Обе категории придворных непозволительно смешивать: характер отношений с ними разный, как различны их функции. Несущие государственную службу должны быть исполнены страха перед государем. Надимы же, напротив, непринужденны и открыты в обращении. В надимы годятся люди, от природы одаренные, говорится в "Книге о правлении", пригожие, чистые верой, доброго нрава. Они должны быть искусными рассказчиками, чтецами серьезного и смешного; им надлежит помнить много преданий, иметь в запасе приятные сообщения, уметь играть в нарды и шахматы. Желательно для них также владение музыкальными инструментами и оружием. Далее цитируем: "Надим должен быть согласным с государем. На все, что произойдет или скажет государь, он должен отвечать: "Отлично, прекрасно", он не должен поучать государя: "Сделай это, не делай того; почему поступил так?", он не должен так говорить, а то государю станет тягостно и произойдет отвращение" [126, с. 95]. Низам ал-Мулк добавляет, что некоторые правители иногда вводили в круг иадимов астрологов и врачей, но отказались от этого, дабы последние не докучали им на отдыхе запретами и не портили удовольствия ограничениями.

Каждый из надимов должен иметь свой сан и чин ("кому уместно сидеть, кому стоять") и полное обеспечение. У газнинских султанов было двадцать надимов: десять сидели и десять стояли [126, с. 95].

Поэты, при больших же штатах — поэты-фавориты, входили в ближнюю свиту правителя, ведавшую увеселением и ублаготворением духа мецената. Чтение стихов в музыкальном сопровождении было самым важным компонентом этой службы настроения: за поэтической речью признавалась необычайная сила психологического воздействия. Конкретные примеры этому во множестве приводит Низами Арузи, взявший отправной посылкой своего трактата "О природе науки о стихе и о достоинствах, поэта" утверждение, что поэт "...внушением силы гнева и чувственности так подстрекает, что благодаря этому внушению темпераменты [людей] повергаются то в экстаз, то в депрессию, и это становится причиной важных дел в устройстве мира" [113, с. 55].

Поучая сына на тот случай, если он станет надимом, автор известного зерцала XI в. Кей-Кавус говорит о необходимости быть сильным в поэзии: "Надим если не будет поэтом, он все равно должен различать хорошие и плохие стихи, поэзия не должна быть от него сокрытой, и он должен помнить наизусть много арабских и персидских стихов, чтобы, если как-нибудь господину понадобится какое-либо двустишие, не приходилось сразу звать поэта; пусть или сам сложит, или передаст с чьих-либо слов" [71, с. 165].

Распорядок жизни двора предусматривал, как можно понять из разного рода описаний, постоянный дежурный литературный пост при больших и малых дворцовых собраниях. Источники не раз упоминают, что поэт, допущенный в высокое присутствие, имел там постоянное, "свое", место. Так, у Низами Арузи: "Рудаки... утром, когда эмир опохмелялся, вошел к нему и сел на свое место"; "Рашиди поклонился, пошел на свое место, сел..."; "Когда посыльный пришел за мной, — рассказывает Низами Арузи о своей службе при гуридском дворе, — я натянул на ноги сапоги и, войдя в маджлис, поклонился и сел на свое место" |[113, с. 63, 78, 85].

Служба при дворе предъявляла к поэту достаточно обширный комплекс высоких требований. Это было требование разносторонней образованности и эрудиции во всех существовавших науках, ибо стих может быть полезен в каждой науке, а каждая наука может найти в стихе применение [113, с. 59]. От поэта требовалась обширная литературная начитанность, знание на память громадного количества стихов. Низами Арузи называет норму: в ранней молодости следует заучить наизусть двадцать тысяч стихов предшественников и прочесть десять тысяч стихов современников, вдумчиво анализируя их мастерство [ИЗ, с. 59]. Поэт должен иметь специальную теоретическую подготовку, изучая с помощью сведущего наставника науки о стихе. К середине XII в.- времени составления "Собрания редкостей" — в числе обязательных учебных пособий и настольных книг для поэта назывались шесть трактатов Абу-л-Хасана ас-Сарахси ал-Бахрами: "Предел двух просодий", "Клад рифм", "Чистоган образов", "Чистоган фразеологии", "Плагиаты", "Биографии" (113, с. 60][102].

Поэту надлежало также постоянными упражнениями совершенствовать свое мастерство в сложении экспромтов. Низами Арузи называет это "святой обязанностью поэта" и "краеугольным камнем искусства" [113, с. 66].

При зачислении на службу поэту устраивали испытание. Так, распорядитель при дворе эмира Чаганийана заказал Фаррухи сложить за одну ночь касыду по заданному краткому конспекту: "Эмир поэтов" Му'иззи "испытал разными способами" еще мало известного поэта Низами Арузи [113, с. 68, 71]. Вся литературная служба при дворе была сопряжена с публичными экзаменами на мастерство. Уместно вспомнить, что на этот счет содержится в Кабус-наме: "...изучи науку о размерах, и теорию поэзии, и эпитеты, и критику стиха, — наставляет отец своего сына, — чтобы, если случится между поэтами состязание, тебя не одолели бы, а если начнут испытывать, ты не ослабел бы" [71, с. 154]. Несколько красочных эпизодов, рисующих картины таких публичных испытаний стихотворцев, запечатлены в "Собрании редкостей". Распространенные придворные развлечения — состязания поэтов, "потешные драки", взаимные инвективы ("...с подстрекательством, как это в обычае у царей") — приводили к острому соперничеству и вражде поэтов между собой [113, с. 78].

Описываемые в источниках эпизоды показывают обстановку крайней внутренней напряженности и настороженности для поэта, требующей от него мгновенной творческой реакции в ответ на ту или иную ситуацию или поставленную задачу. Находчивость, проницательность, красноречие, обаяние в общении, а также знание "биения пульса" повелителя и его темперамента — таковы основные качества, которыми Низами Арузи характеризует хорошего поэта [113, с. 59]. Действительно, если вспомнить исторические анекдоты о щедрых дарах, полученных некогда стихотворцами, то станет ясным, что порыв к щедрости вызывали, как правило, не столько художественные достоинства стихотворений, сколько ловкость и находчивость поэта-царедворца, сумевшего сказать "к случаю" нечто угодное, искусно польстившее покровителю и развеявшее его дурное настроение.

Стереотипность и устойчивость традиций, показательные для явлений средневековой культуры вообще, характеризуют и литературную жизнь средневекового Ирана. Малые дворы — местных феодалов, наместников, городских вельмож — старались воспроизводить, в более или менее упрощенных моделях, порядки и установления царского двора, в частности и в содержании штата поэтов.

Исфаханский литературный круг, или исфаханская литературная школа, — так обозначаются в специальных трудах литературные явления, которые имели место в Исфахане с середины XII по 30-е годы XIII в., т. е. в десятилетия, непосредственно предшествовавшие монгольскому завоеванию.

Исфахан, древний город, известный уже по упоминаниям античных авторов, в XII в. был одним из самых больших и процветающих городов Ближнего Востока. Сохранились описания Исфахана, принадлежащие путешественникам и географам XI-XIII вв.

Расположенный в долине и окруженный горами, Исфахан славился замечательно чистыми воздухом и водой. Город был обнесен высокой зубчатой стеной с воротами и бойницами. Внутренние стены окружали базары, разделяли улицы и кварталы. В центре Исфахана находилась большая соборная мечеть. Красивые высокие здания, бегущие ручьи, множество оживленных базаров, бессчетные караван-сараи, заселенные купцами, — так описывает Исфахан известный поэт Насир-и Хосров, посетивший город летом 1052 г. Свое впечатление от Исфахана Насир-и Хосров выразил следующими словами: "Во всех странах, где говорят по-персидски, я не видел города красивее, более заселенного и более цветущего, чем Исфахан" [112, с. 197-199].