Ощущение движения создает и сама стилистика стихотворений: редифами в этих газелях поэт ставит глаголы, обозначающие движение и действие.
Пейзажная поэзия Камала Исма'ила вся построена на "визуальных", непосредственно зрительных образах, выхваченных взглядом художника из окружающей жизни. Творческий поиск в изображении природных явлений идет по пути создания оригинальных и неожиданных метафорических трактовок для самых привычных картин природы. Объекты, избираемые для образного сопоставления, столь же повседневны:
Взгляни на лик тюльпана': весь в мушках амбровых на розовых губах —
Точь-в-точь любимая моя, что кончик локона губами закусила.
(К., с. 719)
Взгляни — и ты решишь, что это колыбель, где спит дитя, а не лужайка,
И воздух кончиками пальцев колышет эту колыбель. (К., с. 782)
Тюльпан — как чаша, посмотри, не так ли? —
На дне которой отстоялся густой осадок от вина.
(К., с. 744)
Метафорические сближения строятся в расчете на улыбку слушателя:
У губ цветущей лилии цвет молока и запах,
Так что ж она, спеленатая как бутон, не в колыбели?
(К., с. 763)
А кипарис свободный, посмотри: грабитель,
Что подвязал у пояса полу.
(К., с. 787)
Как в "винных" стихах заключен призыв к винопитию, так в пейзажных — к любованию природой. Стихи приглашают открыть шире глаза, поднять их к небесам, вглядеться и в отдельную деталь, и в красоту их естественной композиции: "воздух лук радости (т. е. радугу) в руки схватил, увидев розы куст, похожий на колчан" (К., с. 719), "когда падет луч солнца на трут ночи, светильники тюльпанов сиянье от него возьмут" (К:, с. 771).
Пейзажные газели Камала Исма'ила — образцы тех песен, которые поэт готовил к празднованию иранского Нового года. Здесь же читались, вероятно, и пейзажные четверостишия. Таких четверостиший, где описание природы выступает самоцелью, вне сопоставления, в диване Камала Исма'ила можно найти около десяти. Все они ориентированы на зрелищность:
Вглядись в бутон: как он изящно изогнулся в стане,
Весь стан — движенье вверх, а взгляд потуплен:
Вчера свое лицо бутон так плотно сжал скорбя,
А нынче, погляди, в улыбке лепестков склонил головку.
(К., с. 859)
Деталь с подчеркнутым вниманием к ней, отдельный штрих к пейзажу преобладают в четверостишиях Камала Исма'ила, но некоторые из стихов — это уже развернутые пейзажные зарисовки:
Взгляни — от ветра на заре все ветви сада,
Как руки старцев, в трепетном дрожанье,
И листьев сень дрожит над водоемом —
Так рыба бьется, пойманная сетью.
(К., с. 858)
Весенние стихи бахарийе оставляют впечатление, что пейзаж — неизменно нарядная декорация празднества — почти фотографически списан с живой натуры. И если поэт пишет в газели: "В эту неделю ветер не стихал..." (К., с. 774), то веришь, что стихи действительно были написаны в одну из ветреных недель Исфахана, веришь, что поэт воочию видел тюльпан с двумя головками и чинару, тянущуюся развернутой пятерней своих листьев к розе:
Что за тюльпан — взгляни: головки две, а стан один,
Как он прелестен — этот чет и нечет!
(К., с. 737)
От бедности и сирости чинара,
Как нищий, тянет к розе пятерню,
Быть может, роза золота ей кинет,
Раскрыв ладонь, чинара молит розу.
(К., с. 764)
Образы природы в стихах Камала Исма'ила позволяют сделать вывод о назначении его пейзажной лирики. Стихи явно рассчитаны на восприятие их среди тех объектов, которые нашли отражение в стихах. Поэт не устает просить слушателей вглядеться в красоту пейзажа и самому оценить точность найденной метафорической формулы. Сиюминутный характер подобного рода изобразительных стихотворений заставляет видеть в них произведения, приуроченные самим авторским замыслом к моменту созерцания природы, скажем, к праздничным собраниям, протекающим, как мы знаем из описаний и миниатюр, часто на лоне природы. Многие из стихов исфаханского поэта представляются экспромтами, рожденными в процессе любования природой, например, следующее четверостишие:
Всмотрись: вот он, тюльпан, стоит как чаша,
Сияют чистотой края, на дне — осадок,
Теперь взгляни: вот роза, сплошь в росе на розовых щеках:
Как будто алое вино застыло, приняв — без чаши — очертанья чаши.
(К., с. 884)
Стихи показывают, что любование природой составляло также один из компонентов празднества. На это любование ориентировали, как бы комментируя его, пейзажные стихотворения.
Любовная поэзия
Главной темой лирического сопровождения собраний была тема любви. Поощряемая спросом городской аристократической верхушки, популярная у населения, любовная лирика достигла в предмонгольском Иране высочайшего расцвета.
Огромный удельный вес, принадлежавший любовной поэзии в средневековой персоязычной литературе, связан с широкими и многообразными функциями, которые заняла эта поэзия в духовной жизни народа. Религиозно-мистическое суфийское учение, быстро развивавшееся в персидском обществе начиная с XI в., наделило любовь абсолютной ценностью, поставив ее на господствующее место в системе религиозно-философского миропонимания и мироощущения. Суфизм, обративший к широким слоям населения призыв к непосредственному, интуитивному" познанию бога, искусно черпал силы своего воздействия в наглядных и зримых, чувственных образах любовно-эротической поэзии. Поклонение красоте и любовное влечение трансформировались в суфизме в мистические символы вечного страстного стремления к сближению с божественной истиной.
Любовь земная, послужившая суфиям в качестве модели религиозно-экстатического чувства и поднятая суфийскими лириками на высоту изысканного искусства, сама, по закону обратных связей, в дальнейшем стала развиваться в светской поэзии по этой новой, усложненной мистическим символизмом модели. Двуединство реального и мистического планов, особый семантический и художественный код, которые принесла с собой суфийская символика и терминология, система образов, открывающая возможность для сколь угодно глубокого и многогранного истолкования, — все это стало каноном литературной эстетики и для светской лирики, гипертрофированно развив в ней культ красоты и неутоленной любви.
Любовная лирика Джамал ад-Дина ибн Абдарраззака и Камала Исма'ила дает достаточный материал, чтобы составить целостное представление об эстетической культуре любовного чувства в предмонгольском Иране и о специфике восприятия человеческой красоты. Стихи о любви в диванах этих двух поэтов представлены в жанровых формах газели и рубай. У Камала Исма'ила подавляющая часть газелей и четверостиший посвящена теме любви и красоты: 125 газелей из 160 (т. е. 78%) и 564 четверостишия из 867 (65%). В диване Джамал ад-Дина это число еще больше: 162 газели из 173 (т. е. 94%) и 97 четверостиший из 122 (79%).
