Конфуций говорил Янь Юаню: «Когда я уступал тебе — не думал об этом, когда ты уступаешь мне — тоже не думай об этом»[957]. Если бы Конфуций был правителем, а Янь Юань — подданным, то и тогда он не счел бы возможным осуждать и карать его. Тем более это было бы так, если бы Лао-цзы был правителем, а Вэнь-цзы[958] — его подданным. Лао-цзы и Вэнь-цзы были подобны небу и земле. Крепкое вино сладко на вкус. Те, кто его пьет, пьянеют и перестают подозревать друг друга. Слабое вино кисло и горько, [когда его пьют], то и гости и хозяева хмурят брови и морщат лоб [от взаимного недовольства]. Взаимные обвинения — доказательство того, что истинная справедливость — в небрежении. Утверждать, что небо осуждает и карает, — это все равно что заявлять, будто добродетель Неба уступает [достоинствам] крепкого вина. Обряды возникают, когда наносится ущерб прямодушию и доверию[959], и являются началом беспорядков. Когда люди порицают друг друга из-за обрядов, то начинаются взаимные осуждения и кары. [Чем бы ни занимались люди] во времена Трех наидревнейших властителей[960] — сидели ли сложа руки или действовали, — они были спокойны и довольны собой, вели себя так же естественно, как лошади, держали себя столь же непринужденно, как коровы. Миром правила высокая добродетель, и народ пребывал в блаженном неведении, не возникало представлений о знании и благодеянии. В те времена не происходило ни стихийных бедствий, ни необычных явлений, а если они и случались, то не воспринимались как осуждение и кара. Почему? Потому, что в те времена люди были простодушными простаками и не понимали, как можно исправлять или казнить друг друга. При последующих поколениях нравы пришли в упадок, высшие и низшие стали взаимно осуждать друг друга, настала пора [стихийных] бедствий и необычайных явлений — отсюда и пошли речи об осуждении и карах. Небо наших дней такое же, как небо прошлых времен. Дело не в том, что [будто бы] Небо в древности было великодушным, а ныне оно стало жестоким. Речи об осуждении и карах появились в наши дни, ибо образ мыслей людей соответствует обстоятельствам времени. Приказы и клятвы были неведомы Пяти высоким предкам, соглашения и союзы не имели места при Трех царственных правителях[961], а заложничество[962] еще не было известно при Пяти гегемонах. Чем ниже падала добродетель, тем меньше становилось доверие [людей друг к другу]. Их сердца делались коварными, поведение — вероломным, они стали нарушать договоры и перестали следовать наставлениям; когда договоры и наставления потеряли свою силу, тогда стали осуждать и карать друг друга, а поскольку осуждения и кары не могли исправить положения, то люди взялись за оружие и стали уничтожать друг друга. Отсюда следует, что речи об осуждении и карах являются выражением упадка и смуты, так что можно усомниться в истинности того утверждения, будто высочайшее Небо имеет к этому какое-то отношение. Все, кто верит в осуждение и кару [Небес], считают, что доказательством тому является путь людей: коль скоро в человеческой жизни государь осуждает и карает подданных, то и высочайшее Небо осуждает и карает правителей; в этом случае стихийные бедствия и необычные явления представляются им карой и осуждением [Небес]. Но в человеческой жизни случается также, что и подданный укоряет государя, и если считать стихийные бедствия и необычные явления осуждением и карой, то в таком случае и правитель должен считать себя вправе увещевать высочайшее Небо. Но где тому доказательства? Если заявляют, что Небо столь совершенно в своей добродетели, что человеку немыслимо укорять [его], то ведь, обладая совершенной добродетелью, оно должно было бы хранить невозмутимое спокойствие, а не заниматься тем, чтобы осуждать и карать [людей]. Когда сын достопочтенного Вань Ши совершил проступок, то [Вань Ши] не произнес ни слова [осуждения] и лишь не ел за столом, что свидетельствует о его выдающихся достоинствах. Так вот выдающийся человек все же может не проронить ни слова, а Всевышнее Небо с его высокой добродетелью, как о том говорят, осуждает и карает? На деле же небо пребывает в состоянии недеяния и потому не говорит. Что касается стихийных бедствий, разражающихся порой, то они возникают естественно, благодаря жизненной энергии. Небо и земля не в состоянии осуществлять деяния и не в состоянии познавать. Когда живот знобит и в нем возникает боль, это совершает не человек, а жизненная энергия сама по себе. Пространство между небом и землей подобно промежутку между спиной и животом, [также являющемуся вместилищем жизненной энергии]. Если считать, что небо вызывает стихийные бедствия, то выходит, что по его воле происходят всякого рода необычайные и странные явления — как малые, так и большие, как редкие, так и частые? Если корова родит лошадь, а на персиковом дереве вырастут сливы, то, если верить сказанному, получается, что небесный дух вселил в утробу коровы лошадь или поместил плоды сливы на персиковое дерево? Лао[963] сказал: «Учитель говорил: "Так как меня не использовали [на службе], то я занимался рукомеслами". [Конфуций] сказал также: "В молодости я был в положении презренном, поэтому многое, в чем я преуспел, относилось к низким и подлым занятиям"»[964]. Люди презренного состояния не привлекаются к большим делам, несмотря на все их мастерство и способности. Как же может величественное и возвышенное небо видеть свое назначение в том, чтобы осуждать и карать людей, насылая на них стихийные бедствия? Радость и горе вызывают краску на лице, но человек не в состоянии сделать это [намеренно], покраснение появляется само собой. Небо и земля подобны телу человека, превращения их жизненной энергии сходны с покраснением лица, и если человек не может воздействовать на цвет [своего лица], то как могут небо и земля вызвать изменения жизненной энергии? В таком случае изменения жизненной энергии предстают как возникающие естественно, так же как сама собой появляется и краска на лице. А гадатели на основании этого предсказывают. Ранее уже были рассмотрены четыре сомнения, касающиеся холода и тепла; осуждения и кары [небес]; превращений; [взаимного] притяжения[965]. [Идея] об осуждении и каре более, чем любая другая, противоречит представлениям о Пути природы. Поэтому на нее было обращено внимание вторично, с тем чтобы разрешить столь трудный вопрос. Те учения, которые согласуют все с делами людей, не входят в представления даосов; те же, которые следуют [учению о] Пути, а не подлаживаются к делам [людей], они хотя и идут вразрез с воззрениями конфуцианцев, но зато соответствуют идеям Хуан-ди и Лао-цзы. Книга двадцатая. Глава третья. О смерти[966] В мире принято считать, что мертвые становятся духами[967], обладают [способностью] познавать и могут вредить [живым] людям[968]. Проверим это суждение путем сравнения [людей] со всякого рода существами. Можно ли доказать, что умершие люди не становятся духами, не обладают способностью познавать и не могут вредить людям? Чтобы доказать это, обратимся к другим существам вообще. Человек — это существо, и твари — такие же существа. Когда твари околевают, они не становятся духами, почему лишь человек должен становиться духом после смерти? Человека в этом мире следует отличать от [любых] существ, но не потому, что [он будто бы] становится духом. Признак «превращения или непревращения в духов» никак не может служить здесь отличительной чертой. Если же невозможно провести этого различия [между человеком и другими существами], то [у нас] нет также [оснований] считать, что человек может превратиться в духа. вернуться Янь Юань — см. выше, примеч. 15 к книге второй, главе второй данного трактата. Приведенные далее слова Конфуция о том, что он считался с мнением Янь Юаня и уступал ему, являются цитатой из гл. 11 «Хуайнань-цзы». вернуться Вэнь-цзы — даосский мыслитель, считается учеником легендарного основоположника даосизма Лао-цзы. вернуться Прямодушие и доверие (чжун и синь) — два из пяти нормативных взаимоотношений между людьми, — конфуцианских правил поведения, предписываемых цзюнь цзы — «благородному мужу». вернуться Времена Трех наидревнейших властителей, сань хуан — см. примеч. 12 к книге одиннадцатой, главе первой данного трактата. вернуться Пять высоких предков и Три царственных правителя — см. примеч. 1 к главе пятьдесят шестой «Хань шу». вернуться Заложничество — практика «обмена заложниками» (цзяо чжи цзы), о которой как об отрицательном общественном явлении говорится в тексте, возможно, имеет в виду обмен заложниками между правителями царств, но, возможно, и появившийся в древнем Китае с середины I тысячелетия до н. э. институт заложничества, т. е. передачу по контракту (чжи) в залог сыновей. «Чжоу ли» («Обрядник Чжоу») упоминает об официальных уполномоченных по этим контрактам (чжи жэнь). «Продавали сыновей людям работать рабами, называя [их] заложенными сыновьями», — говорится в «Истории младшей династии Хань» (цит. по: Переломов Л. С. Империя Цинь — первое централизованное государство в Китае (221-202 гг. до н. э.). М., 1962, с. 104). вернуться Лао — имеется в виду ученик Конфуция; он же Цин, Цзы-кай, Цзы-чжан. Известен особым рвением к служебной карьере. вернуться Оба высказывания Конфуция цитируются Ван Чуном по «Лунь юю», где они следуют в обратном порядке («Лунь юй», 9, 6). Эта перестановка сделана Ван Чуном, видимо, не случайно, а с целью подчеркнуть собственную мысль. К подобным целенаправленным перестановкам при цитировании Ван Чун прибегает и в других случаях. вернуться Ван Чун перечисляет здесь названия тем, разбираемых им в четырех предшествующих главах его трактата: XIV, 2, 3; XV, 1, 2 — последняя глава утеряна и известна лишь по названию. Соответственно в главе «Хань вэнь» («О холоде и тепле») Ван Чун выступает против объяснений природных явлений моральными причинами, радостью и гневом правителя, доказывая, что холод и тепло связаны с севером и югом, что температура зависит от четырех сезонов года и 24 временных периодов. В главе «Цянь гао» («Об осуждении и каре [небес]») Ван Чун разоблачает конфуцианский антропоморфизм, заявляя, что конфуцианские каноны, приписывающие небу человеческие качества и утверждающие идею о наказании небом нечестивых правителей путем ниспослания стихийных бедствий, имеют в виду лишь утвердить авторитет конфуцианцев и запугать невежественных людей. Основной постулат Ван Чуна: «Путь неба — естественность, а естественность — есть недеяние». В главе Бянь дун «О необычайных явлениях» Ван Чун развивает учение о ци, силах инь и ян как субстанциальных началах материального мира и небе как феномене природы, который «не могут тронуть стенания тысяч людей» и которое не в состоянии изменить естественный ход вещей. Эти положения неразрывно связаны с идеями, проводимыми Ван Чуном в данной главе. вернуться В главе «О смерти», а также в других главах, но более четко Ван Чун использует целую систему терминов, вытекающих из его мировоззрения как философа-материалиста. Он вырабатывает свой аппарат мировоззренческих понятий, употребляя их достаточно гибко, здесь он насквозь полемичен. Основная категория учения Ван Чуна — понятие ци, понимаемое им как материальное вещество, из которого естественно возникает все сущее. Исходя из натурфилософии древнего даосизма, Ван Чун строит свою систему материалистической философии. Он подвергает пересмотру важнейшую категорию всех древнекитайских мировоззренческих концепций — дао. Принимая древнедаосское представление о дао как естественной закономерности развития природы, Ван Чун отрицает идею о дао как первооснове мира, отбрасывает постулат «Дао дэ цзина»: «Все вещи истекают из дао и из дао рождаются». Единственной субстанциальной первоосновой материального мира Ван Чун признает категорию ци; он последовательно развивает положение, что все вещи возникают путем сгущения ци. Эту единую материю философ считает основой и физического бытия, и сознательной деятельности человека. Таким образом, ци выступает у Ван Чуна и как некая духовная сила, жизненная энергия живого организма. Ван Чун четко проводит мысль, что никакой жизненной силы, никакой души не существует вне телесной основы, непосредственно связанной с кровообращением. Только благодаря телу материя ци становится обладающей способностью познания (т. е. ощущения). Исходя из этого положения, Ван Чун использует два коренных конструктивных элемента — термины цзин и ци. Цзин трактуется древним даосизмом как мельчайшие семена, тончайшая телесная субстанция тончайшие частицы жизненного начала, нечто подобное зернам вещества, атомам (Лао-цзы, Ле-цзы, Чжуан-цзы). От даосизма идет и толкование ци как материальной первоосновы мира. От этих терминов производны все используемые Ван Чуном понятия, связанные с жизнедеятельностью живого организма и духовной сущностью человека. Словосочетание цзин ци выступает в трактате в значении тончайшего вещества жизненной энергии организма. Бином цзин ци как единый термин воспринят Ван Чуном от древнейших даосских представлений; так, в «Сицы чжуань» читаем: «Цзин ци-это у (вещи)». Цзин ци, несомненно, выступает у Ван Чуна в значении материальной субстанции. Как тождественные и взаимозаменяемые употребляет Ван Чун производные от данного термина понятия цзин шэнь (жизненный дух) и шэнь ци (духовное ци, духовное вещество материальной субстанции). В каждый из биномов входит, как своего рода показатель его материальности, один из двух упомянутых коренных терминов (цзин или ци). Цзин шэнь употребляется философом однозначно с понятием «душа» (шэнь и хунь). Понятие «душа» выступает в трактате, и в частности в данной главе, как форма бытия материальной субстанции ци (см. Петров А. А. Ван Чун, древнекитайский материалист и просветитель. М., 1954, с. 49-50). Высказывания Ван Чуна о «душе» находят аналогию в постулате Эпикура: «Душа есть тело из тонких частиц, рассеянное по всему нашему составу» (Эпикур. Письмо Геродоту. См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979, с. 415). Понятия цзин ци (тончайшая жизненная энергия), цзин шэнь (жизненный дух), шэнь ци (духовное ци), цзин (тончайшая жизненная энергия) и ци (жизненная энергия) предстают в трактате взаимозаменяемыми понятиями. Мы придерживались того перевода этих терминов, который оговорен выше, за исключением случаев, когда по контекстуальным соображениям представлялось целесообразным заменить какой-то из них другим — адекватным, но всюду такая подстановка оговаривается в примечаниях. При переводе терминов шэнь и хунь учитывалось, что они в данной главе употребляются как тождественные, поэтому в обоих случаях дается один термин: «душа». вернуться По религиозным представлениям древних китайцев, нашедшим свое отражение, в частности, в «Бо ху туне», человек обладал двумя душами: телесной (по) и духовной (хунь). После смерти человека душа по уходила в землю, превратившись в мрачный, земной дух гуй, который в виде привидения мог являться живым людям и вредить им. Разумная душа хуньподнималась на небо, обратившись в светлый, небесный дух шэнь. Считалось, что при рождении человека сначала появляется по, потом — хунь, а после смерти сначала из тела уходит хунь, а потом по. По Ван Чуну, обе эти души имеют материальную сущность [о чем см.: «Лунь хэн», кн. 21, гл. 1 (Сы вэй — «Ложные представления о смерти») и кн. 22, гл. 1 (Цзи яо — «Рассказы о привидениях»)]. См. примеч. 24 к кн. восьмой, главе «Бо ху туна» «Природные задатки и чувства» и раздел этой главы, посвященный понятиям хунь и по. При переводе терминов гуй и шэнь только в тех случаях, когда этого требовал контекст, дается уточненный их перевод — соответственно «земной дух» и «небесный дух». В остальных случаях оба термина переводятся однозначно «дух», поскольку Ван Чун в подавляющем большинстве случаев употреблял эти понятия в обобщающем смысле. вернуться В данном случае Ван Чун приводит распространенное в его время суеверие, которое защищали, в частности, сторонники школы древнего философа Мо Ди. В главе «Простота похорон» (кн. 23, гл. 2) Ван Чун специально выступает против этих взглядов моистов и приписывает непосредственно им суеверное утверждение: «Люди после смерти становятся духами, которые обладают сознанием, могут принимать телесный образ и наносить вред людям». Далее он отмечает, что под влиянием моистов простой народ верит, что мертвецы могут вставать из могил и общаться с больными людьми, чей конец близок, и вообще представляют себе, что мертвые — такие же люди, как и живые, поэтому захоранивают в гробах погребальные фигурки, помещают туда съестные припасы, дабы умилостивить духов умерших людей. Этот обычай настолько укоренился и распространился, как пишет Ван Чун, что люди доводят до нищеты свои семьи, ибо тратят все свои богатства на погребение покойников и даже убивают людей, чтобы те последовали за умершими в могилу. Ван Чун пытается доказать, насколько невежественно и дико заботиться об усопших и не заботиться о живых. |
