В любовных стихотворениях Джамал ад-Дина мы не находим суфийского мистического смысла. Камал Исма'ил в значительной мере испытал влияние суфизма, однако для большинства его газелей это не более чем дань литературной моде. Первый смысловой план его любовных стихотворений явно реалистичен. На это есть свидетельство самого поэта. В одном из четверостиший, написанном, судя по всему, в старости, т. е. именно тогда, когда Камал ад-Дин, покинув службу при дворах, стал последователем известного суфийского шейха Шихаб ад-Дина Сухраварди, поэт признается:
В те дни, когда все помыслы мои лишь о веселье были,
Все речи, что я вел, к красавицам сводились да к вину,
А ныне стоит вспомнить, что бывало... Да полно!
Я ль то был? И я ль то говорил?
(К., с. 944)
Высокая знаковость, отличающая средневековую культуру вообще, предельно показательна и для любовной поэзии рассматриваемой эпохи. Стихи исфаханских поэтов, воспевающие красоту, построены на повторении, в бесконечных сочетаниях и вариациях, нескольких основных мотивов.
В стихах, посвященных воспеванию красоты возлюбленной, постоянными компонентами в разного рода сравнениях выступают: глаза, маленький ротик, губы, ямочка на подбородке, нежный пушок над губой, родинка, талия, стройный стан.
Более всего поэты любуются локонами любимой — на все лады восхваляя их длину, пышность и "разметанность", обилие и темный блеск завитков, мускусный аромат и остроту их загнутых кончиков.
Вот несколько традиционных четверостиший, воспевающих красоту возлюбленной:
Два локона лицо твое обвили с двух сторон,
Как два полукольца, в объятьях его держат.
И мушка черная, что на лице твоем,
Как будто звездочка на диск луны присела.
(К., с. 929)
Взметнулись локоны твои, темны,
Твой сладкий рот — первооснова волшебства,
Те — сердца моего страданья, вот почему их много,
А этот — для души услада, вот почему он мал!
(78, с. 30)
Взгляни на этот локон над лицом кумира,
Поник в тоске, весь в помыслах о битвах,
Взгляни на брови — словно два борца,
Что встали лоб ко лбу и изогнули стан.
(К., с. 807)
О, как пленительно смешала ты краски локонов и лика,
Под своды самые бровей взлетела музыка твоей красы!
А сердце сжато у меня, как сжат твой ротик,
Но как ужасна сжатость эта и как прелестна та!
(К., с. 959)
Художник Вечный все свое искусство приложил,
Чтоб возле глаза твоего поставить черной точкой мушку.
Она — точь-в-точь как уголь сердца моего, сгоревшего в любви,
Что под защиту глаз твоих — от тирании локонов — припало.
(Дж., с. 488)
Образ возлюбленной строго стереотипен. Помимо красоты она наделена такими качествами, как кокетливость, неприступность и жестокосердие. Нежная красота возлюбленной и ее жестокость, влекущая кокетливость и неприступность — на этих антитезах построена классическая любовная коллизия персидской средневековой поэзии. Любовная поэзия пересыпана афористическими формулами, выражающими суть этих антитез:
Та, у которой амбровые кудри,
Она и верность — это два врага.
(К., с. 760)
Терпи жестокость милой. Или ты не знал,
Где розы — там шипы, всегда и неизменно.
(К., с. 728)
Ах, в страхе я, ведь красоты ее держава
Не терпит криков, к справедливости зовущих.
(К., с. 784)
К чему прошу я верности у милой? Не бывало,
Чтоб красота и верность жили рядом.
(К., с. 944)
В том цветнике, где прелесть женская цветет,
Ты верности цветущей розы не отыщешь.
(Дж., с. 461)
Стереотипен и набор характеристик переживаний и поведения влюбленного человека. Стихи исфаханских поэтов четко обрисовывают эстетический идеал традиционно-условной трактовки влюбленности — это культ неразделенной любви, красота любовного страдания, выражаемого в рыданиях и стонах, униженная самоотреченность, любование прелестью и тиранией кумира.
Стереотип в описании любви довершается, согласно литературной эстетике времени, стереотипом лексики. Основной любовный словарь узко ограничен. Он исчерпывается примерно следующим обязательным набором слов и словосочетаний, продолжающим собой приведенный выше перечень слов-мотивов, устойчивых в описании красоты: дил "сердце", суз-и дал "страдание сердца", дард-и дил, рандж-и дил "боль сердца", хун-и дил, хун-и джигар "кровь сердца", гам "горе", ашк "слезы", фирак или хаджр "разлука", васл "свидание, сближение", иилк "любовь", арзу "страсть", хиал "мечта", джан "душа, жизнь", джавр "мучительство, тирания", умид "надежда".
Эти слова-сигналы таили для средневекового читателя богатейшую и сложную ассоциативность. Изобретательное выведение из заданных конструктивных элементов — и вокруг них — новых, в чем-то неожиданных формул любви и понималось поэтом как основная творческая задача.
Изложенной схеме любовного стихотворения легко найти точные аналоги в философии суфизма. Почти все детали этой схемы — перечисленные "стати" красоты и круг понятий, обрисовывающий состояние влюбленности, — это символы и соответственно технические термины, отобранные суфийскими проповедниками в арсенале материальных образов любовной поэзии и взятые ими на вооружение.
Если обратиться к словарям суфийских терминов, которые стали составляться значительно позже рассматриваемых нами явлений литературы — с XIV в., времени полного развития доктринального суфизма, нетрудно убедиться, что списки их вокабул, по крайней мере наполовину, перекрываются словарем любовной поэзии домонгольского времени [27, с. 126-177; 26, с. 109-125].
Взаимная спроецированность реального и мистического планов, общность художественных начал в решении светской любовной темы и религиозной — основная характеризующая черта предмонгольской любовной поэзии Ирана, которая, вероятно, и позволила ей достигнуть необычайно высокой степени развития и обеспечила широкое социальное функционирование.
Специфика представления о прекрасном. Метод творческого варианта
Придворная лирика исфаханских поэтов дает материал, показательный для суждения о господствовавшем читательском вкусе, о выраженной специфике литературно-художественных воззрений в средневековом Иране.
