Кууно торопился в парламент на заседание фракции Демократического союза народа Финляндии.

Завтра предстояло торжественное открытие первой сессии вновь избранного парламента, на которой, после молебна в соборе, должен выступить президент. Сегодня же он… но мы еще не знали, чем, между прочим, президент занимался сегодня.

Мы вышли из кафе, и, снова поймав взгляд Эса на своем обручальном кольце, Кууно сказал:

— Ты что же, думал, что я останусь закоренелым холостяком? Несколько лет назад мне пришлось расстаться с хорошей девушкой, потому что наши политические взгляды резко сталкивались… К тому же она не соглашалась на брак без благословения пастора. И я не сумел убедить ее в своей правоте. Но вот в прошлом году я встретил девушку, ставшую моей женой. Я ехал в Хельсинки, на Конференцию сторонников мира балтийских стран. И она тоже ехала туда же делегаткой… Красивая, милая… Что бы там ни говорили о том, что чувство все сметает со своего пути, но я еще раз понял, что нет настоящей любви без духовной близости… С той, с которой я расстался, мы думали обо всем по-разному. Под конец уже не хотелось и спорить. С женой мы многое видим по-разному, но думаем одинаково. А почему тебя так интересует моя женитьба? — вдруг спросил Кууно.

Эса не ответил. Но я-то знал, почему. Он тоже собирался жениться. И немного побаивался сделать этот решительный шаг.

Но об этом уже не было времени разговаривать — скоро начиналось заседание парламентской фракции ДСНФ.

…На другой день во всех газетах Финляндии, на первых страницах, была опубликована речь президента на открытии парламента нового созыва.

Газета «Кансан уутисет» под заголовком «Чемпионы по прыжкам в высоту встретились» напечатала фотографию президента, разговаривающего в кулуарах с новым депутатом.

Заметку об этой встрече редакция заключала напоминанием о том, что высота рекордного прыжка Кекконена в свое время достигала 185, а Хонканена — 196 сантиметров.

Рассматривая эту фотографию, я пожалел о том, что в дни визита Кекконена в Советский Союз, даже при описании того, как он был на стадионе имени Кирова на островах в Ленинграде и вел беседы о физкультурниками, ни один из наших радиокомментаторов почему-то не упомянул о том, что Кекконен был чемпионом Финляндии по прыжкам. Вероятно, они считали неудобным, говоря о политическом деятеле, сообщать о таких вещах, словно напоминать о грехах молодости.

Здесь же, в Суоми, наоборот, очень любят вспоминать о спортивных успехах своего президента и других популярных общественных деятелей. Это как бы дополнительный мазок на знакомом портрете, делающий оригинал ближе зрителям, подавляющее большинство которых занимается или занималось спортом.

Из окон правого крыла здания парламента депутатам видна башня Олимпийского стадиона, на которую чемпион мира Пааво Нурми внес пылающий факел, чтобы зажечь неугасимый огонь Олимпийских игр. Высота этой башни — 73 метра. Она равна длине полета копья, брошенного Ярвиненом. Мировой рекорд копьеметания! Поэтому башня у стадиона — одновременно и памятник славе финского спорта.

С верхней площадки башни я разглядывал столицу, изрезанные берега ее многочисленных гаваней, голубую даль Финского залива. Бронзовая статуя Нурми внизу отсюда казалась едва заметной.

Тампере — Хельсинки.

Если маляр Бюман уже был идейным социалистом-интернационалистом, когда началась война, то маляр Калле, наоборот, вступал в войну убежденным шюцкоровцем. С Калле, специалистом по окраске автомобилей, познакомил меня его пасынок Эса Хейккиля — секретарь Союза демократической молодежи поселка Вартиокюля, под Хельсинки.

— Мне трудно говорить о нем как об отчиме, он скорее мой приятель, — признался Эса.

Впрочем, расскажу по порядку. Мы сдружились с Эса летом во время моей поездки по стране. И в каждом городке он тянул меня на какую-нибудь танцевальную площадку и всегда сравнивал ее с залом для танцев своего Рабочего дома в Вартиокюля.

— Если так получилось, что путь к душе молодости идет через ноги, через танцы и спорт, надо сделать все, чтобы и этот путь приводил к нам. А если мы будем стоять в стороне и только свысока возмущаться узостью идейных запросов молодежи, то этот же путь уведет ее от нас. Вот! — закончил Эса так, словно продолжая прерванный спор с неизвестным мне противником.

— А как это происходит? — перебил я Эса.

— Начинаем, казалось бы, с мелочей. У нас в клубе, в комнатке перед залом для танцев, на столах лежат рабочие газеты, демократические брошюры, на стенах плакаты с лозунгами дня. В перерывах между танцами молодежь подходит к столу и листает газеты. Сначала заглядывают, конечно, только в отделы спорта и происшествий, а затем втягиваются, привыкают читать именно эти газеты, считать их своими. И, между прочим, замечаешь — какой паренек посерьезнее. Попросишь его помочь поддерживать порядок, подежурить в клубе… Дашь прочитать книжку, поговоришь по душам. Глядишь, уже в активе, занимается в кружке политграмоты… Когда мы с матерью, сестрой и отчимом приехали в Вартиокюля, тут насчитывалось всего пять комсомольцев. Теперь семнадцать, а к концу года станет тридцать. И я уже знаю, кто именно. А с будущего года дело пойдет еще лучше.

Танцы Эса любит не только теоретически. Стройный, широкоплечий, музыкальный, он сам отлично танцует и, кажется, даже увлекается этим видом «агитационной работы»… Кстати, не надо забывать о том, что чистый доход от танцев составляет немалую часть бюджета демократических организаций.

— Но никогда так много не танцевали, как зимой пятьдесят шестого года, в дни всеобщей забастовки, — как-то рассказывали мне в Союзе демократической молодежи.

Чтобы бастующая молодежь не толпилась на улицах, во избежание разного рода провокаций и схваток, с самого утра и до позднего вечера на танцевальных площадках, принадлежащих рабочим организациям (вход был бесплатный), играли оркестры и шли танцы.

Но стоило распорядителю громогласно объявить, что у такой-то бензоколонки появились штрейкбрехеры или на такой-то улице хотят смять пикет, музыка умолкала, юноши немедля оставляли своих партнерш, устремлялись на место происшествия, наводили порядок и возвращались обратно. Танцы продолжались!

Не умея отвлечь молодежь от летних «коммунистических» танцевальных площадок на свои, правые социал-демократы делают все, чтобы и тут помешать левым организациям.

Когда в Куопио летом в городском саду, на окраине города, я любовался высокой, круглой, пахнущей свежей сосной беседкой, возведенной рабочими, чтобы было где потанцевать молодежи, мне рассказали, что муниципалитет хочет прикрыть эту танцевальную площадку, потому что музыка, видите ли, мешает отдыхать людям, живущим поблизости. Узнав об этом, жители близлежащих кварталов представили петицию о том, что музыка с площадки почти не доносится до них и, во всяком случае, нисколько не мешает им. Неизвестно еще, как отнесется муниципалитет, «оберегающий спокойствие» этих граждан, к их петиции.

Под угрозой закрытия находится и танцевальная площадка «Альппила» в Хельсинки, арендуемая рабочими организациями. Она расположена в скалистом амфитеатре в парке, поодаль от жилых домов, и звуки оркестра из ее раковины не долетают даже до границ парка. Над «Альппила» расположен увеселительный парк «Линнамяки» с шумными аттракционами, оттуда ежевечерне с «американских гор» раздаются душераздирающие вопли. Но, не имея никаких претензий к шумной «Линнамяки», таннеровские законники из муниципалитета не хотят продлевать с левыми организациями аренду площадки «Альппила», ссылаясь на закон, охраняющий тишину в жилых кварталах.