Они благополучно пробрались на галерку, но в антракте спустились вниз и наткнулись прямо на инспектора Широкова. Тот был с дамой. Ответив на приветствие ребят, он прошел мимо, не выразив недовольства, но, увидев в буфетной надзирателя Маркова, отвел его в сторону:

— Как попали сюда эти смутьяны Асеев, Костриков и Яковлев?

— Они наказаны. Им не было разрешено...

— Немедленно отправить домой!

— Слушаюсь. Будет исполнено, — прошептал угодливо надзиратель и бросился на галерку.

Друзья, не досмотрев концерта, ругая Широкова, вернулись домой...

Утром, только все трое разделись в шинельной, их провели к инспектору.

— Мальчишки! Смутьяны! Обманщики! — закричал Широков. — Позорите училище, показываете дурной пример. В карцер! Немедленно в карцер!

Друзей отвели в подвал и заперли в каменном каземате с крохотным решетчатым окном. Распространился слух, что готовится приказ об исключении их из училища. Ребята заволновались, собрались в коридоре, побежали на второй этаж, но ни директора, ни инспектора не оказалось.

Кто-то подал мысль идти к директору на квартиру. И вот все, и старшие и младшие, высыпали на улицу, шумной толпой двинулись к розовому особняку.

— Затянем «Марсельезу», господа!

— Нет, нет, не то... Споем ему «Вечную память».

— Правильно! Запевайте! — И все дружно затянули заупокойную.

Директор забился в дальнюю комнату. А когда «бунтовщики» разошлись, отправился к городскому начальству...

В обед в карцер принесли кувшин с водой и по куску черного хлеба. Окованная железом дверь захлопнулась.

— Да, дела, — вздохнул Яковлев, — ежели вышвырнут из училища, придется плохо. Без аттестата никуда не возьмут.

— Ничего, с голоду не умрем, — усмехнулся Асеев. — Где-нибудь пристроимся.

Сергей ходил по камере, думал. Ему вдруг представилось, что их исключили и он, среди зимы, вернулся в родной город.

«Нет, к черту! Если выгонят, в Уржум не поеду. Бабушка умрет со стыда. А сестры? А Юлия Константиновна?.. А Вера? Нет, надо как-то улаживать дело...»

Когда стемнело, в окно кто-то бросил записку. Развернули, прочли шепотом:

«Не унывайте, хлопцы. Мы — за вас! Всем училищем ходили к директору. Возле дома пропели «Вечную память». Исключения не допустим...»

Друзья, взглянув друг на друга, заулыбались. Как-то вдруг отлегло от сердца.

На другой день в карцер явился надзиратель Марков, маленький, подслеповатый, в вылинявшем мундиришке.

— Собирайтесь! Пойдете к директору!

— А что, нас собираются исключать? — спросил Яковлев.

— Не знаю-с... Заварили вы кашу, господа, сам полицмейстер приехал.

Проштрафившихся привели в зал, набитый учениками, поставили перед зеленым столом, где сидели директор Грузов, полицмейстер, попечитель, священник и учителя.

В зале, пока назидательно говорили священник и полицмейстер, царила тревожная тишина. Каждую минуту можно было ждать взрыва негодования. Это чувствовало и начальство. Директор, пошептавшись с полицмейстером, поднялся:

— Господа, во вверенном мне училище произошел весьма неприятный, позорящий нас случай. Да-с. Но, полагаю, что эта выходка случайная. Будем ее считать легкомыслием и мальчишеством. На первый раз простим. Асеев, Костриков и Яковлев исключены не будут. Все, господа, идите заниматься...

Наступил 1904 год. Сергей надеялся, что этот год будет счастливым: он должен был закончить училище. Но новый год начался для него драматически. Его вызвал директор, степенный, тучный господин в новом мундире, и, играя пенсне, объявил:

— Я пригласил вас, чтобы предуведомить о весьма огорчившем меня письме. Уржумские благотворители ответили отказом впредь платить за ваше обучение и высылать стипендию.

— Как? Почему? — недоумевая, спросил Сергей.

— Пишут, что у них нет больше средств. Вот, взгляните.

Сергей прочел письмо и, побледнев, положил его на стол.

— Ведь совсем немного осталось...

— Да-с, и тем не менее...

— Что же делать, господин директор? Я буду исключен за неуплату?

Глаза Кострикова, всегда веселые, жизнерадостные, вдруг потухли, брови сдвинулись.

Директор перестал играть пенсне, ему стало жаль Кострикова.

— Вы вели себя недостойно. Ну да я вас простил... Извольте подать прошение на мое имя — от оплаты освободим и на первое время окажем вспомоществование. А уж дальше старайтесь что-нибудь придумать...

Оправившись от потрясения, Сергей стал подыскивать случайные приработки, не гнушаясь никакой работой. Как-то он целое воскресенье колол дрова у вдовы-купчихи. Та, узнав, что он учится в техническом, расчувствовалась и отвалила целковый. Сергей накупил баранок, пряников, конфет, колбасы, ситного с изюмом и вечером явился домой сияющий.

— Вот, друзья, глядите! Сегодня мы гуляем!

Но ни Яковлев, всегда испытывавший голод, ни Асеев, любивший вкусно поесть, не выразили восторга. Оба сидели, опустив головы.

— Вы что, ребята? Умер, что ли, кто-нибудь? — с тревогой спросил Сергей.

— Умер, и не один... — угрюмо пробасил Яковлев, — а скоро начнут умирать тысячами — Япония начала войну.

«Выжить, вытянуть, закончить училище во что бы то ни стало! Закончить, а уж тогда будет видно, что делать...» — так размышлял Сергей и всю зиму и весну упорно занимался да еще выкраивал время, чтобы зарабатывать на хлеб.

Экзамены прошли успешно. Он был отмечен наградой первой степени и получил новенькую готовальню.

На другой же день Сергей распрощался с друзьями и выехал в Уржум.

Уржум был таким же. Казалось, за год ничего не изменилось. Но война, грохотавшая далеко-далеко, на самом краю империи, ощущалась и здесь.

Рекрутские наборы, проводы новобранцев с надсадными пьяными песнями и воплями матерей и жен надрывали душу. Молодежь жила в тревоге за завтрашний день.

Известия с полей войны приходили неутешительные. И хотя в церквах истово молили бога о даровании победы, в победу никто не верил...

Сергей по-прежнему дружил с Саней, который к этому времени уже окончил реальное училище в Вятке.

Как-то он упросил Саню сходить к ссыльным. Пошли. Говорили о войне, о жизни. Мавромати горячо говорил, что в России назревает революционная ситуация.

Потом все вместе гуляли в лесу, даже сфотографировались...

Сергею предстояло решить, как быть дальше: устраиваться на работу в Уржуме или ехать в большой город. Этот вопрос обсуждался почти ежедневно с сестрами и бабушкой и неизбежно возникал, когда они с Саней уходили на Уржумку.

Сергею было больно, когда Саня заводил разговор об институте, сам он не мог пойти в институт. Туда не принимали с аттестатом Казанского промышленного. Оно считалось низшим учебным заведением.

Проходили дни и недели. Сергей тосковал без Веры, которую крестная сразу же после окончания гимназии увезла куда-то на богомолье.

Как-то ранним утром Сергей с Саней поехали на лодке на рыбалку вверх по Уржумке. Погода стояла тихая, туманная. Клев был хороший. С большим уловом, довольные, веселые, друзья возвращались домой.

По берегу в сторону города шагал долговязый парень в соломенной шляпе, с удочками и ведерком.

— Это же мой знакомый, — сказал Саня и закричал: — Иван! Иван, подожди!

Парень остановился, приветливо замахал рукой. Когда подъехали, прыгнул к ним в лодку, представился Сергею:

— Иван Никонов, студент Томского технологического.

Сергей назвал себя, пожал протянутую руку.

— Вижу, тоже из технического? — спросил Никонов, указав глазами на черную форменную фуражку Сергея с серебряными молоточками на околыше.

— Только закончил Казанское промышленное.

— Значит, коллеги! — улыбнулся Никонов и снял шляпу. Лицо его с русыми усиками и смеющимися глазами казалось добродушным, простым.