как для господ богатых опасен может быть поэт в строках стихов своих голодных.
(К., с. 501-502)
Панегирик ли это в привычном для нас смысле? Стихотворение написано, как можно понять, в один из голодных годов, все его образы имеют своей основой реальный план — голодающих жителей Исфахана. И цель этих стихов, где каждый бейт замыкается словом "голодный", повторенным на протяжении стихотворения двадцать пять раз, ясна: подвигнуть правителя на оказание помощи голодающему населению. Поэт как бы принимает на себя роль посредника между народом и правителем, используя свое право допуска ко двору, дабы поведать о народных нуждах.
Поэт шутит, смешит, насмехается
Литературная служба при дворах несла также определенные функции "оживления" собраний и "увеселения духа" повелителя — именно это и было в наибольшей цене, как поучал начинающих поэтов Низами Арузи [113, с. 60]. В стихах авторов XI в. мы встречаем даже строки сетований на то, что истинная поэзия не находит спроса, а в ходу у султанов шутовство и всякое непотребство. Об этом писал Насир-и Хосров:
Уши и сердца всех людей по этой причине
Тянутая к газели, к шутовству, к шуткам.
Бейты и газели, направленные к непотребству и пустословию,
Заменяют для лишенных добродетели стихи [Корана].
То же мы встречаем у Сана'и: "Ушло время стихотворства и красноречия, Настали дни [непристойных] шуток и невежества..." [22, с. 514, 446].
Диваны исфаханских поэтов наполнены произведениями "смеховых" жанров — от изящных шуток в газелях и четверостишиях до беспощадно клеймящих пасквилей и эпиграмм. Тонким лукавством отмечены многие лирические стихотворения Джамал ад-Дина, в этом он предвосхитил неповторимое обаяние Хафиза:
