— Но куда же я поеду?

— Поезжай куда тебе нравится, только подальше от этих мест.

И здесь Инари подумал о том, как хорошо было бы хоть еще один раз в жизни так посидеть в темноте рядом с Хильдой.

И он вдруг резко встал.

— Я поеду на север, на лесоразработки, — решила Хильда.

— Что ж, может быть, там мы и встретимся, — улыбнулся Инари.

На следующий день Инари вместе с Хильдой ушли на станцию железной дороги, проходившей в тридцати пяти километрах от селения, чтобы закупить там в лавке кое-какие припасы.

Олави же и Лундстрем снова работали как черти. На этот раз им повезло, и они выкопали больше оружия, чем в предыдущий день.

О чем говорили по дороге Инари и Хильда, осталось никому не известным. Точно так же, кроме Инари, никто не знал, что билет был куплен до Рованиэми.

Инари пришел на другой день усталый, но веселый.

— Сбежала она от нас, товарищ Олави.

— Так-то лучше, без баб, — ответил Олави (если бы кто-нибудь знал, как он тосковал по Эльвире!), а Лундстрем покраснел, принимая слова Олави за насмешку.

Однако Олави ничего не знал о происшедшем, и никогда не пришлось ему узнать о разговоре, который был у Лундстрема с Инари, когда он, Олави, дежурил у карбаса в тот дождливый день.

В следующую ночь они осторожно, никому не сказавшись, выехали вниз по течению на плотно нагруженном карбасе. Работу решили распределить так: один гребет, другой в это время рулит и наблюдает за окрестностями, нет ли вблизи чего-нибудь подозрительного; третий спит в челноке. В день два привала для варки еды.

Первым сел на весла Олави.

Вот прошла мимо опаленная грозою большая сосна с условной зарубкой.

Лундстрем первым залег в челноке и, покрывшись одеялом, смотрел на плывущие по небу разорванные тучи. Иногда какая-нибудь огромная ель или сосна протягивала свою мохнатую длинную лапу над узкой речкой, и тогда Лундстрем видел, как в хвое мерцают далекие звезды.

— Хорошо, что уже осень, а то комары заели бы, — сказал Инари.

Разрезаемая челнокам вода тонко журчала около самого уха Лундстрема. Успокаивала, убаюкивала его.

Когда он проснулся, было уже утро, и река была совсем другой — широкой и розовой в свете встающего солнца. Лундстрем перебрался на карбас и сел у руля. Инари взялся за весла.

Берега становились все круче и круче, обнажая в косых разрезах горные породы, а наверху, на крутизне, отважно толпился лесной молодняк.

Вскоре они услышали глухой рокот.

— Это пороги, — сказал Инари.

Через несколько минут им послышалось отдаленное ауканье и отчаянный возглас:

— Эй, если кто есть впереди, остановись!

Олави будить не пришлось — он вскочил так живо, что чуть не перевернул челнок.

В этом месте река образовала колено. Товарищи причалили к берегу, осмотрели револьверы. Даже Олави явно волновался.

— Чепуха получится, если нас сразу же зацапают, — вслух подумал Лундстрем.

— Нас не зацапают, — сухо возразил ему Инари.

Отвязав челнок от карбаса, он сел в него и, оттолкнувшись от берега, отправился навстречу голосу, который был слышен уже совершенно явственно:

— Подождите!

Лундстрем и Олави держали свои маузеры наготове.

— Не приходилась еще бить по живой дичи, — усмехнулся Олави.

Они замолкли, прислушиваясь, каждую секунду ожидая услышать выстрелы.

— В случае чего, ты, Олави, дорогу знаешь?

— Найду.

И снова томительная тишина, и только отдаленный рокот порога.

Рано утром Илмари забежал в избу золотоискателей, чтобы сказать «доброе утро». Он это делал каждый день. Но сегодня изба была пуста, дверь распахнута: груды образцов заметно уменьшились.

Это Лундстрем перед отъездом много камней побросал в речку, чтобы любопытные думали, что лучшие образцы экспедиция забрала с собой.

Илмари очень огорчился. Как он мечтал уехать с ними в Хельсинки и еще дальше — может быть, в Африку, чтобы там стать настоящим золотоискателем! И вдруг друзья его, не попрощавшись, забрали свои вещи и уехали.

Илмари стало грустно, он вышел из избы, и вдруг на земле у крыльца он увидел то, отчего затрепетало его мальчишеское сердце, — на земле лежал финский нож — пуукко Олави. Не веря еще своему счастью, осторожно, словно нож был дикой птицей и мог от резкого движения вспорхнуть и улететь, Илмари подкрался к пуукко и жадно схватил его.

Вот он держит в руке не новый уже, но острый нож взрослого мужчины.

Илмари подходит к ступеньке и пробует остроту лезвия. Зарубка возникает легко, почти без всякого нажима. Илмари торжествует: они уехали — значит, нож принадлежит тому, кто его нашел. Найти нож — по народным поверьям — счастливое предзнаменование, — и вот он, Илмари, нашел нож!

Но через несколько минут его уже начинают мучить сомнения. Да разве это находка, когда знаешь, кому принадлежит вещь! Да разве можно ею спокойно пользоваться, когда хозяин, может быть, нуждается в ней! Такой нож непременно будет изменником, и порезов и царапин не оберется новый хозяин.

Да, в конце концов, как Илмари может присвоить себе чужую вещь? Ведь нож-то явно принадлежит Олави. Надо сейчас же отдать нож его владельцу.

Уныние охватывает Илмари, но ничего не поделаешь, надо возвратить хозяину найденную вещь. Ведь он, Илмари, честный человек.

И он идет по берегу к тому месту, куда по утрам уходили золотоискатели и где стоял карбас.

Карбаса и челнока на месте нет — значит, и владельцы уплыли на них.

Вверх от селения на карбасе не пойдешь — туда можно отправиться лишь на челноке. Уплыли они, видимо, рано утром. Но и сейчас немного времени. Золотоискатели не могли уйти далеко.

И тут снова решимость овладевает им, он бежит к селению, никому ничего не говоря, отвязывает челнок деда и, захватив с собой половину лепешки и вяленую рыбу, отправляется в путь, вдогонку.

Ветер попутный — отлично, можно воспользоваться им. Он пристает к берегу, отламывает развесистую широкую ветвь, прилаживает ее на носу челнока, надевает на нее рубашку — и в путь.

Так он спускается вниз по речке на легком челноке и время от времени покрикивает:

— Эй, там, впереди, остановись!

Он по этой речке не раз проезжал с дедом и с ребятами до озера и знает, что на худой конец у порога все-таки он догонит своих друзей-золотоискателей.

— Так это был всего лишь Илмари, — облегченно вздохнул Лундстрем и тут же почувствовал, как капли пота холодят его лоб.

— Я сказал ему — пусть возьмет нож себе на память, а если его будут в селении спрашивать про нас, пусть скажет, что мы обещали скоро вернуться.

— Из-за какого пустяка чуть стрельба не началась!..

А Илмари, возвращаясь домой и не зная, как выразить радость, закружившую его от такого ценного неожиданного подарка, причалил к берегу и начал прыгать с камня на камень.

Потом он подошел к сосенке, отрезал новым своим ножом кору, обнажая медовое тело дерева, и бережно взял на язык тонкий до прозрачности слой-лоскуток внутренней коры — мязги. Это было весеннее лакомство, ароматнейшее и нежнейшее. Осенью над ароматом и нежностью мязги преобладает горечь.

И все же Илмари показалось это лакомство еще вкуснее, чем весною. Вот какие чудеса делает новый нож…

Инари же с друзьями, посмеявшись, отвели от берега карбас и пошли дальше вниз. Шум порога становился все яснее и яснее.

Снова Инари на челноке выехал вперед, на разведку.

Порог был неопасный, и Инари брался провести через него пустой карбас. Груз же надо было метров полтораста протащить волоком.

Не доезжая метров семидесяти до порога, они снова причалили и стали выгружать карбас.

Перетаскивая патронный ящик по берегу, Лундстрем вдруг увидел человека, который стоял, обдаваемый брызгами, немного пониже водоворота.

Незнакомец так был увлечен своим делом, что не заметил ни карбаса, ни людей. Река в этом месте разделялась на несколько рукавов, образованных огромными, в беспорядке лежащими валунами, и шум падения воды, видимо, заглушал и треск сучьев, и разговор, и другие шумы.