Средневековое стиховедение не допускало "проходных" строк — каждый бейт должен был сам по себе составить ценное и законченное произведение поэтического искусства. Гномичность бейта, при которой развитие сюжета стихотворения отступает перед искусством образа, создаваемого каждым двустишием, составляла один из основных эстетических критериев персоязычной классики. Первенствующая роль образа в системе литературно-художественных средств подчеркнута в средневековой теории стиха уже на самых ранних этапах ее развития. Персидские риторические каноны к началу XIII в. дали детальнейшую разработку теории построения сравнения, метафоры, гиперболы, аллегории, с многочисленными дробными категориями соотношения составляющих их компонентов. Метод творческого варианта, по удачному выражению А. Н. Болдырева, или творческого подражания, занявший ведущие позиции в персидском литературном процессе XIV-XIX вв. [32, с. 39-40], для персоязычной поэзии малых форм был широко распространен уже в домонгольское время. Поставив во главу угла самоценность отдельного образа, отдельной метафоры, художественный метод творческого подражания повел к закреплению и умножению в литературе устойчивых инвариантных элементов. В поэзии малых форм выработался достаточно узко определенный фонд излюбленных метафорических сближений. Творческий поиск необходимой новизны в искусстве был направлен на разработку детали, тончайшее варьирование отдельно взятого традиционного образа. Проиллюстрируем это только одним примером. "Локон кумира" (зулф) принадлежит к числу самых распространенных образов персидской лирики — светской, суфийской и фольклорной. Выше были приведены пять рубай, содержащие этот образ. В диване Джамал ад-Дина ибн Абдарраззака только в разделе четверостиший он фигурирует в двадцати трех стихотворениях, свыше шестидесяти раз повторен в газелях. В четверостишиях Камал ад-Дина этот образ повторен свыше ста раз, около ста двадцати раз — в газелях, не менее того — в касыдах и строфических стихотворениях. Циклы четверостиший о локоне, созданные исфаханскими. поэтами, могут быть продолжены по внутрилитературному ряду. Уже среди сохранившихся четверостиший, приписываемых: Рудаки (ум. 940-41), четыре посвящены локону. Одно из семи четверостиший, вошедших в реконструированный диван Манучихри (ум. 1040), также целиком построено на образе кудрей.. Образ этот есть в четверостишиях Мас'уд-и Са'д-и Салмана; — Хакани, Анвари. Все эти стихи, с единой поэтической символикой и стихотворной формой, органически сливаются в общий тематический цикл, своего рода строфическую песню, хотя время их создания разделено в ряде случаев веками: Как горе сердца моего, узлом скрутились кудри милой, И жилка каждая в душе от страсти в узел превратилась. От слез, я думал, станет легче, но нет — увы, увы, увы! И слезы этой темной ночью скрутили горло мне узлом... [122, с. 138, 139, № 129; также № 112, 123, 128] В сетях я локонов кумира, кудрей, что узел на узле, В тоске пред этим алым лалом, что леденец на леденце, О, обещанье, что вчера" дала: ты мне, — двойной, излом, А сколько горя от разлук? Вот столько да еще вот столько! [67, с. 229, № 93] Кумир кудрями, как сетями, похитил сердце у меня. Да только ль я? Весь мир в осаде пьянящих прелестью нарциссов. Кто их сочтет? — все те сердца, что так безжалостно скосил Сей локон, сей тесак красы, коим кумир вооружен. [65, т. 966, № 93] У локонов твоих фиалка — вечный раб, Фиалка в рабстве у лица кумира. И как горда фиалка этой честью — Считать себя рабою локонов твоих. [68, с. 907] Твое лицо и мои слезы — один имеют алый цвет, А дни мои и твои кудри — темны как ночь, Мир для меня стал так же мал, как крошечный твой рот, Душа же тяжела как камень, как камень сердца твоего. [66, с. 688, см. также с. 682, 686, 717] Шесть вещей имеют россыпь в твоих кудрях: Завитки, узлы, изгибы, извивы, извилины и извороты, Шесть других вещей, смотри-ка, родина их в моем сердце: Любовь, и печаль, и горе, и скорбь, и заботы, и грусть. [71, с. 226] Метод творческого варианта достигает филигранной детализации. Вот один из примеров вариаций одного и того же образа — описание локонов через предметы, связанные с популярной иранской игрой в конное поло.
Хакани: Когда твой локон ясным днем изогнут круто, как чауган, В чаугане этом словно мяч лежит в покое мое сердце, Но ночь подходит, и кумир мне говорит о расставанье, — О, как он мрачен, горизонт, куда лежит мой путь. [149, с. 83] Джамал ад-Дин ибн Абдарраззак: Ты локоном, похожим на чауган, разбила мое сердце, И в ямочку на подбородке ты словно мяч загнала мое сердце, Мне не дождаться никогда, чтоб стало нежным твое сердце, Но все равно — я вечный раб у твоего безжалостного сердца! [Дж., с. 497]. С несколько иной трактовкой (локон красавицы — чауган, подбородок ее — круглый и мягкий, как шарик из камфары) встречаем этот образ в одном из ранних поэтологических трактатов: Как он округл, тот подбородок серебряйый, Как скручены они, два локона кумира. Первый — будто мячик, слепленный из камфары, Вторые — как чауганы, сделанные из мускуса. [44, с. 132] Образ "локон-чауган" встречается в стихах Му'иззи ("Если эти две щеки ее — творенье Иазида, то творенье Ахримана — два локона ее, похожих на чауган") и Сирадж ад-Дина Сигзи ("...Над розою лица ее чауган из гиацинтов..."). Камал Исма'ил, приняв участие в этом состязании, создал свой вариант образа в следующем четверостишии: Чауганы локонов ее в игре как на ристалище, Страдающее сердце друга — мяч для них: То оттолкнут его подальше от себя, То ринутся вослед за ним в двойном порыве. (К., с. 868) Метафора здесь развернута шире, аналогия жестокого кокетства красавицы с игрой в конное поло полнее и осмысленнее, образ сюжетен и динамичен. Камал Исма'ил варьирует этот образ в касыдах и газелях: Не диво, если будет он разодран, мяч сердца моего — Ведь без конца ты бьешь по сердцу своими локонами как чауганом. (К., с. 302) |
