Конечно, было бы неправильным распространять это положение на все категории авторов, но ко многим их категориям, безусловно, его отнести можно, в частности к авторам исторических и географических трудов. В этой связи достаточно указать хотя бы на такой характерный факт: о подавляющем большинстве этих авторов, начиная нередко с их имен, мы знаем только то, что они сами сообщают о себе в своих произведениях. Правда, о многих авторах мы часто находим сведения и в других источниках, в которых с той или иной целью были использованы их произведения. Однако сути дела это не меняет — подобные сведения почти о любом авторе, приводимые в источниках, обычно прямо или опосредованно в конечном счете восходят к его собственному произведению.
Если же в источниках подобная информация отсутствует, единственным свидетельством о самом существовании автора является его произведение. Надо заметить, что подобные случаи не так уж редки. Можно назвать ряд средневековых авторов (и в их числе получивших самую высокую оценку в науке), о которых мы ничего не знали бы, если бы до нас не дошли их произведения.
Пожалуй, самым ярким примером в этом отношении может служить ныне столь знаменитый Худуд ал-алам. До открытия этого произведения в конце XIX в. ученый мир даже не подозревал о его существовании. Удивляться этому не приходится. В источниках, известных к моменту открытия рукописи Худуд ал-алам, отсутствовали какие-либо сведения об этом произведении. Такое же положение сохраняется и поныне. Таким образом, если бы случайно не уцелела единственная дошедшая до нас рукопись этого произведения, мы бы даже не подозревали, что оно вообще когда-нибудь было написано.
Еще один пример, взятый на этот раз из области персоязычной историографии позднейшего времени. В середине XVIII в. мервский везир Мухаммад-Казим написал в трех томах труд о своем современнике знаменитом завоевателе и правителе Надир-шахе (1736-1747) — Нама-йи аламара-йи Надири ("Мироукрашающая Надирова книга"). В соответствии с делением сочинения на три тома по заказу автора были изготовлены три отдельные рукописи. Текст их был переписан каллиграфом-профессионалом, рукописи украшены миниатюрами. По изготовлении эти списки были прочтены, исправлены и дополнены самим автором, иначе говоря, сочинение было вполне подготовлено для передачи его читателям. Среди произведений о Надир-шахе, написанных его современниками, сочинение это является самым крупным и одновременно служит одним из фундаментальнейших памятников персоязычной историографии XVIII в. Обстоятельства эти, однако, не помешали труду Мухаммад-Казима оставаться почти в течение полутораста лет после написания в полной безвестности. Только в 1919 г. ученый мир узнал о существовании этого сочинения, когда два (второй и третий) из упомянутых трех томов сочинения поступили в Азиатский музей Академии наук в Петрограде и о них сообщил академик В. В. Бартольд. Таким образом, и в данном случае только находка случайно уцелевших рукописей позволила установить факт существования как самого автора, так и его труда.
Равнодушие средневекового мусульманского общества к личности авторов при наличии интереса к их произведениям (иначе они не сохранились бы) не могло не оказывать влияние и на переписчиков рукописей. Поэтому причину пропуска в рукописях надписей с именем автора (о чем говорилось выше) едва ли можно сводить лишь к одной только небрежности переписчиков. При таком безразличном отношении общества к авторам переписчиков вряд ли мог слишком заботить вопрос о фиксации их имен, особенно если учесть, что речь идет об именах, стоящих в рукописях вне рамок основного текста сочинения.
Думается, что с тем же самым явлением мы имеем дело и в другом случае. Речь идет о замене переписчиками авторских колофонов в рукописях своими собственными. Конечно, между этим фактом и пропусками надписей с именами авторов и названиями сочинений, указанных вне рамок текста, имеется существенное различие. Пропуски подобных надписей при переписке рукописей носили чисто случайный характер и никак не являлись следствием какой-то сознательной и осмысленной акции со стороны переписчиков. В противоположность этому замена колофонов авторов колофонами переписчиков не была, да и не могла быть по своему характеру чем-то случайным. Напротив, она являлась следствием совершенно сознательной акции со стороны переписчиков. Само собой разумеется, сказанное здесь не следует понимать слишком упрощенно, т. е. в том смысле, что подобная замена была прямым результатом сознательно пренебрежительного отношения переписчика к автору сочинения. Производя подобную замену, надо полагать, переписчик лишь следовал, конечно бессознательно, примеру современного ему общества, обычно достаточно равнодушного к личности автора, а следовательно, и к содержанию авторского колофона. При наличии интереса к авторским колофонам со стороны общества трудно себе представить, чтобы переписчики с такой легкостью могли производить их замену своими. Правда, не все переписчики прибегали к этой операции, но сути дела это не меняет.
В свете всего сказанного становится очевидным и то, почему пропуск в рукописи надписи с именем автора мог приобрести значение, далеко выходящее за рамки факта простой погрешности переписчика. Действительно, если подобный пропуск имел место в рукописи, ставшей протографом для всех последующих копий сочинения, это неизбежно должно было приводить (и приводило) к превращению уже не одного какого-либо экземпляра сочинения, а сочинения как такового в анонимное произведение. Немало средневековых сочинений постигла такая участь.
В качестве характерной иллюстрации к сказанному "укажем на судьбу одного произведения, автор которого не поставил в его тексте своего имени. Речь идет о сочинении XII в. Аджа'иб ал-махлукат ва гара'иб ал-мавджудат (автор Наджиб Хамадани) (см. выше). Произведение это довольно велико по своим размерам. Дошло оно до нас в значительном количестве копий и в разных редакциях. Среди этих копий есть и такие, которые относятся к сравнительно раннему времени — к концу XIV в. [201, II, № 183].
Сочинение это было знакомо некоторым позднейшим авторам, и они использовали его в своих трудах, как, например, два среднеазиатских автора XVI-XVII вв. — Султан-Мухаммад Балхи (в Маджма' ал-гара'иб) и Мухаммад Тахир ибн Абул Касим (в Аджа'иб ат-табакат) [97, с. 59-61]. Попало сочинение это и в знаменитый свод Хаджжи Халифы (см. выше). Таким образом, мы имеем здесь дело с произведением сравнительно известным и довольно широко распространенным. Однако у нас, по крайней мере пока, нет никаких доказательств того, что кто-либо из использовавших это сочинение знал имя его автора. Напротив, мы даже видели, что Хаджжи Халифа приписал сочинение другому лицу.
Только сравнительно недавно и пока лишь в одном памятнике — Аджа'иб ад-дунйа — удалось обнаружить имя автора интересующего нас сочинения — Наджиба Хамадани. Но примечательно, что это пока единственное свидетельство приведено у автора, по времени очень близкого Наджибу Хамадани, который даже, может быть, являлся его младшим современником.
Следовательно, для времени после XIII в. мы не располагаем сведениями о том, что кто-либо знал имя Наджиба Хамадани. Причина такого забвения имени Наджиба Хамадани может быть только одна: исчезновение по какой-либо причине его имени из рукописи, послужившей протографом для существующих ныне копий его сочинения.
Конечно, далеко не всех авторов, имена которых по какой-то причине исчезли из их произведений, постигло такое же забвение, какое постигло Наджиба Хамадани. Например, этого никак нельзя сказать о двух других упомянутых нами авторах — Хафиз-и Абру и Бирджанди, имена которых также отсутствуют в их сочинениях, рассмотренных нами. Следует иметь в виду, что оба они получили широкую известность и никогда ее не теряли, но отнюдь не благодаря тем сочинениям, о которых у нас идет речь. Хафиз-и Абру получил известность своими трудами в области историографии, а Бирджанди — в области математики и астрономии. Даже большая известность обоих авторов все же не смогла предотвратить некоторых затруднений с установлением принадлежности Хафиз-и Абру его географического труда, а Бирджанди — космографического.
