— Молодец, — похвалила Нина, смахнув слезу. Она подошла к Василию, поцеловала в щёку и тут же, достав душистый носовой платок, стерла со щеки след помады.

Вернувшись к жене «латиноса», рядом с которой она сидела, Начинкина в ответ на заинтересованный взгляд последней, направленный на Грешнова, сказала:

— Это Василий Данилович, обладает даром магического слова. Как-то в его раннем детстве Юлия Петровна, его мама, рассказала подруге про кота, который остался без хозяйки. Всё лето мурлыка жил на улице, сердобольные женщины подкармливали его. Одна из них взяла кота к себе и первым делом попыталась искупать. Кот её покусал, исцарапал и все ночи напролет сидел у входной двери, кричал, просился на улицу. Она его выпустила. И настолько кот был незлобивый, добродушный, что, по словам очевидцев, собаки его обижали. Маленький Василий, слушавший их разговор, тотчас вступился за кота: «Это неправда, — сказал Шалопут, так любовно называла его мама. — На самом деле кот подружился с собаками, стал их вожаком. Они настолько его полюбили, что стали таскать ему мясо из ближайшей шашлычной. И до того кот пристрастился к проперчённому мясу, что впоследствии, когда его обратно приняли в дом и благополучно искупали не в холодной, а в тёплой воде, он уже не мог обходиться без острых приправ. Лапой опрокидывал перечницу, стоявшую на столе, обваливал со всех сторон в этом перце мясо и только после этой процедуры тот кусок, который ему доставался, отправлял в рот». Его наивное враньё растрогало и умилило женщин, примирило их с жестокой действительностью. Они погладили Шалопута по голове и прослезились. Это ли поощрение, другие ли причины, но у ребёнка с тех пор уже не было дороги назад. Он стал раскрашивать сочинениями не только свою жизнь, но и жизнь всех тех, кто попадал в поле его зрения.

Тем временем Степан Леонтьевич Адушкин говорил Боре Бахусову:

— В чём штука? Фанаты не смотрят за игрой, они пришли поорать. А я-то смотрю. А как смотреть, когда над ухом кричат? Разные же есть люди. А я на футбол приходил, как в театр, мне нравилось. С детьми, с женами люди ходили на футбол. Я помню, как всё это начиналось. В шестидесятые годы на «Динамо» на западной трибуне их было человек двадцать. Речёвки какие-то они кричали. Зрители, все пятьдесят тысяч, смотрели на них, как на идиотов. Ты мне скажи, Борис, кто должен сидеть на футбольных трибунах?

— Любители футбола.

— Не любители, а пенсионеры. Те, кто театр недолюбливает и идёт на футбол. А ребята, которым до двадцати, должны бегать, в футбол играть. Я и в мыслях не имел до восемнадцати лет, чтобы на стадион поехать, некогда было, сам играл. А маленьким был, приду со школы, брошу портфель и — на спортивную площадку. Да и спортивная площадка вся битком была набита, не было свободного места. А сейчас — и площадки спортивные, и стадионы пустые, никто на них не играет. Сейчас дети только с родителями ходят. Один не пойдёт играть в футбол. Я помню пятьдесят седьмой год, была спартакиада народов СССР. Мне еще и десяти лет не было, я сам ездил в Лужники, смотреть соревнования. Вот это жизнь была. А сейчас, — десять лет пацану, так его ведут трое, — отец, мать и бабка. Охраняют. А кому он нужен? Или вот, ребята, спортивные комментаторы. Это ребята молодые, сами они в футбол не играли, а рассуждают. Я, например, в балете ничего не понимаю, что я буду про балерину говорить? Неправильно ногу подняла? Нет, не буду. А в футболе все разбираются. И когда я слышу: «Неправильно пас отдал, неправильно это сделал». А сами-то не играли никогда. Как ты можешь на этой работе трудиться, когда ты не знаешь её?

— Ну, во дворе, наверное, играли.

— Люди смотрят футбол по телевизору. Иногда номер игрока не виден, не могут понять, кто мяч получил. Ты должен об этом говорить, а не оценки игре давать. Или комментируют: «Мяч ушёл в аут». Люди смотрят телевизор, они что, не видят этого?

— А вы сами в футбол играли?

— Я хорошо начинал. Мне запретили играть в футбол тогда, когда я уже был в сборной Российской Федерации.

— Травму получили?

— А я тебе не говорил? Это интересная история. В детстве, помню, были у меня какие-то шумы в сердце. А дело было так. В сборную взяли, медкомиссию я прошёл, всё нормально было. А это был шестьдесят восьмой год. Умер Витя Блинов, классный хоккеист из Омска. Он приехал в Москву, попал в сборную страны, стал чемпионом мира. Взял и умер. И после его смерти началась чистка. Тогда это было ЧП. Это сейчас умирают хоккеисты, найдут доктора виноватого и — всё. А тогда это было — что ты! И врач меня вызвала… А там, в комиссии все врачи были кандидаты и доктора наук. Вызвала и в хорошей форме сказала: «Я вам советую уйти по здоровью». Документы мои детские, эти шумы в сердце откуда-то всплыли. И врачи решили перестраховаться. А я настолько фанатично играл… Были случаи, когда после тренировки на Белорусской засыпал и еле до дома добирался. Домой приезжал и думал: «Завтра на тренировку не пойду». А организм молодой, быстро восстанавливается. Утром встаёшь, и уже тянет побегать.

— Так вы в хоккей или в футбол играли?

— В футбол.

— А сколько тренировка длилась? — интересовался Бахусов.

— Бывало и по две тренировки в день. Я начинал на Сетуни, в «Искре», затем взяли в «Динамо». Когда пришёл туда, там сорок пятый год играл, а я — с сорок восьмого, и меня не могли взять. Я соврал, что с сорок шестого, и меня взяли.

— «По две тренировки». Зачем вас так сильно тренировали?

— Так положено. Утром — занятия легкоатлетические, беговые упражнения, а вечером — работа с мячом, игра в футбол. Нет, были дни и одноразовых тренировок. И вот представь, после такой напряженной жизни врач со мной говорит, и я резко всё бросаю. А тут подходит мне уже призыв в армию. Ну, проводы мои все запомнили. Знаешь, почему? Во-первых, в армию меня провожали Володька Петров и Валерка Харламов, а во-вторых, на проводах играл профессиональный аккордеонист по фамилии Ковтун, он впоследствии прославился, в Доме Союзов и в Кремле выступал. А Володька Петров был одного со мной роста, мы с ним не мерялись, но разговаривали нос в нос. Он был поздоровее, чем Михайлов и Харламов.

Кто-то на кухне взял гитару и стал напевать:

«Выходи, я тебе посвищу серенаду,

Кто тебе серенаду ещё посвистит?

Сутки кряду могу до упаду,

Если муза меня посетит»

— Это «Серенада Соловья Разбойника» Высоцкого, — узнал Адушкин и стал улыбаться, что-то вспоминая.

— А я выпивал с Владимиром Семёновичем, — заявил Боря Бахусов.

— Да тебе пять лет или даже три года было, когда он умер, — возмутился Степан Леонтьевич.

— Ну и что? Высоцкий выпивал с приятелем в нашем подъезде, бутылку оставили. А там, на дне, грамм двадцать ещё было, я их и допил.

— Ну, разве так, — согласился Адушкин.

— Да, дыхание, помню, перехватило, — продолжал Бахусов, — думал, задохнусь. А как отпустило, — стало хорошо. Много ли надо трех-пятилетнему?

— Врать ты горазд, — сказал подслушавший их разговор Василий. — А то, что с каждым годом у Высоцкого всё больше друзей, — это правда. Кто-то ему за бутылкой бегал, кому-то — он, — все в друзья записались. Помянем ещё раз Юрка, а вместе с ним великого поэта.

Все засуетились, Адушкин было заявил, что и в самом деле выпивал с Высоцким в ресторане «Памир», на улице Шарикоподшипниковской, но его уже никто не слушал.

После того, как выпили, встал горе-художник Славеня, которого несмотря на Нинкин запрет, кто-то впустил в квартиру, и сказал:

— А я покойному завидую. Хорошо умирать молодым. Есть у меня надежда, что вскоре воспоследую за ним. Напишите тогда на моём надгробии что-нибудь оригинальное. Что-то вроде: «Без риска жизнь скучна».

— «Не интересна», — поправил Пётр Виленович. — Опоздал. Такая надпись уже есть на могиле горного инженера Эдика Нильсона, взорвавшего в Царском Селе Екатерининскую церковь. У него и ограда на могиле была из решёток алтарной части взорванного им храма.

— Завидую, — нервно смеясь, сказал Василий.